СТАНИСЛАВ МАЛОЗЁМОВ

 

СЛАБАК

 

Рассказ

 

Чижов с Востриковым ехали из колхоза «Знамя труда» в райцентр сдавать в ремонт востриковский холодильник.

Востриков, после того, как «Саратов-2» стали бить конвульсии, после которых он  сразу и помер, под тяжелым взглядом жены поёрзал вокруг покойника с отверткой. Он сопел, дышал сдавленно и говорил: «Ну, падла ты конченная, а не изделие со Знаком качества». Потом глянул снизу на ухмыляющуюся супругу и поднялся, попрыгал на месте, размял ноги, зудящие в коленях, и твёрдо заключил.

— Дохлое дело. Менять компрессор надо. Ну, вроде  мертвому пересадить сердце от живого. Я читал в «Известиях», что зимой  в прошлом годе, в шестьдесят седьмом, африканский доктор один, дай бог памяти, Кристиан Барнард,  вынул сердце у девки молодой. Она разбилась на машине. Взял и вставил его мужику пожилому, у которого своё уже почти не работало. И мужик стал жить как молодой. Во как! Впервые в мире! Получается, ровно год назад. В декабре тоже. И нашему «Саратову» в райцентре новое сердце вставят. Компрессор. Мастера там хорошие, компрессоры новенькие. Нашего, шестьдесят восьмого года выпуска. Мальцев, агроном, пару недель назад тоже поменял. И тоже на «Саратове». Партия такая к нам поступила с заводским браком.

— Ну. Помню, — смягчилась жена. — Дочка Мальцевых в сельпо тоже про компрессор говорила. Ладно, вези. Попроси кого-нибудь, грузовиков-то полно в деревне.

Прошел Востриков девять дворов вдоль улицы и не нашел машины. Все разъехались мужики. На рыбалку, похоже. Работы зимой почти нет шоферам, а озеро с окунями — пять километров всего от деревни. Решил Востриков рано  утром завтра  уболтать кого-нибудь. Пока опять не разъехались. Домой повернул. Чего зря шарахаться в тридцать градусов с минусом. А тут с другой стороны села вывернул из-за угла Чижов на своём самосвале. От тёщи, видно, ехал.

— Кузов железный, холодильник побьётся об него, — прикинул Востриков и решил самосвал не останавливать.

Но Чижов сам тормознул рядом с ним. Открыл дверь. Сплюнул в снег беломорину догоравшую и крикнул:

— Жена выгнала, штоль? Чего шлындишь трезвый  в такой мороз? Поехали ко мне, согреемся. Первача осталось литров пять. Давай, лезь в кабину. Ты вот ветеринар, умный значит, а не допираешь, что при холодрыге за тридцать  кровь в жилах застывает за час до льда, если не прогреть её водочкой. А лучше самогоном, бляха, хорошим. Как у меня. А чего жена выгнала-то? Уголька не подбрасываешь сколь положено, штоль?

И Чижов зашелся в приступе хохота. Видно было, что с самогоном он уже пообщался. А чего ему? ГАИ сюда и летом не ездит ни  из города, ни из района. Так что, не путай  сцепление с акселератором, мимо руля руки не суй, деревья не сшибай, да и катайся  хоть после литра  водяры. Никому ты не нужен, никто тебя не поругает.

Сел Чижов в кабину.

— Васёк, давай в быткомбинат районный мой холодильник отвезём. Дуба дал. Компрессор накрылся. Поменяют за полчаса и обратно. Пузырь ставлю.

— Мне пузырь? — ещё рьяней развеселился Чижов. — Да у меня их, блин, хоть выбрасывай. Девать некуда. Я их даже не считал. Ты мне лучше корову взамен отремонтируй. Ест, зараза, много. Сено  отменное. А молока Натаха с неё берёт  полведра, не больше. Вот что это за корова? С виду здоровая, толстая.

— Да нет препятствий мастерам! — согласился Востриков. — Сделаем. Зальётесь по уши молоком. Обещаю.

— Ну, тогда поехали, закинем твой холодильник. Хотя, ты ведь, Лёха,  вроде бы как зоотехник. То есть человек умный. Но вряд ли ответишь, на хрена сейчас палить  лишнее электричество, когда  весь двор у тебя — сплошной  ядрёный морозильник? Молоко вынеси на завалинку в ведёрке, так через час его только топором и расколешь. Дурные вы, интеллигенты, чесслово!

— А весной, как посевная пойдёт, кого я из шоферов выловлю? — мрачно пробормотал Востриков. — Потом летом сенокос до осени. А там уборка до зимы у вас тянется, передовики вы хреновы. Никого ж не оторвёшь, вы же рубли заколачиваете! Лучше я его сейчас сдам в ремонт. Всем спокойнее. И жена грызть не будет.

Он зашел в избу и обрадовал супругу.

— Нашел машину. Васька Чижов отвезёт бесплатно. А я ему просто корову взамен подлечу маленько. Коврик вынь из-под холодильника. Я его чуток приподниму. Потом старое одеяло толстое дай. Вон то, зелёное. Постелю на железо. У Васьки самосвал. Покоцаем «Саратов» без подстилки. Ну, давай!

Востриков обхватил холодильник, хотел поднять, но «Саратов-2» Лёху перетягивал. Не поднимался.

— Давай по одному углу поднимай, — жена говорила натужно, силилась коврик выдернуть. — Ну, сперва дальний и по часовой стрелке. Вот же ты у меня слабак на руку-то.

— Слабак, — согласился Востриков. — А чего живёшь со мной? Детей нет. Найди здоровенного. У нас их вон сколько. Половина деревни.

— Не… — супруга вытащила коврик, поднялась. — У них сила в мускулах, а у тебя в душе. Ты, блин, посильнее любого будешь. Чего я с ним живу? Ха!

Она вышла на улицу и привела Чижова. Втроём они вынесли холодильник и через открытый задний борт по коврику продвинули в центр кузова. Вышло.

Потом Лёха с Чижовым  приладили холодильник, притянули верёвкой к борту перед кабиной и поехали. Сначала заскочили к Чижову домой. Он волоком вытащил со двора килограммов  тридцать мороженного мяса в мешке, раскачал его и закинул в кузов.

— Брату завезу гостинец, раз уж едем в райцентр. У них живности нет. В трёхэтажке живёт. Он же у нас в райисполкоме работает. Так у них в доме отопление с батареями, вода есть горячая всегда и газ из города протянули. Во, процветают начальники! Зато всё покупают в магазине. Так я братишку и подкармливаю всем. От мяса до капусты. У меня всё своё, слава богу. Да много чего разного. Ты только жене моей не брехни ненароком, что я Витьке жратву вожу. Не любит она его. Вообще начальников не уважает.

— Ну,  тебе-то он брат. Не уважать брата — грех. Вы же не Каин с Авелем. А что начальник — так где тут радость? Суета одна и бесполезные движения. Нет после начальников продукта. Вот оно и плохо. Потому Натаха твоя и не любит его, небось. Да я тоже как-то не шибко к ним ласков, — Востриков стал глядеть в окно. Снег начал падать. Не буран, правда. Но плотный, кроющий землю поверх без того высоких сугробов.

— Брательник головой работает. Тоже непросто это, — Чижов закурил, дым от «беломора» укрыл его от Вострикова. Только голос оставил. — Не их бы, начальников, головные боли и мозговой труд — хрен бы мы знали как надо, а как не следует. Ты вот хоть и зоотехник, интеллигенция наша, а головой меньше работаешь, чем руками, да? Просто не нужна тебе для дела голова. Ты ж раз и насовсем всё выучил давно, справочников у тебя полно, книжек специальных. А коровы, лошади, бараны да свиньи заболеют — так ничего для тебя нового. Взял, уколол, чем надо отпоил, даже таблетки им в рот кладёшь нужные. Я ж сам видел. А у начальников  каждый день подарок. То от природы, то от нас, придурков. Вот они за всех нас и шурупят — как из одного дерьма район или колхоз вытянуть, чтобы он с ходу в другое не влип. А, Лёха? Потому как нам всеобщие дела по фигу. Мы своё долбим как дятлы, а в масштабе они, начальнички, за нас всё решают.

Востриков молчал. С Чижовым спорить — что против ветра  плевать. Он вообще своеобразный мужик, странный даже. Рассказывали — сарай года три назад у него загорелся. Проводку замкнуло где-то. Ну, все соседи сбежались. Тушат, как могут, носятся с вёдрами от колодца в поту и гарью посыпанные, а самого Васьки нет. Жена после перепуга догадалась, в гараж на МТС побежала. Чижов сидит в яме и что-то ключом крутит снизу в своём самосвале. Выслушал, не отрываясь от гайки, вопли супруги и спрашивает.

— А Федька Замков пришел тушить?

— Да все с округи прибежали. Тебя одного и нет. Ты чего, Вася?

— Иди домой, скажи, что я от горя сознание потерял и без него лежу в яме ремонтной, — без намёка на улыбку прикрикнул на жену Чижов. А после того как она в слезах убежала, гайку докрутил, вылез из ямы, отмыл бензином руки от масла и солидола. Аккуратно вытер чистой тряпкой и сказал завгару.

— Мне там мужики сарай тушат. Пойду работу принимать.

— Ну, ты и хмырь, Васёк, — плюнул завгар ему под ноги. — совесть в эту яму уронил, найти теперь не можешь? Твоё же добро горит, не чужое. И что было в сарае — накрылось тазом. А ты тут… Тьфу, рожа твоя срамная!

— Так если б оно только собиралось гореть, — хмыкнул Чижов. — Я бы впереди своих ног побежал. А так теперь всё одно — новый строить и внутрь покупать всё новое. Сгорело, небось, без остатка содержимое сарайки. И чего теперь волос на себе рвать? Построим, по новой дровишки заготовим, бочки купим, насос, шланги, велосипед.

И ушел медленно.

Востриков вспомнил эту историю и обрадовался, что подвернулась совсем безобидная тема для дорожной беседы. Не про выпивки-гулянки, не про левые  дела сердешные, в  которых Лёха не понимал ничего, а вполне основательный житейский разговор.

— Так ты, Василий, сарай, наверное, побольше построил? Из кирпича, небось?

Чтоб целиком не выгорел если вдруг опять…

— Да пошел бы ты с этим сараем! — огрызнулся почему-то Чижов. — Ты бы ещё лет через пятнадцать про него вспомнил. Я уже сам забыл про тот пожар.

Дальше ехали молча. Востриков думал про Василия. Ёжик, а не человек. Жесткий, колючий, своевольный. А потому, что сильный. Здоровенный, как бык. На спор ГАЗ-51 за передний бампер от земли поднимал. Куча мужиков видела. А в нём мотор только килограммов двести весит. Плюс колёса да кабина. Сильному и живётся уверенней. Не боится никого и ничего. И работает за троих. Хоть и выпивши всегда. Уникальная личность, Чижов.

А Василий Чижов, не поверите, рулил и  поражался молча силе Вострикова. И весил-то он килограммов пятьдесят с небольшим, ростик имел метр с кепкой. Ботинки носил 38 размера, как и  жена его. Болел часто. Простывал. Да с желудком ещё что-то не так было. А сила была у него не в руках, а в добром сердце. Он всех любил и жалел, помогал всем. Пьяниц, уже  почти помирающих смертью лютой, возил в город и пристраивал через друга своего, врача, не в ЛТП на погибель полную. В обычные больницы ухитрялся уложить, где их всеми средствами прочищали и выхаживали до прежнего человеческого состояния.

Были совсем невероятные случаи, когда совершенно посторонний Востриков влезал в трещины разваливающейся по какой-нибудь дурацкой причине семьи, уже зависшей над пропастью развода. Так  никто и не знал, что он там творит с желающими расстаться навеки. Но через неделю волшебным образом муж с женой мирились. Приходили в чувства и жили дальше. Долго, причём счастливо.

— Лёха, ты чего там с ними делал? — спрашивали Вострикова лет через пять. — Может, травой какой поил таинственной? Или у тебя  слово заповедное колдовское есть? Как ты их приспособил-то до новой радостной жизни?

— А не я, так кто? Никто. Никому чужие беды не нужны, — улыбался Востриков. — А мама покойница мне говорила: «Ты обо всём живом  как о себе заботься. Совесть не загрязнится». А мне мою совесть жалко. Одна она у меня и не каждому притом выдаётся при рождении.

А ещё вспомнил Чижов, как на ферме в мороз страшный, который неделю на сорокаградусной отметке держался, Лёха Востриков со всего посёлка одеяла собирал, укрывал каждую корову, сено возил на тележке с сеновала  кормового и каждую свинью обкладывал с боков  травой скошенной, овцам сено толстым слоем на пол постелил, А с больной  коровой, у которой вымя воспалилось от инфекции и температура поднялась, так спал рядом. Теплом своим грел. Укол сделает, одеяло накинет на корову и ложится под бок ей в своём толстом тулупе. Это Чижов сам видел, да ещё несколько мужиков. Еду ему привозили. Он, пока мороз не завял, домой ни разу не приходил.

— Вот я могу быка взять за рога и на землю уложить. Ну и что? — Чижов уже плохо видел дорогу. Снег посыпался уж больно ядрёный. — А Востриков посильнее меня будет. У меня вон силы духа не хватит зимой каждый день ходить с мешком к околице и голодных зайцев кормить морковкой да капустой из своего погреба. Умом не дохожу, что там, в лесу, есть чуть живые зайцы, которым из-за таких снегопадов жрать нечего. А Мишку Токарева пару лет назад под суд отдали. Вроде как он  пять тонн семенного зерна продал втихаря со склада  агроному в соседнюю Сергеевку из амбара колхозного. Заведующая зернохранилищем Рысакова заявление написала в областную прокуратуру. Так ни одного заступника не нашлось, даже председатель отпрыгнул в сторонку. А Лёха с бухгалтером колхозным неделю бумажки всякие перебирал и нашли, что этих пяти тонн семян вообще не было. Рысакова их приписала в отчётность комбайнеру, своему мужу Лёне. Он таким образом и план перевыполнил, и премию хорошую получил. А чтобы не попасться какой-нибудь ревизии, придумала накатить на шофёра Токарева. Сволочь- баба. Её после суда председатель уволил. А на суд свидетелем Востриков  ездил с бумажкой из бухгалтерии. И Мишку оправдали. Вот это сила у Вострикова. Грузовик за передок поднять любой здоровенный «козёл» сможет. А вот набраться смелости, ума и человека от напраслины да житухи зоновской спасти, тут «востриковы» нужны. А их, бляха, поди, поищи. Вот у нас есть. И это хорошо.

Вот так и ехали молча. Думали. В дороге легко и глубоко думается. Вышло так, что друг о друге задумались оба. Бывает.

Самосвал Чижова чудом не воткнулся во встречную «волгу». Она у председателя белая и через снегопад на белой дороге почти незаметная. Он успел тормознуть и тяжело выдохнул.

— Председатель, блин, из района едет, — Чижов почему-то снял шапку и пригладил волос. — Сейчас, Лёха, он нам  даст этих самых столько, что в уши не влезет.

— Точно, это Василюк, — разглядел машину Лёха. — С совещания районного едет.

Василюк выбрался из кабины и двинулся к самосвалу. Был он в коротком белом полушубке, в шапке из белого кролика, а на ногах имел белые дорогие фетровые «начальственные» тонкие валенки. Брюки почему-то тоже цветом мало отличались от полушубка. А потому напоминал председатель ухоженное и тепло одетое привидение. Не будь на  заметённой дороге этого самосвала с людьми, то любая, пролетающая низко ворона сообразила бы, что по могучей степи топает не пленник природы, заплутавший в буране, а хозяин её. Властелин и укротитель не слишком плодородной целинной земли. Так он шел. Осанисто, твёрдо, хоть и против грубого ветра. Смотрелся

важно.

-Ну, и? — поинтересовался он у Чижова, который спрыгнул с подножки.

— Да ничего вроде, — пошел на разведку Вася. — А чего?

— Драсьте, Григорий Евгеньич! — крикнул из угла кабины Востриков.

С ним председатель поздоровался, а Чижова взял за пуговицу. В глаза колко глянул.

— Ты, Василий, допрыгаешься. Обещал я тебе, так выполню однажды  всё обещанное. Сядешь весной на сеялку. А в уборочную на току лопатой бурты будешь править. Вот ты где сейчас должен быть? Отвечай, бляха солдатская!

Стесняешься сказать? Сам отвечу: на втором отделении. Возить там цемент со склада на  закладку силосной ямы обязан ты в эти минуты.

— В такой колотун какого лешего возить цемент? — почти возмутился Чижов. —

Никто ж его по холоду лить не будет даже в фундамент. Вода на замесе замёрзнет через пять минут.

— А твоё какое дело? — громко сказал Василюк, отпуская пуговицу. — Сказано возить — ты и вози. А ты чего возишь?

Он поднялся на подножку и в кузове разглядел холодильник.

— Ну? Это что за хрень в рабочее время катается в государственном, скажем, транспорте? Я не тебя имею в виду, Востриков.

— Да это я его еле уговорил, — заступился Востриков. — Некогда, говорит, мне работать надо. Ну, а у меня всего один денёк свободный выпал за месяц. Жена приказала — отремонтировать холодильник. Весна же скоро.

Василюк весело засмеялся.

— Ага! Завтра с утра всё растает. Сеять начнём. Ещё, бляха солдатская, три месяца в пимах ходить. Я к тебе, Востриков, без претензий. Езжайте, ремонтируйте. А Чижова накажу все равно. В другой раз. Он, бляха солдатская, напрашивается же назойливо! А? Ты, Вася, купи себе личный самосвал и гоняй на нём вокруг деревни хоть сутками без сна и Натахиной ласки. Ладно, чешите уже. Да и мне пора. Селектор областной вечером в семь. Сейчас четыре. Успею.

— Так мне натурально можно в райцентр? — недоверчиво спросил Чижов. — Или вертеть баранку обратно?

— Езжай, бляха солдатская, в райцентр! Пока я добрый, — Василюк, как белое привидение сделал мягкое движение назад и пропал. Усилился снегопад до упора. Хлопнула дверца и «волга», виляя в свежей пороше как тёзка — река великая, проплыла мимо.

Вострикову стало неловко.

— Вась, он тебя что, может реально на сеялку посадить? Ты ж передовой водитель. Годами на доске почёта висишь. Вернёмся, я с ним переговорю, чтобы он передумал тебя наказывать. Точно.

— О! Заступник есть. Это обнадеживает, — в голос захохотал Чижов, включая первую передачу. — Секретаря райкома он ещё может и послать подальше, а тебя выслушает и как прикажешь, сделает. Ты — наша правда и совесть ходячая.

В быткомбинате управились довольно скоро. Зелёный от курева  седой мужик лет шестидесяти, не вынимая из угла рта короткую папироску «север»

за пять минут нашел в холодильнике больное место и сказал «Саратову-2»:

— Компрессор твой  ещё и тебя переживёт. Но всю проводку внутри мы поменяем. Коротит в четырёх местах. Как-то из морозилки вода попала, а провода рассохлись почти все. Потерпи часок. Вылечу болячку твою.

И Чижов с Востриковым поехали брату мясо отдать. Забрали его из исполкома, да  рванули сквозь завесу буранную на другой конец Тарановки, туда, где благоустроенные дома поставили для начальников и передовиков.

— Как жизнь, тётенька? — толкнул Лёху плечом брат Васькин.

Помнит же. Вострикова, почитай, лет до тридцати «тётенькой» звали в шутку все колхозные. Это ж когда было-то! Поехал Востриков петь с отличной   самодеятельной бригадой на конкурс в областной центр, в город Зарайск. Выступили отлично. Вострикову хлопали громко и долго. Он спел песню Богословского «Шаланды, полные кефали» из фильма «Два бойца». Её Бернес пел, конечно, получше, но и у Лёхи красиво получалось. Песню любили все. После концерта пошли в гостиничный ресторан толпой. Обмыть успех. Весь коллектив обмыл до десяти вечера, а Востриков с барабанщиком забылись, засиделись. Барабанщик показывал, как надо стучать, а Лёха его петь учил. Тут им говорят, что ресторан закрывается. Полночь, мол. Дальше некуда вас, пьяниц, обслуживать. А выход из ресторана и вход в гостиницу — через свежий воздух. На одном крыльце — два входа. Один в гостиницу. Другой — в кабак. И дверь в гостиницу уже закрыли. Кто не успел, тот опоздал. Стучали Востриков с барабанщиком и в ритме танго, и в темпе твиста — ни фига. И виделась уже обоим картинка. Спят они вдвоём на крыльце, а из окон плюют в них успевшие по номерам постояльцы, плюют в  пьяниц  распоследних, и окурки в тела их холодные мечут. А  тут неожиданно выплыла сбоку огромная тётка с большой бляхой, на шнурке  болтающейся от шеи до выдающегося живота. На бляхе — название  этой гостиницы — «Целинная». Она подплыла к двери и палец свой розовый воткнула в табличку «Мест нет».

— У нас есть места! — закричал барабанщик. — Мы в ресторане были.

— У кого места, так те уже и на местах, — крикнула тётка голосом, каким проводницы объявляют, что поезд отправляется и провожающим пора выметаться на перрон. Шум услышал художественный руководитель оркестра Вова Монин и подсказал из окна.

— Востриков, скажи ей: «Пустите, тётенька, а я вам рубль дам!» И все дела!

Востриков аккуратно постучал и внятно, почти по слогам сказал умоляюще.

— Тётенька, ей богу! Мы тут живём. Пустите нас. А я Вам дам аж целый рубль!

Под хохот всей бригады художественной самодеятельности, торчащей в окнах, тётка открыла дверь, ругаясь, естественно.

— С виду не шантрапа, а сказать толком не могут ни черта!

Но рубль взяла.

И вот лет до тридцати Лёхиных кличка «тётенька» прилипла к нему. А потом незаметно отвалилась.

У брата Чижовского засиделись. Чай пили, болтали. Брат про политику много говорил непонятного и странного, поэтому Востриков вышел как бы в туалет, а сам накинул пальто и сбегал в магазин. Недалеко он оказался. Купил  бутылку хорошего коньяка. Расплатиться с Чижовым по-человечески.

А потом темнеть стало.

— Холодильник не успеем забрать. Закроют быткомбинат, — постучал Лёха пальцем по часам на руке.

Поехали к мастеру.

— Гля! — сказал специалист по ремонту. — Гудит тихо. Как пчела. А внутри — крайний север. Сунешь нос — всё! Беги к хирургу отрезать ледышку. Короче, оденься теплее и можешь лезть внутрь. Побываешь в Антарктиде. В самой холодной точке мира. И всего за семь рублей да шестьдесят копеек.

Расплатились. Работяги комбинатовские аккуратно уложили «Саратов-2» в кузов на подстилку, верёвками прижали к борту и Чижов с Востриковым поехали домой.

— Трам — па- пам — па- ля-ля — трам- пара- па -пам! — весело пел Чижов. А Лёха насвистывал, стараясь угадать все изгибы чем-то знакомой мелодии. Снег на сегодня свалился весь. Полная порция для нормального декабрьского степного края выпала. Луна имела несколько выходных ночей и рога не высовывала даже крохотного, но свежий снег под фарами светился фантастическими переливами розового, лимонного и фиолетового.

— А ни хрена так! — сказал Чижов. — Быстро сварганили все…

И осёкся. Километрах в пятнадцати от колхоза  на  обочине снежной автомобильной тропинки стояла, накренившись на правый борт, председательская «волга».

— Точно, это телега Василюка, — напряженно сказал Чижов. — Чего это они?

Остановились. В кабине «волги» дремал шофёр Варфоломеев. Поднял воротник, уши у шапки опустил, варежки нацепил шерстяные и держал руки на руле.

— Чего? — крикнул Востриков.

— Сучий карбюратор! — нервно оповестил выдавивший себя, укутанного, из кабины  Варфоломеев. — Час с ним возился и ни хрена. Кранты ему. Давно Василюку говорил, что поменять надо. Копейки стоит. Так для своей же машины зажлобился шеф. Не дал. Ездим же пока, говорит. Вот приехали, мать его!

— Ну, если уж ты не смог выправить. То мне и соваться не след, — поцокал языком Чижов. — Цепляем трос и мало-помалу дотелепаемся. А?

— Ну, — уверенно подтвердил шофер. — В гараже я разберусь. А в темноте, гадство, не улавливаю, где блыснул карбюратор. Может, на впрыске подвод перемёрз. Давай, крепи трос. У меня новый. Держи.

Варфоломеев достал трос из багажника и один конец зацепил за крюк под бампером «волги».

— Мужики, — Востриков открыл заднюю дверь легковушки. — Председатель сам где? Что, попутка была из Тарановки? Так вроде некому к нам ехать на ночь. Хлеб с утра отвозят обычно. На чём же он уехал?

— Лёха, дураком не прикидывайся. — Обозлился шофёр.- Вроде сообразительный ты, а вопросы задаёшь идиотские. Ну, убил я его, разрубил и съел. А одёжку волкам степным продал и зайцам. Блин!

Востриков сел на снег и задумался. Долго думал. Голову поднял и что-то шептал, уставившись в черное небо с золотыми  каплями, льющимися из бесконечности.

— Мужики, слышь? — Лёха поднялся, снег отряхнул и стал застёгиваться, воротник поднял. — Он ушёл, что ли? Пёхом? А как? Прямо по дороге? Нагоним? Трос прицепили. Поехали.

— На фига ему прямо? — хмыкнул шофёр Василюка. —  Тут ему телепаться пятнадцать километров по снежку. Он вбок ушел. Через степь на трассу большую, зарайскую. Пять километров — не пятнадцать. А там рейсовые автобусы. Попутки. Все мимо нашего колхоза летят.

— А когда ушел?- Востриков  вытащил обе штанины из валенок. Чтобы в них снег не попадал.

—  Да минут двадцать-тридцать. Я не засекал, — Варфоломеев закрыл багажник. — Давайте, прыгаем по машинам да вперёд. Хоккей в девять часов по телеку.

— Да ты как же Василюка отпустил? — Зло спросил Востриков. — Темень, блин, да холодрыга за тридцать. Снега вон свежего добавилось. В степи по пояс будет. Ты сдурел, Варфоломеев? Ладно бы днём. А тут и волков не увидишь, луны нет, глазам отсвечивать не от чего. Завалят мужика и хана. Сколько случаев за последние годы.

— С десяток наберётся, не меньше, — вспомнил Чижов.

— Так какого же ты, ответственный за директора человек, его не придержал? Знал ведь, что мы обратно поедем с холодильником, — Лёха подошел к шофёру.

— Я отвечаю за то, чтобы мы без задержек доехали куда ему надо, — спокойно ответил Варфоломеев. — А так — не мама я ему, не папа, даже не секретарь райкома. Их бы он послушал, наверное. А мне сказал, что у него селектор областной в девять. И когда вы назад поедете — пёс вас знает. Хлебная машина — только в шесть утра. Меня бы подобрала так и так. А ему селектор в девять. Не может он, мля, без этого селектора. Я-то ему говорил: давайте Чижова дождёмся. Ну, он в задницу меня послал и обидел, что ремонтник из меня, как  из бабушки дедушка. И ушел. Мне что, монтировкой надо было треснуть его по башке, чтобы он прилёг на заднее и вас дождался вообще бессознательно?

— Кстати, — Востриков подошел к кабине «волги». — Монтировку давай. За ним пойду. Дурак ты, Варфоломеев. Забыл, что он три месяца всего, как после операции на почках? Ему ходить пока долго нельзя. Согнёт по дороге и ку-ку! Поехали назад. Там на трассу выскочим и под фарами его увидим в степи или на трассе.

— Обратно до трассы — двадцать кэмэ,- Чижов вздохнул.- С прицепом на тросу мы до того места, где он выйти может, три часа будем пилить. А он пять километров пройдет за час с половиной. И уедет на чём-нибудь. Но мы до утра его ждать будем. Так, что ли, ты хочешь?

— Я тогда сам пойду по следам, — сказал Востриков и  забрал у шофёра монтировку.

— Ну, знали бы мы, что ты холуй и  подхалим директорский — понятно бы было. Догоняй, веди под ручку, зарабатывай ласку и заветное место в иконостасе начальственном, — Чижов приволок  острую штыковую лопату с длинным черенком, лежащую за кабиной, и отдал Вострикову. — Но ты настоящий мужик. Самостоятельный. Ни милости к себе не выпрашиваешь, ни в любимчики председательские не лезешь. И, честно говоря, ты ему как мастер куда больше нужен, чем он тебе. Короче, сроду ты перед ним не стелился. А чего сейчас лезешь? Ты кто? Илья Муромец? Старик Хоттабыч?

— Ты, Лёха, умом и душой крепок. Да, — согласился Варфоломеев. — Но физических силёнок не дал Бог. Ну, сам же знаешь! Чем ты Василюку поможешь, если даже он в степи свалится вдруг и замерзать начнёт? Ты его вытащишь на трассу? Эти сто десять килограммов плюс тулуп и все толстые шмотки на туловище.

— Тогда вы идите. Оба, — усмехнулся Востриков. — Пойдёте? Я тут посторожу машины.

— Да пошел он, Василюк этот, — Чижов закурил и метнул горящую спичку за дорогу. Она кувыркалась и фрагментами высвечивала начало рыхлого степного беспросвета. — Бык племенной. Сам дойдёт. Не в  первый раз пошел.

— Ну вот, — сказал Востриков спокойно. — Получается, что если не я, то больше и некому. Пошел я. Куда он двинул?

— Вон первые следы, — Варфоломеев ткнул пальцем в обочину и засмеялся. — Иди, раз припёрло. Может, догонишь. Сам только не сгинь там. До трассы по такому снегу с силой надо пробиваться. Хватит тебе сил-то?

Ничего не ответил Востриков. Взял лопату для опоры, монтировку сунул под пальто на грудь, ничего больше не сказал, сделал пять шагов и исчез.

— Герой хренов! — беззлобно крикнул в степь Чижов. — Замёрзнешь — нам такого зоотехника больше сам Господь не найдёт. Дурень, блин!

Минут через сорок он дотянул «волгу» до конторского гаража и они вдвоём руками затолкали машину в тепло.

— Гля, Васёк! — Варфоломеев показал пальцем на окно председателя. — Свет горит. Там Василюк. Селектор скоро кончится. Зайдём к нему? Это он точно по времени к рейсовому автобусу вышел.

— Я не пойду, — Чижов постучал валенком по колесу самосвала. — Хоккей  через пятнадцать минут. Сам иди. Расскажи про Вострикова. Он-то и вылезет из степи, так неизвестно на чём уедет. Автобус последний был. А попутки — это лотерея. Может Лёха и не выиграть ни черта. На ночь в город кто поедет? Шансов почти никаких.

Варфоломеев с председателем час просидели в кабинете. Ждали. Востриков пришел бы в контору.

— Иди за Уазиком. Подгоняй. Искать поедем. Пропадет парень, — Василюк пошел к вешалке за тулупом.

Объездили они на трассе все возможные места, где Востриков мог бы выползти на трассу. Ставили машину поперёк дороги и фарили  степь под разными углами. Не было Вострикова. Дальний свет пробивал прозрачный ночной воздух минимум на километр.

— Не, не пойдёт, — сказал Василюк и достал из кармана рацию. — Федя! Проценко Фёдор, отзовись.

— Я Проценко, Григорий Евгеньич, — протрещала рация весело.- Случилось что, али просто поздороваться звоните?

— Заводи трактор. ДТшку семьдесят пятую. И мухой на трассу. Аж на  самый шестнадцатый километр. Нас с Варфоломеевым там найдёшь.

— Считайте — выехал уже. Отбой, — рация отскрипела слова боевой готовности и заглохла.

Приехал трактор через час. Проценко прыгнул с гусеницы и спросил как ясновидящий.

— В степи кто-то заплутал? Давайте, кто со мной? Показывайте, куда примерно курс держать.

На тракторе катались по степи ещё почти час. Василюк снял шапку. Волос был мокрый. Волновался Григорий Евгеньевич, председатель. С десяток папирос скурил. Не продохнуть было в кабине трактора.

— Замёрзнет Востриков — не прощу себе, — сказал он, перекрикивая рёв дизеля.

— Это вы его отправили ножками снег в степи топтать? — крикнул Проценко.

— Сам пошел. Меня искать. Мы поломались, я ждать не стал и пешком на трассу двинул. А Чижов с Востриковым из райцентра ехали. Ну, Востриков обматерил и моего водилу, и Чижова, да пошел за мной. Выручать, если вдруг что…

— Иди ж ты! — громко удивился Проценко. — Он же дохлый сам. У него две руки — как одна ваша толщиной. Как бы он Вас тащил? В нем и шестидесяти килограммов-то не будет. А у Вас вес за сто.

— Сто пятнадцать, — крикнул председатель. — Вижу, бляха солдатская! Вон он! Правее свети и ходу, куда я пальцем показываю. Лежит, мля! Ну, был бы жив только!

Они забрали Вострикова в двух километрах от трассы. Он лежал лицом вверх

с закрытыми глазами. Лицо белое, пальто порвано в двух местах и валенок один потерялся где-то. Носок шерстяной покрылся льдом как и козырёк шапки. Довезли его до Уазика, перегрузили на заднее сиденье. Председатель достал из багажника ведро, набрал в него сенега. Раздел Лёху до трусов и всю дорогу до дома востриковского растирал снегом его лицо, руки, ноги и грудь. Лёха дышал слабо и шевелиться не мог.

— Кричи Чижову по рации: пусть захватит самого крепкого самогона литр и быстро едет к Вострикову домой.

Жена Лёхина заплакала и завыла тоненько, когда мужа внесли в дом и уложили на диван.

— Ты иди к Прибыловым пока, — вытолкал её Варфоломеев. — Я за тобой приду.

Чижов и Василюк поллитра извели на растирание. Так крепко терли его самогоном и массировали, что минут через двадцать Востриков стал розоветь и возвращаться к жизни.

— Вот так больно? Чувствуешь? — спрашивал Василюк и стучал Лёху по рукам, щекам и пальцам на ногах.

— Больно, — прошептал Востриков.

— Чижов его посадил, поддерживая спину, и влил ему в рот первача. Стакан сразу. Как удалось — не понял даже он сам. А ещё через час Лёха мог разговаривать и следующий стакан выпил самостоятельно. И закуски не попросил. Да  никто бы и не стал её искать в чужом доме.

— Фу-у-у! — поднялся с дивана председатель. Облегчение вовсе не расслабило его, пока он не проглотил двести пятьдесят самогона. — Тебе, Алексей душевное спасибо за то, что побеспокоился за жизнь мою. Но, напрасно ты волновался, чесслово. Я таких переходов зимой по степи ночной поболе десятка имею. Знаю, как ходить.

Востриков сидел, прислонившись к спинке дивана, и улыбался. Самогон поспособствовал ожить окончательно.

— А Верка моя где?

— У Прибыловых. Сейчас приведу, — Проценко хлопнул дверью.

— Ты, Лёха, змей ты такой-растакой, сейчас-то можешь разъяснить народу, нам, например? Чёрта ли ты лысого попёрся за отцом нашим, председателем? Ведь ещё маленько бы и помер там. Не в обиду, но ты ж слабак, Лёха. На смерть шел. А? — Чижов пожал Вострикову руку и потрепал его худенькое плечо.

— Не знаю, честно, — улыбнулся Лёха смущённо. — Подумалось, что надо помочь ему дойти, я и пошел. Так и кто, если не я?

Председатель отвернулся, снял шапку и вытер кроличьим пухом глаза.

— Не знаю, серьёзно. Чего мне врать? — Востриков глядел на голые свои ноги, розовые, с редкими белыми пятнами. — Некому больше было. Наверное, так.

Он и вправду не знал. Как и все остальные.