Кочегарка

                                               (байки со смены)

                                                 (Смена первая)

Семён Александрович Громов — кочегар базы ЖКХ, сидел на топчанчике в кандейке котельной, прихлёбывал кофий и слушал спор о непонятностях и странностях, между дежурными сантехниками Мишкой Евсеевым и Володькой Курбатовым. За окном кочегарки ночь, метель нагибала берёзы, а внутри было тепло и сухо как у Христа за пазухой. Шумел двигатель насоса, тихо шебуршал телевизор с надоевшими, одними и теми же мордами из комеди-шоу Владимира Соловьёва. Семён Александрович слушал детские разговоры двух слесарей, ухмылялся в усы, прихлёбывая кофе из черной, стеклянной кружки. Наконец его душа не выдержала, а уж если Семён начал говорить, то это надолго.

«Ребёнки вы оба, мать вашу! Вот ты, Мишаня, говоришь,что было бы здорово, если бы людишки как при обещанном коммунизме получали всё что хотели. Эх, Мишаня!! Если бы люди получали тотчас всё, что хотели, как в те времена, о которых писали братья Гримм, то в мире начался бы полный бардак. Например, захотел бы ты мороженого.  Скажешь — ну и что. А вот хрен тебе! Нужно уточнить какое, сколько порций, в стаканчике, ведре или просто на плоской палке. Всё требует конкретики.У всех всё будет, то кто тогда будет делать то, что у всех будет? А? Хочешь много денег? Тут же вопрос: сколько! Много – абстракция! Чёрный квадрат Малевича. Кстати, не понимаю, что в нём такого нашли. Дядечка просто прикалывался – в пьяном виде нарисовал что-то непотребное на холсте, а утром очухался… Ёпс! Пришлось замазать.

Вот я лично хочу тоже денег, конкретно два мульта фунтов аглицких. Шура Балаганов тоже конкретно хотел, вот и я хочу! Зачем? А хрен его знает. Просто жизнь стала скучна. А тут сразу бы появились многие: родственники, братки с предьявами на общак и на грев бродягам, друзья, прожектёры всякие и конечно же государство наконец-то обратило бы на меня внимание. Веселуха бы началась! Адреналин!! В данный момент я (да и не один я) ему, государству нашему, как-то в корень не упирался. А вот при таких денежках меня бы сразу на карандаш! А так кто такой Семён Громов –   электрик 6 разряда, работающий кочегаром? А хрен его знает!..

Почему электрик и кочегаром, говоришь? Дело в характере. Если я вижу, что человек не человек, а кал на анализы – я прямо так ему и заявляю если он мне в душу лезет, али ещё как. Вот так я и высказал всё, что о нём думаю, вашему мастеру. Да-да верблюду вашему. Это было ещё до вашего сюда прихода. Вы не знали, а это чмо раньше служило воспитателем (ха-ха!! два раза) на детской зоне, ну и вышло на пенсию в чине капитана, со всеми прилегающими привилегиями. А жена его (та ещё крыса) работает у нас главбухом, знаете её, вот она хамно это и пристроила на тёплое место. А фули, в 40 с лишком лет дома сидеть, иди мужик работай. Только он пришел и сразу порядки как на зоне стал заводить. Дело чуть ли не до шмона дошло. Ну я ему и высказал, мол завязывай, тут тебе не здесь. Люди тут взрослые, некоторые даже сидемши, так – что ежели не хочешь неприятностей – бросай это дело. Он взвился, ты что мне типа того – угрожаешь! Ну так вот слово за слово, хреном по столу, я с ним и разлаялся, а нечего тут, да и там тоже! Через час вызывает меня к себе директор. «Что ж ты Семён Александрович делаешь? Зачем угрожаешь хорошему человеку и мастеру? Вот он на тебя докладную написал. Я должен меры принять. Пиши объяснительную.» Я в ответ мол, а можно этот пасквиль почитать? Директор говорит отчего ж нельзя – читай. Читаю и дивлюсь! Рапорт составлен по всем правилам ведения военной документации, по минутам. По нему выходит, что гражданин (так и написано!) Громов С.А. угрожал смертоубийством находящемуся при исполнении товарищу Цыбэнко во – время такое-то и там-то. Угрозы были высказаны после указания гражданину Громову С.А. на имеющиеся недостатки в работе. Я просто охренел! Там ещё много было всякого и всё в одно ведро!! Неоднократные угрозы. Говорю директору: «Вот ты Алексеич – умный мужик, спец бывший, я – тоже, сам знаешь где служил, неужели, думаешь, стал бы я ему угрожать? Я бы его сразу грохнул, вертухая сраного!! Топка вон дымится, так что никто бы концов не нашёл. Как Серёжу Лазо. Нас ведь с тобой этому учили специально.» Директор мне «Ты мне этого не говорил, а я этого не слышал. А объяснительную пиши!» Я ему «Не буду ничего писать! Ведь выйдет так, что я действительно виноват!» «Ну и что мне с этой бумагой делать!» «Скатай в рулон и засунь ему в жо..» Договорить не успел – директор заорал «Пшёл вон отсюда! Охренели совсем!!! Директора в кол не ставят!». «Ты ж царь-батюшка наш! Как в тебя кол вставлять!» Зря, конечно, я ему это сказал, да ведь слово не воробей, вылетит бумажкой не подотрёшь. Лицо у Алексеича цвета свёклы, вижу действительно надо ноги делать. Ретировался по-тихому, пока директор пайку воздуха в себя заталкивал. Ну, конечно, после этого приняли меры. Меня в кочегары, чтоб подальше от того чмыря. Вот и служу сейчас истопником здесь при базе. Иногда, правда, хочется, как бомбисту Халтурину (это который почти всех кухарок и поваров у царя на воздух поднял и после этого народным героем заделался!)  засунуть в топку тротиловый эквивалент побольше и снести эту сраную артель к чёртовой мачехе!

Я к чему всю эту байду развёл? А чтобы вы поняли кто я такой, как личность, в плане будущего повествования. А теперь о непонятках и всякой чертовщине. но сначала проедем по моей биографии. Расскажу о своих родителях. Дед мой по матери без вести пропавший на фронтах Отечественной. Про него много не говорили, одно знаю, что был он здоровый как медведь, за словом в карман не лез, сразу валил в репу всем несогласным с его политикой. Короче, крутой мужик по характеру был. Может поэтому его и в колхоз не тянули. Дед по отцу тоже был крут. Свою жену, бабку мою, однажды выгнал на улицу в мороз (дело было в Архангельске в войну) та после этого слегла и больше не встала, там её похоже и похоронили. Батя про этот эпизод вообще ничего не хотел говорить. Но деда он ненавидел, похоже не мог простить ему смерть матери, видимо поэтому и вырос хулиганом, в отличие от остальных двух братьев и двух сестёр.  Дед потом привёл в дом бабку Таньку и она родила ему, впридачу к трём дедовым детям, ещё двоих – мальчика и девочку. Бабка Таня была боевой – в войну рассекала на ЭМ-ке. Была она цыганских кровей. Потом как-то умудрилась стать личным шофёром при одном известном в ту пору артисте. После войны, уже в наше время, дед если увидит этого артиста по телевизору кипел и мочился кипятком, а называл этого кадра всякими – разными словами из которых самыми культурные были – халтурщик и дрыщь. Но вернёмся к моему бате. В армии он танком месил булыжную мостовую и мадьяров в Буде и Пеште, поэтому их ненавидел. Впрочем, он ненавидел всех и имел на это всё своё, отличающееся от общепринятого, мнение. С первой женой он познакомился пацаном до армии, они сочинили дочь. Так что где-то есть у меня сестра. Что-то там у них не срослось, короче, они разбежались.

После подавления венгерского бунта, батя вернулся домой и познакомился с моей матерью. Ну соответственно смастырили меня. Мать была уже готова меня родить на свет Божий, и тут папашу угораздило после танцев, с братишкой своим младшим, в драке завалить какого-то фармазона, спрятав его в колодце канализации. Естественно кто-то их видел, ну и загремели они с братом. Брат на десять лет, а бате сунули вышку, расстрел. Мать подала кассацию в виду того, что мол на сносях и всё такое, пожалейте придурка и тд. и тп. Пока суд да дело, родился я. Батяню и правда пожалели, видимо адвокат путёвый попался. Короче впаяли ему десятку строгача и отправились они с братом по этапу сначала во Владимир в Централ, потом в Камышин на Красный Двор, а уж потом на Вятлаг в леса кайские. Мать, когда я подрос, возила меня к нему на теплоходе в Камышин.Это городок на Волге. Помню единственное: деревянный самолёт. Зэка сварганили, здоровенный (мне так казалось) истребитель Як, от настоящего хрен отличишь, там ведь такие мастера сидели, что ого-го. С пропеллером и с пушками. До сих пор помню запах дерева и краски этого самолёта. Однажды, отец попросил мать купить и привезти ему аккордеон. Бабка моя (вторая жена деда) работала тогда на растворном узле и к нему были прикреплены пленные немцы. Правда они уже были не пленные, а под надзором. Их по каким-то причинам не отпускали домой. Хотя после войны времени прошло многовато. Кто-то из них уже семью завёл, кто-то просто на поселении при ГеБешке существовал. Похоже платили им по минимуму, хавчика не хватало (это тем, кто на поселении). Вот у одного из них бабка и купила немецкий полный аккордеон «Вельтмайстер», красный такой весь, выше меня, тяжёлый. Отвезли отцу в Камышин. Он его освоил по самоучителю, ноты там, все дела. Помню первое, что он выучил, это полонез Огинского. «Прощание с Родиной». Я просто охреневал!! По – моему именно тогда я и влюбился в музыку.

А ещё я любил оружие. Пацанами бегали по местам где бои проходили, а проходили они у нас везде, что ты хочешь Сталинград же бывший, поэтому то здесь то там валялись всякие интересные для пацанвы предметы военного обихода, автоматы, пистоли, ну и прочие взрывоопасные штучки. Месяца не проходило, чтобы кто-то из ребятишек не подорвался. Менты делали облавы по подвалам и чердакам еженедельно, а то и чаще, но железяки всегда были на руках, и мы играли в войнушку настоящим оружием. Иногда оно и стреляло. Так сосед наш Витька батю своего пристрелил из Вальтера, когда тот по пьяни мать начал колошматить. Помню тот Вальтер, почти как новенький, с красивыми щёчками с табличкой, а на ней фашистскими буквами имя там и фамилия Отто Херц, по-моему, какой-то. И помню отца Витьки с дырой вместо глаза и без затылка… И Витьку в окне воронка бледного и с плотно сжатыми губами. И мать его голосит на весь двор. М-да, такие вот расклады» Семён отставил кружку, достал сигарету, прикурил и продолжил.

«Вот так вот и жил – батя на зоне, мать на работе, я с пацанами во дворе. В четвёртом классе я учился – батю вывели на поселение и мамке разрешили приехать к нему на житьё-бытьё, соответственно она и меня с собою повезла. Ехать надо было далеко в Кайские края на Вятлаг. Дед уговаривал мать оставить меня с ними, но бабка ни в какую, упёрлась – пусть едет, неча, мол, ему тут у нас делать – фулюганистый больно. С собою я втихую от матери взял наган без барабана и нож немецкий с орлом на рукоятке. Ехали долго. Сначала на поезде в Москву, потом на поезде ещё дальше, а потом на мотовозе в холодном вагоне ночью по кайским лесам, пока не попали на какой-то Чабис. Вышли на улицу и тут я охренел, увидев ели огроменные в снегу. Я ведь до этого лес только на картинках видел, а тут настоящая тайга.

Встретил нас брат отцов, дядька мой, батя в это время на лесоповале ели-сосны на тракторе таскал. Дядька при клубе зэковском служил, поэтому и ход ему на станцию посвободней был. Привел он нас в барак жилой семейный, после квартиры городской мне он убожеством показался. А на улице снег, мороз, а тут настоящая печка с дровами у дверцы на железном листе. Дрова трещат, берёзой пахнет. Это что-то. На плите чайник алюминиевый здоровенный. Рядом кружка закопчёная вся. Помню, мать хвать её и понесла мыть. Дядька засмеялся, отобрал и говорит: «Ты, мать, эту кружку не думай даже трогать, а тем более мыть– Санька тебе за неё мозг проклюёт, тем-более если ты её ещё и вымоешь. Она под чифирёк, а так ты с неё весь цимус смоешь.»

Так началась моя жизнь на вольном поселении при вертухаях и кумовьях. В десять лет на зоне! Во как! Пацанва в посёлке вся сплошь – дети зеков, поэтому и жила по понятиям. Не верь не бойся не проси. Самыми лучшими для нас, ребятишек, были дни, когда школу отменяли. Или из-за мороза 50-ти градусного или из-за того, что очередной бродяга в бега ударился с соседних зон или с поселения. В такие дни пофиг нам был мороз. Теплей оделся и в тайгу, там у нас для каждой возрастной категории своя землянка была прикреплена, сами рыли, сами накаты делали, печки даже были. И давай в войнушку играть. Пацанва, постарше, когда пистоль мой увидела, что только не делала, чтобы его заполучить. Один раз пришлось даже одному старшаку зубы им выбить, чтоб не хапал, но после этого ко мне никто не лез. Какой – никакой, но авторитет заработал. Но потом эта падла сдала меня своему папаше. Дошло до моего. Разговор был крутой. Ведь если бы кто из администрации прознал, то всё-хана, нас с матерью – домой, а бате новый срок и «по тундре по железной дороге…». Хорошо папашка у того хлыща был при понятиях. Так что конфисковал папаня мою игрушку, и я её больше не видел. Куда потом он её определил история тёмная. Батя у меня там в авторитете был, хотя и из мужиков. Хорошо хоть ножичек фашистский я сберёг, потом он мне   пригодился. Обменял я его на две пачки динамита и метр шнура у вольных с расчистки, мы потом им летом на дальних карьерах рыбу долбили.  А вечерами бегали в клуб на репетиции смотреть, и в кино.

В клубе было классно! Я говорил уже, что дядька мой, отцов брат, при клубе пришаливал, ну так вот поэтому по субботам я на киношку бесплатно попадал, один, потому-как помнил батин наказ – друзей не заводить, тут их нет. Есть приятели, которым тоже на случай не доверяй. Всякое бывает. Помню показывали «Молодую гвардию». Мы все хотели походить на Сергея Тюленина. И во время сеанса, истопник при клубе – Митрич, вдруг встал, выматерился на весь зал и вышел. В зале тишина! Все зэка проводили его взглядами молча. Дня через три после фильма мы с пацанами как обычно ввалились к нему погреться. Он нас никогда не гонял. По -моему ему даже нравилось, когда мы всей ватагой к нему приходили. Митрич, старый зэка, по сроку уже, впрочем, совсем не зэка, так как отсидел своё, затапливал большую печку, заваривал чифирь и садился на диванчик, накрытый настоящей медвежьей шкурой. Прихлёбывая чаёк, он сначала молчал, а потом тихо начинал рассказывать. О том где был, что видел, и что самое удивительное не про удачливую воровскую жизнь, а просто про жизнь свою, иногда весёлую иногда грустную. От него мы и узнали, что был он полицаем в Краснодоне и всех молодогвардейцев чуть ли не с пелёнок знал. Что если бы не новогодние подарки, которые те у немцев увели, многие из них живыми бы остались. И что Кошевой, никакой не герой, а трус. Узнав об арестах, свалил из города самый первый, втихую, никого не предупредил, змей, что аресты скоро начнутся. А узнал он про аресты от мамашки своей, которая с немцами в дружбе была. Офицеры у неё на постое стояли. И вообще Олежек из полупокеров, похоже, был, потому – как и сбежал переодевшись в бабье платье, на девочку уж больно похож был.  Его и выловил–то патруль случайно, хотели с девчонкой побаловать, глядь, а это и не девчонка, а совсем наоборот. Немцы гомиков ой как не любили, поэтому в комендатуру его и сдали. А тот, кого предателем сделали, вовсе и не предатель, а самый заводила у них был. И когда их в шахту бросали, он чуть одного из полицаев с собой не уволок.

После того как Митрича отловили и осудили на 25 лет, так как он в зверствах не участвовал, семья его сменила фамилию, отказалась от него. Стал старик срок отсиживать. А потом по истечению, остался на поселухе. Кому он…Куда он поедет. Вот так вот и помер, наверное, там… Так, ребятки, сейчас кофейку ещё заварю и поедем дальше…»

«…Ну вот, жили мы там не тужили. В десять вечера поверки, на деревянном помосте огромном с барьерами нам по грудь. По периметру выстраивали братву по отрядам, а в центре стоял вевешник из офицеров, с дощечкой, с фамилиями зэка, которые он выкрикивал. А мы за барьером ждали, когда наших отцов выкликнут, чтобы вместе с ними проорать во всю глотку » Здеся». Я орал целых два раза за батю и за дядьку. Нас за это не гоняли ни охрана, ни офицерьё. А бедолагам всё какой-никакой спектакль! Ну и конечно же, первый Новый год мой на новом месте! Мороз под 45, мать в шубе, я в шубейке, батя в телаге(телогрейке) без воротника, идём в клуб на концерт. В клубе жарко, ёлка большая. Дед мороз из осужденных с детьми чуть ли не по фене разговаривает. Забавно. Подарки от школы. Конфетки «Дунькина радость» и яблоки.

Сначала толстый офицер что-то там с из-за красного стола про выработки на лесоповале гундосил. Потом сам «хозяин» благословлял всех. Ну, а потом концерт. Надо сказать, что номера, приготовленные бродягами, были на высоком, как сейчас говорят, профессиональном уровне. Пели так, что у видавших всё и вся сидельцев слёзы на глазах выступали. Сейчас так, ребятки, не поют. Раньше у песни главное стихи были, а сейчас ни музыки, ни стихов — одни слова, да и те без смысла. Прав был Шукшин, когда в фильм свой вставил натуральных бродяг. Короче, песни пели, танцы-чечётки плясали, стихи о мамах читали с подвыванием. Веселуха! Но батя мой всё ждал, когда эта байда закончится и можно будет домой свалить. А там у матери в загашнике полтора литра первача в обычной грелке из Тамбова, с родины ея присланный, через десятые руки переданный, который ждал своего уничтожения под груздочки и мяско, коих в тайге местной немерено росло и бегало, и с осени было заготовлено…

А дальше через весну пришло лето. Где-то в июне, наверное, с пацанами ушли в тайгу по железке, которая проходила недалеко от посёлка. Кто-то где-то от кого-то слышал, что якобы недалеко от Бадьи (станция такая, где обосновалась колония особого режима, «полосатики», роба у них такая) течёт, то-ли речка, то-ли ручей, в котором, якобы, находили золотишко. Ну мы и ломанулись счастья пытать, начитавшись Джека Лондона. В те далёкие времена его книги в библиотеках зачитаны были до дыр. Ещё бы — романтика, Клондайк, блин, местный!!! Короче, сойдя с железки и поплутав по тайге, мы вышли к ручью, даже скорее, к маленькой речушке с чистой водичкой. Метра три шириной и глубиной чуть выше колена, речка петляла меж корней елей. А рыбы в ней кишело уйма!! Харюз как на подбор и нас главное не боится, плавится прямо на глазах, внаглую!! Ну мы с себя майки-рубахи, штаны поскидывали и давай из них неводы-бредни мастерить. Двое перекрывают русло бельишком, остальные сверху гонят косяк. Я про рыбу говорю, а не про то о чём вы сейчас подумали. За каких-то полчаса мы набрали полные штаны харюза. Про намыв золотишка как-то подзабыли. Разложив костерок уселись вокруг пообсохнуть и вот тут-то и началось!! Я не знаю,что это было, но ели, которые до этого стояли неподвижно, вдруг пришли в движение, главное ветра нет, полная тишина, а ёлки туда-сюда мотаются! Туман какой-то спустился. Сразу холодно стало как будто кто выключателем щёлкнул.И страх такой, что аж в заднице мороз!! Мы в ступоре, глаза по чайнику, рты как у рыб хлопают!! Хочу заорать, а сил нет звук из горла выдавить, дышать — дышу, а голоса нет. И вдруг, как будто плотину прорвало — все вдруг разом заорали во всю глотку и ломанулись в разные стороны кто куда. А лес опять стоит тихо. Я, в одних труселях сатиновых, не помню сколько пробежал, босиком по корням через бурелом галопом. Очухался. Где я? Хрен его знает.  Весь в ссадинах и царапинах. Ноги в хлам! Орать пацанов звать как-то не в кайф — страшно. Что делать? По тайге, без штанов, назад идти? Куда? В какую сторону? И тут слышу где-то мотовозик сигналит, значитса рядом железка, надо к ней идти. Побрёл, ну как побрёл? Сначала ломанулся, конечно, но босиком по сучкам и веткам как-то не очень. Короче вышел я на железку, а по ней-то куда шлёпать туда или сюда? Поди узнай. Давай думать, если от посёлка мы по железке шли где-то с час, свернули с неё направо, (значит мне надо налево), да потом по лесу с полчаса, значит я где-то в середине между станциями. Что туда, что сюда всё едино куда-нибудь да приду. Тем более вышли мы утром, сейчас где-то к полудню, так что до темноты как-нибудь к людям прибуду. Да и надёжа есть, что мотовоз со сменой с повала покатит, а они уж точно меня подберут. Только почему-то вдруг оказалось, что солнышко уже верхушек елей касается. И как-то сразу прохладненько стало, чё блин за хрень, думаю. Короче, до темноты успел до посёлка, где бегом где пехом. Посидел, подождал пока совсем стемнело, в одних труселях по улице как-то не по делу шарачиться! Захожу домой, мать на кухне, гремит кастрюлями, батя с дядькой о чём-то бурчат под чифирёк, там же. Я шмыг в комнату, штаны только успел надеть, как тут батя нарисовался. » И где тебя черт носил?» Я говорю мол, с пацанами рыбу ловили, мать в крик, типа два дня рыбачили!!! Я в ахере! Какие два дня?! Короче, получил я по полной программе люлей.

Потом, когда страсти улеглись, мне популярно объяснили, что нас с пацанами не было больше суток. Искали всем миром. Пацаны нашлись в этот же день ближе к ночи, — кто в Бадье на вышки набрёл, кто аж в Лесное на окраину вышел. Ни хрена себе, это аж в разных концах. Похоже один я самостоятельно на посёлок верно вышел, правда только на вторые аж сутки, мать уревелась вся. На утро примчался какой-то капитан. Давай меня пытать, где да что, да почём. А я чё, я ни чё, рассказал, как рыбу ловили, как страшно стало, как разбежались все. Как потом по железке рулил. И до сих пор не понимаю, что это за хрень с нами тогда приключилась. С пацанами об этом говорили, но у всех такая же байда как у меня. Бежали -прибежали да вот не туда и не в то время. Потом ещё нас таскали по кабинетам, всё пытали показать место. Даже возили туда примерно. Но ничего похожего на то место не нашли. Речка правда была, но вся заросшая и какая-то тухлая. Вот такие, братки, дела в этом мире приключаются иногда. Так что в сказки иногда надо верить. Ну давай, Володимир, завари-ка ещё кофейку, а я пойду уголька подброшу…

Ещё рассказать?  Про странное? Ну не знаю, за что ещё зацепиться. А! Вот! Про армию. Пришла повестка из райвоенкомата. Как в песне, мля: » Сестра сметану пролила…!» Ха-ха! Ну вот. Ну всё как положено, как у людей. Проводы, гитары, водяры хоть захлебнись, по тем временам три шестьдесят две стоила. Да были времена!! Забирали нас сразу кучей, правда по разным дням, поэтому проводины были каждый день, а с утра на призывной районный всей толпой, там опять гуляли, дрались, а вечером на другие проводы. И так весь месяц. Кому на конец месяца назначено — тому лафа, у всех отгуляет! Родственники поголовно на измене из-за наших гулянок, ведь при таких раскладах можно было вместо армии, на кичу, по 206 части второй загреметь (это раньше хулиганка была)!

Ну, короче, с вечера пьянка, утром опохмел, потом на электричку и давай её на уши ставить. А, хрен ли, толпа пьяных пацанов и девок, и не мы одни такие, призывной-то один на всю область, и из всех углов ребятишки в него собираются. Приехали, нас рассортировали, ошмонали, но мы предупреждённые, водяру на друганов оставили, а потом через забор перекид и все дела! На пункте народу туева куча, все бухие, тут дерутся, тут песни орут, а тут спят, ну и конечно команды к эшелонам колоннами на вокзал готовят. Веселуха!!  Офицерьё с сержантами с ног сбиваются, орут, мат-перемат, в кине такого не увидишь. Попали мы с моим друганом в одну команду, и таких как мы с области набралось где-то шестьсот харь. Построили, увели на вокзал, там вагончики уже приготовлены, нас загрузили и помчали мы в дальние края, аж в Сибирь. В поезде опять бухло, драки, песни. Офицеры из купешек не вылазят, всё на сержантов сбросили, а те с нами водяру хлещут. Потом один из них чё-то там брякнул про то, что всех нас ждёт в первые месяцы половая жизнь, короче во все щели сношать будут, а друган мой Валерка завёлся типа да я всех нах порву! Сержантик захохотал над ним, чё-то там ещё сбарагозил, Валерка зарядил ему в табло. Слово за слово, хером по столу, пошло махловище. Тот естественно клич своим кинул. Короче масленица в селе — стенка на стенку! Сержантов в полном составе мы толпой оприходовали по полной. Офицерьё кинулось разнимать, ну и им тоже попало. Короче кое как успокоились, офицеры с сержантами заперли вагонные тамбура на ключ и вместе с проводниками засели в другом вагоне. На следующее утро, на очередной остановке, состав загнали в тупик. Припёрся комендантский взвод и пошли разборки. А фули разбираться, у всех рожи или битые, или опухшие, поди разбери кто зачинщик! Пока разбирались по одиночке с призывниками, Валерка подошёл к тому сержантику и тихо сказал, мол, типа, если ввалишь — до места не доедешь! Сержантик взбледнул, кивнул головой и, конечно, с таким доводом согласился. Потом был охренительный шмон. Всех выгнали на улицу. Мы торчали на ноябрьском ветру часа полтора, пока комендатура вагон шмонала. Провели,так сказать, конфискацию бухла, суки! Через сутки попали на место дислокации. Нас рассортировали по учебке. Ну там, как положено, присяга, все дела. Потом приехал какой-то майор и попали я и ещё двое в другую часть. При разведке трудились, РДГ называется. Ну и началась служба. По «тропе» бегаем, служим, на губе сидим, опять служим. Короче. всё как положено в армии советской. На губе я отмолотил в сумме ровно месяц — тридцать дней. Потому как больно шустрый был. И вот, однажды, сижу на вертолёте, двери открываются заходит прапор наш: «Собирайся, прохиндей, на выход». Чёй-та думаю случилось? Пришли в часть, оказывается объявили спецуху. Учения, по-вашему. Объяснили, что к чему. Команду нашу, емкостью в шесть харь, называли » Бесы». Не потому что мы были сильны и могучи и всегда впереди планеты всей, а потому, что все мероприятия свои разведывательные и особенно диверсионные на спецухах мы проводили с особым изяществом и можно даже сказать с некоторым хамством, граничащим иногда с садо-мазой. Наши шутки и выкрутасы при исполнении начальники называло во время разбора полётов тупыми, убогими, всё это конечно с большой приправой великого и могучего. Но поскольку результат по итогам был в основном плюсовой и не ниже четвёрки, то нас за это как-то и не сношали, так для проформы сажали каждого по очереди на губу суток на трое или пять. и то для того чтобы начальство которое повыше, особенно замполиты всякие, успокоилось.

Что с придурков взять.

Нас было шесть харь, работали двойками. Со мной в паре Егор Егоров, то-ли, талабаец, то-ли манси по национальности. Я так из него правду насчёт его происхождения и не выбил. Он только щурил свои узкие глазки и говорил, что он сын Земли. И не поймёшь, или матушку его так звали, или он, собак такой, про всю планету намекал. У него и отчество то было Егорович. » Моё настоящее имя, говорил он, звучит для твоего уха похабно и непристойно, поэтому зови меня Егором, родовое имя только для родственников» Для коренного жителя тундры и Крайнего Севера России он, змей, был здорово начитан, и много всего знал. За все полтора года, что мы с ним по кустам и лесам шныряли, я так и не смог его разговорить. Зато как напарник он был незаменим. Дитя природы, мы с ним по лесам и весям бегали как по разрисованным дорожкам стадиона, ни разу не облажавшись, отметки на точках связи проходили в срок, ни разу нас «вованы» (вевешники), менты и чека гражданское не смогли выцепить. Закладки всегда были исполнены без косяков, правда не без чёрного юмора. Егорка никого не боялся, у него и позывной был Самурай, потому как с первых дней он не боялся кидаться в драку даже на двухметровых амбалов из роты охраны, а ростиком он чуть-чуть набирал положенную для службы в строевых норму. Ему по-хрен было сколько супротив него супостатов стояло. Он их сразу предупреждал, что одному-то, он всегда успеет горло перегрызть и щерился как волк. При его узких глазках он делал такую зверскую рожу, что становился похож на злого самурая со старинных японских картинок. Ему бы ещё штиблеты деревянные, да ножичек поболее, вот вам и готов сорок восьмой ронин. Так вот, Егорка этот мог разговаривать с собаками. Как? А хрен его знает! Проворчит что-то глядя в упор псине в глаза, и животина, даже самая людоедская, которую «вованы» специально на людишек обучают, становилась ласковой болонкой, ложилась на спину и поднимала лапки кверху. А иногда и убегала с визгом и поджатым хвостом.

Ну вот, на этой спецухе, мы должны были работать отвлекающим фактором, пока команда из офицеров разведки свои дела на обозначенном объекте проворачивают. Ну там пошуметь, тут пострелять, побаловать имитацией, короче оттянуть на себя ворогов-супостатов. На место нас доставили на Пазике под видом спортсменов по ориентированию, а дальше мы уж сами должны были своим ходом выходить на объект, в ранее обозначенные для двойки координаты, каждая со своим заданием. Ну и начать комедию в указанное время. Нам с якутом установить три закладки, шумнуть, пострелять чуток, обозначив себя, и увести подальше от объекта всех тех, кто за нами вдогонку кинется. Помотать их по лесу до вываливания языков за спину, ну и выйти самим живыми — невредимыми без хвоста к точке эвакуации всей группы. Тоже к определённому отцами командирами времени. Что если опоздаешь?! А не можешь опоздать! А уж если припозднился, то дуй своим ходом в расположение, помня от том, что отсутствие в расположении части более трёх суток и ты уже дезертир. Это если тебя не скрутят. А ежели скрутили, то сиди, жди конца всей канители, пока не приедут за тобой твои начальники и не освободят из вражеского застенка. Ну а по приезду в часть не отымеют тебя во все технологические отверстия, за то, что попался. Мол должен при угрозе захвата, покончить жизнь свою никчёмную самоуничтожением, потом избавиться от своего трупа, чтоб не опознали твою принадлежность к группе лиц определённой военной специальности и национальности. Как говорят электрики, провести все организационно-технические мероприятия, да и вообще, чему тебя, сукин кот учили полтора года, хрен ты такой-то моржовый!! Дуй, сынок такой- мамы, на губу и пять суток не отсвечивай. Ну вот примерно так.

Короче, отработали мы с Егоркой на ура, пошумели, постреляли, супостата замотали меж трёх сосен до посинения, ну и заметав следы ломанулись к точке сбора группы. Да только внутренний компас у моего оленевода дал сбой. От врагов мы ушли, только вот самим куда податься не поймём. Тогда Джи-Пихрени всякой не было, только карта и компас. Плутать-то вроде негде, идём по карте правильно, а всё почему-то не туда. Ночь настала, присели в овражке, костерок без дыма запалили, грызём сухпай. Егорка в ахере, молчит, зараза, я на измене. Я главный, мне первому писец на воротник ляжет!  Время вроде есть, могём и успеть, если с утра сориентируемся. Короче соорудили шалашик под корнями, всё чин по чину, по очереди спать завалились. Утро вечера умнее, если с вечера не дурак. Я первый залёг. Проснулся от того, что якутёнок мой с кем-то базарит по-тихому. Прислушался — не по-нашему, да и вроде трое их там. Выглянул по-тихому. Егорка сидит у костерка, напротив него два старика малые ростом. Один с космами до спины белыми в шубе, другой весь тоже какой-то лохматый, не поймёшь в чём одет. Чёй-та тихо говорят, похоже, как даже ругаются, тут этот с космами вдруг глянул в мою сторону, глаза сверкнули, рукой на меня махнул, как бросил что-то. В глаза мне будто кто песку сыпанул. Давай моргать и тереть. И тут всё, как срубило. Очухался, Егорка меня трясёт, мол, пора. Уже светло. Собрались, пошли. Вижу оленевод мой довольный такой. Это чё за хрень, говорю, ночью была с кем ты тут базарил? Он глянул на меня своими хитрыми глазками. «Ну ты, действительно Шиза (это мой позывной был) кто ночью бродить по лесу будет, только такие как мы с тобой придурки, да может леший ещё! Да и то тот лишь в ваших сказках.» И похихикивает, сволочь!! Ладно думаю на базе разберусь с тобой насчёт русско-ненецкого фольклора! Я тебе и лешего, да и русалок с хвостами селёдочными до кучи устрою. Как ни странно, вышли мы на точку сбора часа через два, оказывается рядом, сука, были. Главное вовремя. отчитались по патронам и остальному. Сдали комки, карту, стволы. Прапор всё принял под роспись, закинул в «козла» и отчалил. Через полчаса Пазик прикатил, загрузил нас туристов-ориентиристов, и укатили мы домой.

Оленевода я потом всё-таки раскрутил. Он, гад, тогда очень удивился, что я гостей его помнил. Оказывается, не должен был. По его рассказу я понял так, что Егорка тогда сам пересрался, что заблудился, ведь никогда с ним такого не случалось. Ну и позвал он шаманством кого-то там из своих, Вонт-Ики какого-то, ну а тот нашего обычного хозяина, лешего, короче. И оказалось, что здорово мы дедушку местного обидели непотребством, учинённым нами в лесу. Вот он нас и водил кругами. Вонтя этот якутский как-то там с местным договорился тот нас и отпустил. Короче вот такая хрень. Я спрашиваю, а как это русский леший на вашем-то языке говорил? Чё-то тут у тебя, Егорка не сходится! А говорили они, оказывается на общем языке, на котором раньше все люди на земле говорили, ещё до исхода какого-то. Ну, ладно, хрен с ним с языком, а как ты Вонтю своего вызвал-то ведь бубна-то у тебя не видать было? А он мне в лоб ладонью и говорит, мол сам ты бубен! И хохочет сволочь тундрянская!!

Вот такие вот дела, ребятки, бывает на свете этом творятся. Как у Шекспира с братом Горацио и мудрецами. Ну всё, давайте дуйте отдыхать!..»

Семён Александрович проводил ребятишек, запер за ними ворота котельной, подкинул уголька, прикрыл поддув, лёг на топчан. А по телевизору лысый клоун из хохлов, доказывал с пеной у рта, что укры стали жить лучше, жить стали веселей.

» Что уж весело, то это точно»- Семён вздохнул и повернулся на другой бок. И приснились ему аглицкие деньги, падавшие с неба как снег, и, то-ли якут, то-ли талабаец Егорка с бубном, в одних трусах и сапогах армейских, вызывающий своего родственника Вонтю…

(Смена вторая)

Семён Александрович Громов в принципе неплохой мужик, правда, как и всякий русский, не без прибабахов, но в меру и к месту. Так, может иногда напиться и дать кому-нибудь в рожу, но по делу и с ожиданием ответки, а то ведь не интересно одному кулаками-то махать. Не любитель он, как и большинство русских кондовых мужичков, умных застольных «кумпаний», когда с вилочки и ножичком, с сопливчиком на грудях. «Ах, а попробуйте вот этих грибочков, моя жена собирала, сама в лесу с лукошечком, этим летом на даче, сама солила!» Ага! Собирала! Ты уж определись, жиробаз. Она у тебя мухомор от рыжика не отличит! Да она у тебя лес только на картине Шишкина видела, и то две сосны у дороги, дура крашеная, грибы-то на рынке, небось, купила. Тьфу, лять! И на хрен он вообще на такие мероприятия ходит, жена пойдём-пойдём, интересные люди будут, не всё тебе с мужиками в гаражах зависать! Сидишь как дурак, лыбишся всем, хотя так и хочется по мордам лощёным накатить с правой, да и с левой, вприпрыг, размазать фальш по холёной морде! Это они сначала, все такие из себя «изволите откушать», а как нажрутся, то сразу чужую бабу за жопу, а потом мордой в винегрет, или венегрет …короче в эту смесь красную, что пахнет утренней блевотиной. Глядишь на того-этого, с вечера весь такой, костюмчик хрен знает от кого в блёстку или в рубчик, сами мол мы благородных кровей, а ближе к закату, быдло-быдлом, куда вся голубая кровь девалась! Э-э, парниша, да ты оказывается из золотарей, вон как из тебя говнишком-то запахло.

Нет, Семён любит, конечно, застолья, но как раньше, с родными, друзьями, чтобы все свои и знаешь, что от кого ждать после алкашки. Например, Василий Матвеич сосед, тот как выпьет достаточно, начинает рассказывать ближайшему соседу по столу, как он, десантурою бывши, прыгал с борта (самолёта, то есть) прямо походу при приземлении, на бетонку аэродрома в Праге, а потом не смотря на ушибы и ссадины делал втык несогласным с коммуняковским режимом. Хотя сам он к коммунистам относился с долей презрения, но ведь тогда Батя приказал (сам Маргелов!) задушить в корне контрреволюцию. Вот и прыгали, вот и отвели душеньку. А жена его, Никитишна (земля ей пухом), та после третьей рюмашки, всегда заводила песню про ромашки, как они спрятались, и сразу становилось понятно почему они спрятались, к тому же ещё и лютики повяли, да потому, что не было у Никитишны ни слуха, ни голоса. Нет, голосок то был ого-го какой. Что удавалось у неё творчески, так это орать из окна на Матвеича. Голос у неё как у Шаляпина, стёкла в окнах лопались. Узбеки и прочие хачики на рынке, боялись с ней торговаться, она как рявкнет: «Сказала рупь дватцать! И не ТЫ мне ТУТ!» А что он ТУТ, узбек даже и догадаться боится. Попробуй уточни это у женщины русской под сто пятьдесят килограммов обличием. Но, что характерно, её на рынке уважали все, начиная от щипачей и заканчивая администрацией. От хачиков на похоронах даже представитель был с огромным букетом из роз белых. И лишь на поминках поведал Матвеич Семёну со слезами на глазах, пьяненький, что Никитишна была сиделицей. По молодости отбывала срок по статье мокрушной, а завалила она в пределах самообороны не простого мужичка, а сыночка председателя, когда он под ножом хотел её снасильничать. Она ему влепила в ухо, а он видать хлипким оказался, ну вот копытки и откинул. Сидела восемь годков, и что странно не пёрло из неё мама-зоной, ни в выражениях, ни в поведении. А сидельцев Семён повидал изрядно! Бой была баба!

Обо всём этом думал Семён, сидя на диванчике в своей котельной, попивая кофиёк и покуривая «Яву». Вспоминал он годы молодые, друзей, родных, сторону Тамбовскую где жила его бабаня по матери. Где вы, как вы сейчас, братья, сёстры двоюродные. Вот ведь времена настали, раньше почти каждый год то мы к ним, то они к нам, а теперь это ж сколько денег надо. Нет, конечно, если собраться, то можно и накопить, и съездить, да только всё как- то не выходит, то понос, то золотуха! Мать её, демократизадницу эту! Всё в жопе! Комики, шпионы, негры в президентах, а народ у них стадо, и если говядину хоть кормят, чтоб польза была, то это стадо питается объедками с барских столов, лишь бы не сдохло, а то что тупеет день ото дня, то это к лучшему, управлять тупым стадом сподручнее. А пастухов на каждую корову как мух на говне! Вон сидят в пленумах и заседаниях, спят, в прямом смысле, и видят где бы ещё что хапнуть.

Тьфу на них! Вот раньше было…

Семён пришёл со школы, как обычно, бросил портфель на полку. В комнате кто-то разговаривал. Заглянув, Сёма увидел сидящего к нему спиной участкового Шипова в форменной фуражке, который что-то говорил и писал, и отца, напротив, пьющего пиво прямо из бидона. Видно по бате, что был он в кондиции, а значит ждать от него при его-то любви к ментам, чего-либо хорошего скорее всего нечего. Так и вышло. Батя встал, вышел на кухню, вернулся уже с кочергой и подойдя к Шипову с сзади со всего размаха опустил этот предмет домашнего обихода тому на голову. Шипов рухнул как подкошенный. Батя, подойдя к столу взял бидон, хлебнул из него преизрядно, вытер усы и произнёс: «В хате за столом кепку снимают». Через полчаса, когда Шипов очухался, бати уже не было. Взяв у матери из заначки денег, прихватив бельишко, он на электричке уехал в область в дурку. Шипов, забинтованный по самое нехочу, в этот же день, с ментами из района, приходил к матери и долго с ней беседовал, указывая на Семёна как на свидетеля нападения, но мать отсылала его подальше, а Сёма говорил, что в это время был с пацанами на улице и ничего не видел.

Через три месяца батя вернулся, отдохнувшим, отъевшимся, со справкой на руках. Шипов через седьмые руки прислал повестку, которою батя тут же использовал по назначению, сходив в сортир. Вместе с соседом снизу Колей Картосиной, это нос у него такой был, как картоха здоровый и в глазках весь, установил столик и две скамейки у подъезда и тут началось. Каждый вечер летом после работы за столиком собирались мужики и резались в «храп», это игра карточная такая, кто не в курсе. Тут же крутились пацаны, то за пивом сбегать, то ещё чего-нибудь дядькам притаранить. Батя у Сёмы в карты никогда не играл, однажды, узрев как сын играет, дождался пока закончится игра и Семён придёт домой, вкатил ему таких здюлей, что Семён запомнил на всю оставшуюся жизнь, что азартные игры катают только если есть деньги и нет ума, есть ум, но нет денег, и есть то и другое, но деньги девать некуда. А поскольку у тебя, сынуля, нет ни того ни другого, то всё что ты можешь поставить на кон так это только свою жопу, а она предмет первой необходимости, поэтому её нужно беречь пуще глаза. Так что выбор у тебя есть. Так вот, однажды, наблюдая за игрой, батя заметил, что Вася Кирпич — местный шпанистый мужичок, одинокий и шустрый, которого батя невзлюбил, потому как последний был «зимогором» и масти шнырём на зоне (куда он отправлялся почти каждую третью зиму, как в санаторий, после вскрытия овощной ямы ради банки огурцов), мухлюет по-чёрному против простых работяг, на кону у которых стояли кровные рублики, а игра уже шла по-крупному. И вот когда Кирпич потянулся за выигрышем, батя прихлопнул его руку к столу и вытащил из его рукава лишние карты. Откуда у бати взялись в руке полкирпича никто не заметил. Держа прижатой руку шулера к столу, батя произнёс следующую тираду: «Именем дворового союза в соответствии со статьёй сто двадцать один дробь три УК Двора и прилегающих к нему окрестностей, гражданин Кирпичев приговаривается к высшей мере социальной защиты. Приговор привести в исполнение немедленно» и от души тут же врезал этому гражданину по макушке. Тот всхлипнув рухнул под лавку. За столом тишина, мужики в ахере, пацанва в восхищении, а батя сев на лавку и закурив, спокойно сказал: «Он, в принципе, не виноват, это вы раз….баи».

Приехали чечены. Нет, не так. На помощь в строительстве чего-то там был прислан молодёжный стройотряд из далёкого города Грозный. В основном нохчи, парни чернявые, правда попадались и рыжие, есть у них такое. Горячие как сковородки для блинов. На танцах девки вертели перед ними задами, как телки на выставке народного хозяйства, ну а парням местным это их поведение было как шило в жопу. Ну, конечно, чечены раздули ноздри как быки перед случкой. Два-три вечера наши ребятки терпели, а потом… как-то ночью вдруг ни с того ни с сего загорелся барак где эти гости проживали, да так дружно, с четырёх сторон. Студенты ломанулись кто в чём наружу, а на улице их уже поджидала местная братва с дрекольем и заточенными слесарными складными метрами. Мода тогда была такая, делать из этого измерительного прибора оружие пролетариата. Братва для этого дела, бросив все разногласия, с соседними поселениями объединились, ещё мужики подключились у кого с дружбой народов нелады были, чтобы дать отпор захватчикам своих девок, блин, мало их, этих девок, в полон татаро-моголы (тут нет ошибки!) угнали, так тут ещё и хачики какие-то. Короче рубилово было на славу! Под утро всё улеглось, барак потушили, что не сгорело потом растащил народ на дрова. Студентов отправили на казённых автобусах тем же днём кого в больничку, кого куда-то ещё, приезжали из области следаки, разбирались, но как-так это всё на тормозах и заглохло. Но тогда для парней и мужиков местных это была первая чеченская и они победили. Шипова после той бойни потихоньку слили из ментов за плохую профилактику с населением. Правда жизнь после этого у него вообще горчицей вперемешку с говном стала, мужики припомнили ему все обиды и иногда потихоньку проводили с ним свою профилактику. Он недолго это терпел и скоренько куда-то слинял со всей семьёй.

Жизнь текла своим чередом. Семён закончил школу. Играл с пацанами в ансамбле летом на танцплощадке, зимой в клубе. Дрался, бегал в соседний посёлок к девкам, там тоже дрался с местными, потом с ними же пил «Волжское». Короче всё как у людей.

«Отель Калифорния» — Иглз… После «16 тонн» и «Шизгары» это был самый настоящий крутяк! Его по нескольку раз играли на танцах. Конечно, играть-то играли, а вот пели… Учили в школе в то время один немецкий, вернее проходили мимо немецкого, поэтому слова учили на слушок, что слышим то и воспроизводим, но всё равно, при первых аккордах начиналось шевеление, и броуновское движение приходило в порядок, выстраиваясь в красивые двуполые пары в начёсах и полосатых клешах от бедра. Но у решетки, огораживающую танцплощадку стояли, а на лавочках сидели, неустроенные таким раскладом пацаны и девчонки, оставшиеся не при делах при такой-то красивой музыке. Они провожали злобными взглядами потенциальных жертв и грустными тех, к кому неравнодушно дышали, а те топтались сейчас, тесно прижавшись горячими телами. Звучит заключительный аккорд. «Последний танец!» объявляет солист, народ ропщет, раздаются крики, где-то матерятся. Но ребятишкам из ансамбля по хрен, им тоже надо успеть зацепить понравившуюся деваху, или нарезать в табло нахалам, посмевшим пригласить на танец их законных, по дворовым меркам, подруг. Но тут раздаётся клич: «Тутыринские наших бьют!!» Вся толпа вместе с эстрадниками сметая на своем пути кирпичи, дреколье и прочий инвентарь, мчит к месту битвы. А там на центре перед конторой заводоуправления идет махня, взрываются «орешки» — самодельные взрывпакеты, мелькают стальными проблесками метры, вспарывая рубахи и пиджаки, хрустит по черепам штакетник. Веселуха, блин! Толпа с танцплощадки вливается в этот хоровод живительной струёй, визг, мат, крики боли и рявканье звучат патетической симфонией на фоне летящих на асфальт капель крови и белых цветов черёмухи. А у забора стоит новый участковый, грызёт семечки, меланхолично взирая на праздник. А чё?.. А ничё – вот сейчас всё закончится, запишем активистов и завтра на табуретку в околоток! А пока пусть потешатся, у девок-то кровь каждый месяц, небось, меняется, а пацанам только в драках кровушку чистить приходится, ведь недаром на Руси кулачный бой в законе, почёте и уважении со стародавних времён. Эх, гуляй рванина!

Пришла повестка из военкомата, как буд-то не ждали. Семён в это время гостил в Волгограде у родни. Мать отбила телеграмму, мол приезжай — вещи собрали, сидор у порога, батя уже водки закупил. Сёма срочно нажрался напоследок с двоюродным братом, разбил лицо на танцах какому-то человеку с нехорошим поведением. С тремя арбузами, шестью килограммами осетрового балыка и трёхлитровой банкой чёрной икры, мучимый страшным похмельем, с утра был посажен в самолёт и отбыл к постоянному месту жительства…

Сидел Семён сейчас на диванчике в своей кандейке, хлебал кофиёк и представлял себе, что было бы вернись он сейчас в те годы. А что было бы? Ну первым делом, не пошёл бы в ТУшку учиться на электрика, а поступил бы в институт, закончил, стал бы инженером с окладом в сто двадцать рубликов. Нет, херня. Поступил бы на филолога и ездил бы по деревням бабушек слушал, да записывал за ними всякие байки-предания и приговоры с наговорами. Ведь любил он слушать вечерами бабку Маришку – мать материну. Какие она интересные сказы сказывала про старые времена от дедов-прадедов дошедшие. Сейчас он и половины не помнит из того что она вечерами при керосиновой лампе тихо рассказывала. И песни пела, тихие грустные как водичка по камушкам журчащие, а они пятеро её внуков и внучка, на печке, прижавшись к друг другу слушали их и засыпали. И снились им разные цветные сны: о Пашке – дурачке, что вместо невесты из города привёз самокат самобежный вонючий. И о Маньке что с водяным замутила любовь в Вороне-реке и Тетеле, что по ночам детей непослушных ворует.

А ещё не стал бы он с Валькой Паниной мутить, со стервой синеглазой, лять! До сих пор сердце щемит, когда вспоминает о ней, о любви первой, несвершившейся. И в армии не пошёл бы он в ту сраную самоволку, когда его патруль гарнизонный по всему Алейску гонял…

В тот памятный вечер Ватрушка уговорил его сбегать к девкам в ЦПХ (Центральное пиз.. хранилище), так солдатики называли между собой женскую общагу при каком-то толи училище, толи техникуме. Типа он там договорился как-то, с двумя отличными, а главное безотказными девахами, вот они и будут ждать ближе к двенадцати ночи. На втором этаже в открытом окне будет стоят цветок типа фикуса, блин, как у Штирлица! Как в фильме, так и тут, явка была изначально провалена. Началась непруха сразу за забором части. Ватрушка порвал треники когда через колючку перелазил. Потом Сёма по пути решил обоссать чей-то забор и нарвался нос к носу на патруль комендантский. Начальником был летёха, молодой, похоже только с ихнего института. Приказав стоять-бояться он, подсвечивая фонариком, шагнул к Семёну, ну а тот со всей дури врезал ему по уху. Фуражка в одну сторону, фонарик в другую, лейтенантик в третью, патруль с открытыми ртами в ахере. Заорав «Шухер, папа злой!» Семён сшиб солдатиков и ломанулся в сторону «Негритянки», квартал такой в городе, с частными домиками и дворами, где затеряться среди сараев как два пальца об асфальт. Летёха оказался крепким, собак такой! Вскочив, он со своим контингентом помчался за беглецом. Ребятишки из патруля тоже были хорошо подготовленными и полосу препятствий из сараев, заборов, ящиков и куч навоза, проходили вслед за Семёном на ура, грея ему задницу своим дыханием, да и летёха не оплошал, мчал вместе с ними как коренной в квадриге. Всё бы ничего, ушёл бы он через полосу зелёнки, да угораздило Сёме в темноте ступить в чьём-то огороде в какую-то нору, провалившись по колено. Тут они его и накрыли, навалились вчетвером, смяли, руки давай крутить. Подняли на ноги, двое держат. Офицерик подошёл, вытер лоб, осветив фонариком лицо беглеца, спросил нежно: «Чьих будешь соколик, военник где?» «Я что похож на идиота, военник с собой на блятки брать?». «А, да ты ещё похоже и еврей, вопросом на вопрос отвечаешь». «А у нас, тащ лейтенант, все нации единой семьёй живут, перееб…сь так, что не поймёшь где еврей, а где чукча». Лейтенантик аж зашипел. «Офицера ударил, хана тебе ублюдок, трибунал светит. Поедешь дослуживать в ДизБат, это я тебе гарантирую». «А я никого не ударял, тащ лейтенант, это вам в темноте воробышек в ухо залетел! Я в самоволке, никого на трогаю ничего не делаю, ничего не ведаю». Тут летёха  без замаха, умеет, сука, бить, заехал Семёну в лицо. Кровь юшкой из носа, ретивое взыграло, Семён, опираясь на солдатиков, снизу носком сапога заехал офицерику под подбородок, тут же упав на колени и пользуясь растерянностью воинов, что отпустили его, врезал им обеими руками по промежностям, вскочил и помчался в зелёнку. Оставшийся солдатик за Сёмой не погнался, видимо оказывал помощь пострадавшим на службе государевой. Миновав удачно все заборы и ограждения Семён добрался до казармы, где в сушилке уже сидел, мучаясь в ожидании Ватрушка. Смыв кровь с морды лица и кое-как застирав олимпийку (сука, козёл комендантский, испортил дембельскую вещь!) Сёма зашёл в сушилку и рухнул на подстеленные бушлаты. Нос был сломан, Ватрушка предложил вправить , но Сёма послал его на хер, заткнул ноздри ватой: «Не кантовать до приказа! Давай спирта жахнем да спать» Спирт им поставляли ребятишки с учебного аэродрома за промидол, что выдавался команде, в которую входили Сёма и Ватрушка как боевые единицы, вовремя всякое. Через три дня, утром полковник Расбашный, их непосредственный командир, приказал всем построиться, и вывел перед ними того самого лейтенанта с загипсованной челюстью и солдатика, одного из патруля. Воин прятал глаза, стыдно видать, лять!, перед такими же как он показывать пальцем. Ну конечно же виновник был найден. Лейтенант, видя к какой службе приписан его обидчик, ткнув пальцем в грудь Семёна, поспешил быстрее ретироваться из расположения, понимая, что его правда тут не прокатит и разборки учинять здесь не стоит, так как полковник сам вынесет приговор и исполнит его в лучшем виде.  Дело, всё-таки, звиздюлями не обошлось, так-как летёха этот насуипался комендантскому замполиту. Дошло до замполита соединения и поехал рядовой Громов, чтобы не гнать волну против ветра, в дурку в Повалиху. Это было что-то!..

Кажется, Гашек однажды выдал, что лучшие дни жизни он провёл в дурдоме. В смысле не он, а его герой. Да, наверное, слукавил автор, сам там побывал и не раз. И Семён вообще-то, по большому был с ним согласен. Вот где она жизнь! Где ты ещё увидишь вместе на одной прогулке под ручку Наполеона и Кутузова, рассуждающих о творчестве какого-то Живаго?

Повалиха, небольшая станция, знаменитая своим домом призренья. Тут всё как в обычной больнице, даже морг свой с трубой высокой. И похож этот домик на те строения, что в фильме «Обыкновенный фашизм» режиссёра Ромма. Жуть. Корпуса одноэтажные, крашеные в весёленький салатовый цвет, поставленные коробочкой с внутренним двориком, поделенным декоративной решеточкой пополам. Женское, мужское. Только входные двери на ключ железнодорожный запираются. И заборчик кирпичный высокий, чтоб не пугать постояльцев обыденностью жизни. И главврач, мужик с добрыми глазами, к которому так хочется упасть на грудь и поделиться всеми печалями, невзгодами и проблемами. Короче райское место для сирых и убогих. Ведь убогий это У-Бога, значит он ближе Богу, чем все остальные. Да и кто скажет, кто нормальней, сидящий на корточках старик, рисующий на песке пальцем какие-то свои, ему только понятные знаки, улыбаясь как ребёнок, солнышку, или вон тот, что-то бубнящий себе под нос суровый гражданин с портфелём, распихивающий локтями женщин на остановке автобуса. Ладно, хватит заумничать. Семён закурил очередную сигарету и опять предался воспоминаниям.

На новое место временного проживания его привёз старшина из роты охраны. Весёлый прапор, протоптавший немало дорог в сапогах, сначала из кирзы потом из хрома, но на выход одевавший юфть, которую не все офицерики могли себе позволить. По дороге он наставлял воина как себя вести в ситуации в которую последний угодил. «Ты главное не бзди, дураки они поумней нас с тобой будут. Я, конечно понимаю, что дело у тебя говно, тут или Диз или дурка, но, пацан, не ты первый не ты последний, кто сюда попал из наших мест. По случаю могу сказать одно, тому летёхе многие хотели хлебало раскроить, особенно из моей роты, так что ты сейчас в соединении, можно сказать, народный герой, этакий Буслаев, знаешь о ком говорю. Когда на месте определишься, постарайся попасть в бригаду при райпотребсоюзе, они грузчиков из почти нормальных и закосивших всегда набирают, и денежку срубишь какую-ни на-какую, да и приоденешься по гражданке. Они хоть и мало платят, доля в больничку уходит, но по выписке тебе гешефт больничка выпишет, денежка через их кассу проходит. А глав у них мужик нормальный, он вас, ребятишек, всяких повидал, так что будет спрашивать, что и как, не бреши, говори, как есть. Короче и в Антарктиде люди живут, да к тому же здесь кормёжка как на убой, отъешь харю.  Да тут и бабы есть, хоть и дуры через одну, но безотказные. Через месяц за тобой или я, или кто-то из наших сержантиков приедет, сыр-бор уляжется и всё будет лючки! Главное не бзди!». Бздеть всё-таки приходилось, особенно когда находился рядом с Колей Самбистом, тот, напрочь шизанутый, мог в любой момент накинуться и скрутить в бараний рог. Здоровая туша, чемпион рядом лежащих областей по самбо, сдвинулся по фазе во время столкновения головы и бетонки, когда выполнял сальто перед очередной подружкой! Но это у него было правда не всегда, только когда к нему в башку заползал огромный уж. Он сам об этом говорил. Находясь время от времени почти в нормальном состоянии. Ну, а пока, после оформления и постановки новой дурной головы, то-есть Громова С.А., на довольствие Семёну был произведён вспрыск серы в правую булку и помещён он был в надзорную палату без дверей, где напротив в коридоре дежурил санитар по отчеству Евгенич. Позднее Сёма узнал, что он из потомственных санитаров. Мама и папа у него отбарабанили в этой самой богадельне всю сознательную жизнь, ну, а мальчонку одного не оставишь, поэтому таскали за собой на работу. Вот и приноровился мальчуган «сухой бром» пациентам выписывать, да на вязки ставить. Да так это у него здорово выходило, что он один без помощи санитарок и уколов медсестринских мог успокоить любого буйного бедолагу.

В райпотреб Семён удачно пристроился. А, завбазой, Людмила Ивановна, маленькая с одуванчиком на голове тётенька преклонных лет сразу почему-то стала относиться к Семёну как к родному сыну, то пирожков принесёт, то ещё какую-нибудь вкусняшку для него сготовит. Сёме перед мужиками было стыдно, когда они смеясь говорили ему: «Гля, Сёма, мамка идёт, пирогов несёт!». Он понимал, что это они ни со зла. Однажды, когда машины с товаром из области задержались в дороге, пришлось остаться дольше обычного на базе, Ивановна позвонила главврачу и объяснив ситуацию попросила не наказывать Семёна и двух постояльцев больницы, которые были тоже приписаны к бригаде грузчиков за опоздание. Врач дал добро. Машины ждали часа три, потом разгружали уже в потёмках. Когда осталось совсем ничего, от конторки где сидела Ивановна раздался громкий мат, а потом Сёма увидел, как на крыльцо какой-то здоровый мужик вытаскивает за кофту его благодетельницу, матеря её почём зря. «От кого пятёру зажала, сука! Я дома голодный, плять, а ты тут жопу просиживаешь», и дальше мать-перемать.  Семён перемахнув через борт машины кинулся на выручку «Сеня, стой, это же Кабан, сынок её, он по-жизни зона, только откинулся, пришибёт!» — орали мужики. «А по хрен!» Сёма уже в боевой кондиции, врага видит, вводные сам себе в башку ввёл. Теперь дело за малым, отыметь злыдня и оставить на съедение воронам. Схватив сзади Кабана за глаза сверху левой и откинув ему голову, правой ладонью ребром по горлу, не до смертоубийства, а так чтобы месяца два не мог слова вымолвить. Бой окончен, враг на коленях хрипит. Ивановну с пола поднял и занёс в конторку. Там царил полный разгром. «Не надо было его так, я бы сама его успокоила, ведь так-то он добрый!». Ивановна плача и утирая слёзы и сопли платком смотрела на Сёму такими глазами, что он вдруг понял пирогов ему больше не видать. Ох эти русские бабы их колотят мужья, сыновья ублюдки, а они терпят, жалеют, живут дальше в этом говне, смирившись с судьбой. А что, доля, мол, такая наша, судьбинушка, за грехи наши. Да какие на хрен у вас грехи! Надо было раньше грех на душу взять и задавить эту сволочь ещё в колыбели! Но кто ж знал, что такое вот вырастет. Семён вышел из конторки, наклонился к хрипящему Кабану, схватил его за патлы, рванул вверх. «Ещё раз увижу или услышу подобное, кадык вырву, понял, марамой вонючий?!» Плюнув в лицо Кабану, расстегнул штаны и обоссал Кабану голову, спустился с крыльца, застёгивая ширинку, позвал больничных и направился с ними в богадельню. На базу Сёма больше не ходил. Ивановна потом приходила в больничку, беседовала с главврачом, туда вызывали и Сёму, но он не пошёл, лежал на кровати и ему было почему-то стыдно за то, что он так поступил с Ивановной и Кабаном. Потом уже главврач с ним провёл беседу где выяснилось, что у Сёмы обострённое чувство справедливости, граничащее с маниакальностью. И если оно будет дальше развиваться, то может перерасти в шизофрению и станет Сёма маньяком, социально опасным для общества. А это уже, не как сейчас, прятки от трибунала, а прямая дорога или под вышку, или в Казань в спецбольницу на опыты с лекарствами. Поэтому получи дорогой ещё дозу серы и пиз…й в палату на отлёжку после этой лекарствы. Это тебе за причинённые неудобства. Охота ли было старому еврею выслушивать женщину, битую перебитую мужем алкоголиком, слава богу почившем в канаве, а теперь ещё и сыном уголовником. Который, кстати, проведёт месяц в областной больнице с травмой трахеи. Поди на хер, и с глаз долой, герой-заступник!

Без дела Сёмену сидеть не дали. Если остальные шизики занимались уборкой территории, кололи дрова, и прочее, то Сёму припрягли побыть малёха за санитара, потому как Евгенич ушёл в очередной запой, который был у него по графику, через каждые три месяца. Предупредив всех, Евгенич запирался в своей квартире, предварительно закупив изрядную долю бухла, благо жил один без женщины. Так, приходила к нему одна, когда мужик в рейс съезжал. Но это было не серьёзно, а так для спорта. Говаривали, что ейный мужик знал про это, но боялся крошить батон на Евгенича, однажды попав под его кувалду, но бабу по приезду поколачивал для профилактики. Но видно была великая мудрость (без буквы «р») у Евгенича, что молодуха бежала к нему, бросив все дела, едва мужик поворачивал ключ зажигания своей дальнобойки.

Сидеть и пялится на вновь прибывших сначала было скучно. Ну, что, привезли, обкололи серой во все булки, в зависимости от состояния и лежит овощ на койке кряхтит и мочится под себя, если уж совсем бетон в башке. А сера она бетон этот здорово вышибает, раскалывает его в песочек. Да в столовой ещё, нужен присмотр, когда «ужи» за делёжкой мяса начинают пургу мести и тарелками с кашей кидаться, то тут сразу надо определить кого просто поругать матом, а кому-то слишком буйному «сухой бром» выписать, это когда мягко так, но достаточно сильно по мозжечку кулачком слегонца вписать. У них сразу вистибулярка тухнет, и на вязки его болезного. Голого на панцирь, чтоб бельё не обоссал, привязать нежно, и ждать, когда приход у него кончится. Короче работа не пыльная. Но не из приятных. Три дня в санитарах прошли можно сказать нормально, пока не привезли Вову Баяниста. Народ местный его встретил радостно как Гагарина. Оказалось, что пациент стабильно каждые полгода проходит здесь курс. Вова регулярно дружит с белочками. Они его похоже тоже любят, так как после каждого запоя Баянист, приходит с баяном под окна ментовки и начинает петь нелицеприятные частушки про власть и коммунистов и больше всего про «мусоров позорных». После лечения определёнными средствами и лекарствами Вова становился законопослушным гражданином, с примесью интеллигентности в поведении. Со всеми разговаривал вежливо, по-старинному с сударями, сударынями, изволитями и прочей словесной шелухой конца девятнадцатого начала двадцатого века. Короче, воспитанник пажеского корпуса…Почти. Но когда он вдруг, ни с того ни с сего начинал дружить с семьёй из двадцати белок на плече, то куда девалась вся мишура! Так матом разговаривать, да чтоб всё понятно было, это надо уметь. Матом попросить сводить его на толчёк, рассказать про свою бабу дуру, и ещё чего много, эх надо было записывать эти словесные изыски. И ещё порой на Вову накатывало, он начинал громить всё и всех, что и кто находился рядом. В такие минуты Вова был зверем. «Я тигра уссурийская, где эта мразь корейская, Узала сраная, сожру суку на завтрак».  Это происходило в основном по ночам. Приходилось с ним работать более радикально, пока медсестра с санитаркой его издалека обалтывали, Семён подходил скромно сзади и отвешивал ему полновесный Блямс в район затылка, от которого Вова летел под койку, где потом его и вылавливали сердобольные медсестра с санитаркой, переживая не сильно ли Семён приголубил болезного, а то ведь, поди-кося, не очнётся Вован совсем. Но Вован оказывается был крепким мужиком, для него такие меры в привычке, через полчаса он уже просил Семёна «Сударь, не соизволите ли меня развязать, так как мои низменные потребности превыше моих сил, или вы хотите увидеть позор интеллигентного человека, который испортит настроение уважаемой Настасьи Владимировны, так как ей придётся убирать испражнения под моим одром». Вот ведь, пёс, отутовел! И нахрена его пичкают всякими таблетками, прописать ему ежевечерний пропиз…н, и всё лечение. И всё-таки окончилось Вовино лечение трагически. В одну из ночей он нашёл своего корейца и не только его, а похоже и друга его Арсеньева. Медсестра сменила Сёму на посту у надзорки, где-то в первом часу ночи, а в три он был уже разбужен ею же. Она тряслась и показывала рукой вдоль коридора. «Там Вова…». Семён ломанулся в надзорную. На полу лежали аккуратно так голова к голове, два тела, а странность была в том, что лежали они на спине, а лицом уткнулись в пол. А рядом, свернувшись калачиком спал Вова. Как потом выяснилось, медсестра уснула, а у Баяниста вдруг начался приход, но не стандартный с погромами, а почему-то тихий. Вова выбрал себе жертв из вновь прибывших, обколотых для спокойствия с вечера, параноиков. Как он умудрился свернуть им шеи, без шума и пыли и аккуратно стащить с коек и уложить на пол, это была загадка. Вову будить не стали, сестра дрожащей рукой сделала ему укол, Баянист даже не шелохнулся, улыбался во сне. Главврач приехал, вызвал по одиночке всех, кто дежурил к себе в кабинет, где были написаны объяснительные. Дал сестре успокоительное, отправив домой. Приказал Семёну сидеть у надзорки с умным видом и не пылить. Тела увезли на спецтачке в морг разбуженные пациенты, из тех, кто наиболее вменяем. На следующий день после обеда прибыла комиссия из области, Вову в смирёнке и обушмаренного, под колёсами и уколами увели в кабинет главного, чтобы похоже удостовериться, что клиент скорее всего негоден для проживания в таком месте, и социально опасен для окружающих. Потом, как поговаривали сестры, Вову направили в Казань на спецлечение, а вдогонку родственники подписали на него отказную. Менты в околотке где проживал Вова Баянист вздохнули с облегчением.

Семён пробыл на Повалихе не месяц а целых три, всё лето, почему так вышло ему не объяснили. Однажды в кабинет к главному зашёл какой-то мужик в пиджаке, Семёна вызвали, главный дал ему бумажку «Сходи к бухгалтерам там тебе дадут всё, что ты заработал, а потом сюда ко мне, вольную тебе выпишу». В бухгалтерии ему выдали под роспись целых двести тридцать рублей, неслыханную по тем временам сумму, это для солдатика с жалованием-то в три с небольшим! Семён уточнил за что, оказалось за замещение санитара главный ему выписал за месяц полный оклад плюс премию, плюс наработанное в райпотребе. Короче стал Сёма по местным меркам шейхом арабским. В кабинете, после получения вольной, главный спросил у пиджака, много ли у них таких как Сёма, и долго ли придётся ждать замены. На что дядька ответил, что таких уродов полон двор, скоро новых доставят, так что возможно к январю пришлём на замену пару тройку. Главный вздохнул «Тяжела ты доля солдатская!», протянул Сёме руку «Давай, брат, не глупи, дослужи сколько того осталось. Если что не так было, извини, работа такая. Вали отсюда на хер пока я добрый!». В поселке пиджак представился — прапорщик Никитин из спецвзвода охраны. Семён обратился к нему «Слушай, прапорщик, давай до магазина дойдём. Я, хоть коньяка главному возьму, ответку ему кинуть, он ведь ко мне со всем добром отнёсся.» «Ты охренел воин, мало того, что в гражданке в часть возвращаешься, так ещё тут спиртным разжиться хочешь! Давай, плять, на станцию марш не хрен тут…». «Слушай ты, кусок сраный»- Семён притянул за грудки прапора-«Я сейчас тебе морду отрихтую, ноги сломаю, а потом вернусь в больничку под видом, что приход у меня недолеченного начался и вся недолга, понял? Человек ко мне со всей душой, а я что, хер собачачий забывать тут же доброту его, давай в магазин и не вякай мне тут!». Прапор странно усмехнулся, но молча пошел за Семёном в местный гастроном. Но кто ж знал, что приключения в Повалихе закончатся на этом!

В гастрономе Семён затарился колбасой, флаконом самого дорого коньяка, конфетами, батоном, банкой индийского растворимого кофе и уже на выходе столкнулся с Кабаном. Горло у него было замотано бинтами, с ним были два другана, по раскраске видно, что из мест не столь отдалённых, и похоже откинулись недавно, вели они себя нагло и уверенно. Кабан, увидев Семёна сначала отшатнулся от него, потом зыркнув глазами на своих корефанов прохрипел: «Какие люди и без охраны! Как дела служивый?» «Завянь чучело, уйди с дороги, дай людям пройти». Один из братков обойдя Семёна сверкнул фиксой «Слышь Кабан, а что это за фармазон такой, что тебя ни во что ставит. Рамсы попутал, паря, на кого катишь?». «На опущенного, который свою родную мать за пятёру чуть не убил!» «Ты чё несёшь, слышь, за базаром следи, ты кого опущеным назвал?». Кабан зашипел как змея, рожа покраснела, а вот братва вмиг посеръёзнела и забегала глазами то на Сёму, то на Кабана, тут подошёл прапор «Какие-то проблемы ребятишки» «Да нет просто, один тут забыл, как его опустили принародно, а теперь понты корявые перед братвой выписывает, ведь ты Кабан теперь уже не Кабан, а Хрюша, у тебя моча ещё на плечах не просохла. Пошёл вон, пёс, от тебя воняет». Сидельцы стояли, разинув рты, глядя на этот творящийся перед ними беспредел, а Кабан вдруг выхватил откуда-то из штанов нож и вогнал его Сёмену в бок. Тут прапор, который стоял до этого момента рядом и был как бы ни при делах резко ударил носком ботинка по руке Кабана, а потом с разворота пяткой заехал ему в лоб. Братаны сообразили быстро, что дело пахнет керосином и ломанулись наружу. Кабан лежал в отключке. «Ты как, воин, нормально?», прапор подскочил к Семёну. «Достал ведь он тебя, сучоныш, не успел я» «Ничего, нормально, жжёт только» «Тебя в больницу надо, осмотреть там все дела» «А мы куда с тобой сейчас собирались, как раз в больничку». Продавщица и остальной народ в количестве трёх тёток с открытыми ртами, наблюдали эту постановку. «Так женщины, вы ничего не видели ничего не слышали, сейчас мы это говно отсюда уберём, вы уж нас извините за беспорядок, притрите тут». Семён подошёл к продавщице, зажимая бок и положил на весы перед ней десятку. «Адьёс мадамы». Схватив за ноги сомлевшего Кабана, прапор вытащил его на улицу бросил у крыльца магазина. Семён вышел следом, кружилась голова, начинало тошнить, шок прошёл, теперь было по-настоящему больно. С пакетом в руке, подхватив Семёна, прапор поволок его обратно в психушку.

Сказать, что главный принял их как блудных сыновей, будет в корне неправильно. Он их встретил отборным матом в семь этажей. Досталось всем, сёстрам за медлительность, дурикам, чтоб под ногами не путались. За время, пока он ковырялся в боку у Сёмы, тот узнал о себе много нового. Самое ласковое, что услышал от него Семён, было, пожалуй, то, что Сёма оказывается производное от сексуальных действий катетера и клизмы, поскольку всё что с ним происходит вышло из тех мест куда эти штуки используют. А прапор оказывается та ещё клистирная трубка в кепке с кокардой.

Заштопанный и обколотый анальгетиком, Семён попросил врачей дать ему спирту для внутренней дезинфекции, но был послан в автономку на подлодке похожей на огромный член. Прапор поговорил с главным, вручил ему коньяк, пожал руку, извинившись за доставленные хлопоты, за что тут же был откомандирован главврачом в женский орган со всеми вытекающими, подхватил Семёна и отбыл на станцию. До части доехали без приключений. По дороге Семён извинился перед прапором, был опять объявлен нехорошим словом и всю оставшуюся дорогу проспал с чистой совестью.

По прибытии в часть был отправлен в госпиталь, где ещё неделю кантовался среди засранцев и прочей военной братии…

(Смена третья)

…Всё бы ничего, да вот только сегодня, Семён Алексеевич Громов, почувствовал какую-то непреодолимую тягу, до зуда в заднице, купить чекмарик в сельпо и раздавить его втихаря, когда начальство срулит домой с базы. Нет, Семён не любитель пить на работе, даже весьма негативно относится к пьянке на рабочих местах. Но сегодня вот что-то накатило. Да и не таков он, чтобы поглощать водяру в одно лицо. Питие оно тогда в тему, когда под закусочку в хорошей кумпании, ведь она водочка под душевный разговор самый цимус. А вот сегодня — накатило, и всё.

Так что, на вахту Сеня заступил, затарившись чекушкой и взяв под неё солидно-вкусный шмат сала домашней выделки. Сало ему подкидывал, от щедрот своих, батюшка Егорий, что заведовал местным приходом. Семён многократно подрабатывал у него по электрике, поэтому был со священником в приятельских отношениях.

Дождавшись, когда на базе не останется никого из начальства, заперев свою избушку на клюшку, подкинув угля в котёл, Семён разложил закусь на столике в кандейке, плеснул в рюмаху водки, нарезал сальца. Но как говориться, поделись с богом своими планами, он ухохочется. Стук в ворота нарушил так дущевно начавшуюся ночную вахту.

«Саныч, открывай свои». Семён убрал сало и водку в тумбочку, направился к воротам кочегарки. На улице под дождём мокли два прохиндея-сантехника Гришка Васильев и Серёга Бурков, находившихся на смене. «Свои в такую погоду дома сидят, что припёрлись, работы что-ль нет?» Семён впустил братву в котельную. «Мы со своими кружками, угости кофейком, ты вона как шикарно его варганишь». Гришка выставил перед собой кружку емкостью с литр. «Захлебнёшься и сгинешь от такого количества. Ты бы уж сразу флягу молочную притаранил.» «Да ладно, мы ведь со всей душой к тебе, а ты как сыч надулся.» «Если б с душой, то мяса бы килограмм пять притаранили. Заходите уже, кошкодавы.»

Семён заварил кофе, настоял его, разлил по кружкам. «А правда ли, Саныч, что ты с самим председателем КГБ водку пил?». Семён аж поперхнулся: «И какая-ж падла вам это напела?»

«Дак, это, Василич, сосед твой. Мы у него батарею меняли, вот он под водочку и рассказал. А чё, неправда что-ль?»

«Ты больше пьяные бредни этого брехла слушай, он ещё и не такого наплетёт»

«Он ещё говорил, что с тобой служил. И ты там даже на учениях каких-то общеармейских отличился».

«Служил он, ага, все два года при кухне офицерской шуршал, харю наел, с похмелья хрен обсерешь! Ремень, приходилось наставлять, такую пузень отъел, сука. Три раза в отпуск за два года службы съездил. Вот и вопрос, за какие такие заслуги перед Родиной? Змей колодный! Жополиз вонючий!».

«Так чё? Неправда, что-ли про КГБ»

«Если бы так, я бы тачки с углём не ворочал, а попивал коньячок хранцузский в кабинетике в домишке семиэтажном с часами, что за памятником железному поляку в Москве, так что не хрен слушать пиз..шь пьяный!».

«А скажи, Саныч, правда-ли, что вы ансамблем в общественной бане голыми играли?»

«А это кто тебе напел? Ну правда, и что? По молодости не то ещё было. Подумаешь, голыми в бане, не в женской ведь!» Нам с пацанами где только играть не приходилось. Однажды вместе с Володей Кузьминым на каком-то празднике в столице нашей Родины играли, и что? А в баню, это мы по дури молодой забрели».

…Семён, в бытность свою молодую, колотил по барабанам в местечковом ансамбле (тогда ещё группами их не называли, ВИА и вся недолга). Играли что придёт на ум, на танцплощадке в клубе, ну и конечно на свадьбах. Как же без этого? Раньше свадьба без ансамбля с музыкой считалась не свадьбой, а типа пьянки в гараже, только с девкой в белом платье в нагрузку, ну и жратвы побольше. Престиж и всё такое. Конец лета и осень были особенно богаты на такого рода мероприятия. Гуляли два дня, пятницу и субботу, или субботу и воскресенье. За музыку брали по полтиннику в день и водяры литра два с половиной.

В тот раз лабали уже второй день, если, конечно, это можно было назвать игрой, потому как были на вчерашних дрожжах, да ещё всю ночь девок со свадьбы тарабанили, а с утра ещё водяры добавили. На строй гитар уже никто не обращал внимания, лишь бы песни были у всех на слуху. Тут же пьяный в дупель гармонист что-то пытался изобразить. Гости орали громче ансамбля, брат невесты, в драбадан бухой, достал пацанов-музыкантов своим дымом на воде Пёрплов. Свидетеля, который был, кстати, не из здешних, местная шантрапа добивала за углом столовой, где проводилось это мероприятие, за то, что не вынес им водки, падла. Невеста тупо всем улыбалась, ей уже давно всё обрыдло, жених в расстёгнутой рубахе, рвался к микрофону, пытаясь объявить благодарность тёще за такую прекрасную и живенькую во всех позах дочь. Отец невесты залез под юбку одинокой новоявленной сватье, и это за был нещадно поколочен женой. Свидетельницу кто-то уволок в туалет и там доказывал, что в СССР секс есть был и будет, она, впрочем, была с этим очень даже согласна, потому как, через какое-то время, её опять туда уволок новый лектор. Бабки собирали в подолы конфетки и пироги, чтобы принести внукам, а то ведь гости всё сожрут, собаки. Старый дед невесты пытался вырвать из рук пьяного гармониста инструмент и забацать что-нибудь самому, потому как, морду бить надо за такую игру на гармони. В результате последняя была разодрана пополам, гармонист получил по сусалам от дедова внука и тихонько прикорнул на полу в уголке. В воздухе, в табачном дыму, витал аромат праздника пополам с запахами винегрета, блевотины и туалета. Это первый день всегда проходит как-то более чинно и благородно и то лишь только до подачи горячего. Ну а на второй день тут уж как карта выпадет, выбирай — или благородно, или по-нашему по рассейски с дракой, матом и битой посудой. Как у нас в России говорится: «Что за свадьба, если восемь человек не зарезали!» На улице глядельщицы, из местного бабья, обсуждали наряды невесты и гостей женского пола. Кости мыли всем. Обе сватьи под столом пересчитывали дарёные денежки. С войны вернулся свидетель, ему умыли битую харю, дали водки, погрозили кому-то в окошко кулаком, типа «Ух вы какие!! Ай-яй- яй! Вот мы вам!» Короче, всё чин-чинарём, как и положено у нас с вами. В Рассеи, значится, нашей!

Наконец, ближе к вечеру, свадьба как-то потихоньку стухла. Мужиков растащили по домам жены, приехала машина за аппаратурой, Мать невесты рассчиталась с музыкантами, вручила им сумку с водярой, в количестве шести флаконов «Столичной» и оставшейся закусью. Побросав инструменты в машину, компания ребятишек- музыкантов покатила разгружаться в клуб. По прибытии вдруг оказалось, что по дороге где-то потеряли басиста. Растащив аппараты по местам, сели за стол, разложили закусь, разлили водочку. И так три раза. После этого постановили разбить хавальник басисту как придёт, за то, что аппараты не таскал, ну и немного за то, что уж больно хитротрахнутый! После очередной приговорённой «Столичной» решили больше не ждать этого ренегата, а идти искать. Ну, а как ходить по посёлку без музыки! Поэтому прихватив с собою две шестиструнки (благо они были полуаккустические), а также завалявшийся с каких-то там времён пионерский барабан, и прихватив оставшуюся водяру, ушли в поиск.

На улице благодать! По-летнему тепло. Август выдался, как в Гаграх — бархатный. Бабки сидят на лавках, лузгают семечки и, с шелухой на губах, фиксируют кто к кому пошёл-пришёл, и остальным прохожим плюют в спину. Посторонних шумов не слышно, ветерок стих, тополя пригорюнились, опустив долу пыльные листья и только четыре пьяные морды орут про девку, которая в автомате, да лихая дробь пионерского барабана разгоняет пасторальную тишину этого милого поселения.

Беглую рожу думали найти в семье, но его мамаша направила ребятишек в анальное отверстие. Так прямо и сказав: «Идите в жопу!» Подумав немного ребятишки решили, что там его искать бесполезно. Так как туда они ещё его пока не запихнули, то его там точно не найти. И если б не младшая сестрёнка, которая за кусочек копчёной колбасы и шоколадку, сдала братца с потрохами, ребята искали бы жертву всю ночь. Хотя вместо этого претендента всё равно обнаружился бы какой-нибудь другой, но тело басиста всё-таки было в приоритете. Будущий труп оказался в бане. Припёрся он туда вместе со своим отцом. Резонно решили, что это даже очень зеер гут, так как потом в морге его обмывать не надо. По пути, занырнув в «Мордобойку», так прозывалась тогда пивная, ребятишки шлифанули кишочки пивком, и неровным строевым шагом попёрлись в банно-прачечный комбинат. Что было дальше, то это мероприятие мог бы изобразить в красках пролетарский художник, с очень подходящей к данному моменту фамилией, гражданин Петров-Водкин, в полотне «Купание пьяных коней».

В баню зашли парадным шагом под дробь барабана, с песней в которой солдат идёт по городу, видимо тоже на помывку в мойню. Банщица-уборщица Марья, старая как церковная мышь, увидев такую компанию, охренела до того, что даже билетов не потребовала. Но ребята как истинные гусары объявили всем тем, кто уже помылся и пил пиво и лимонад, что они ненадолго, мол они даже тапочек не сняли, и труселя у них чистые. Присутствующие прониклись моментом. Басиста нашли в гардеробном отделении. Нагишом. Тот уже был готов, в смысле чистоты тела, к принятию резолюции общего собрания. Оправдания ренегата были слиты в помойное отверстие на полу, и кулак правосудия уже навис над повинной башкой, когда из помывочной вышел отец жертвы. Весь распаренный, рожа красная, с огромными кулаками и не менее огромным добром меж чресел. Экзекуцию срочно решили отложить на неопределённый срок.

«Чё припёрлись, убогие?» «Дак это… Мы это…» «Ага, опохмелить, чтоль Сашку собрались?» Братва дружно закивала головами. «Дак наливайте, что застыли! Эх хороша сегодня парная, сходили бы что-ли, хипари немытые!» После третьей бутылки, ребятишки, уже нагишом, исполняли весь свой репертуар, а также песни по заказу радиослушателей! Наливали всем, короче гуляй рванина! Какой-то дяденька, не отказавшийся принять участия в распитии, плакал болезный, сидя в луже на полу у скамейки, под песню «Иволга», утирая лицо мочалкой. Потом пошли матерные частушки, которых отец Сашки-басиста знал немеряно. Бабка Марья совместно с буфетчицей Валькой, слыша такое непотребство конечно же отзвонились в околоток и где-то через десять минут в двери гардеробной впрыгнул, как чёрт из табакерки, местный цырик. В новенькой форме, с фуражкой на затылке. Он уже открыл было рот чтоб скомандовать «Всем на пол!! Руки в гору!» или что-то типа этого, но, увидев главного дирижёра – Санькиного отца, захлопнул матюгальник. А Санькин отец, кстати по чину-званию парторг местного завода. Видимо, понял жандарм, что тут подход нужен совсем другой, более дипломатический. Сняв фуражку и протерев вспотевший лоб тряпицей, уселся на лавку перед голыми шоуменами. «Это, вы бы, Алексей Петрович, шли бы уже домой и забирали бы с собой парнишек, а то люди мыться пришли, а тут безобразия всякие. Женское отделение жалуется!» «Женщины, говоришь жалуются? А это мы сейчас поправим, мы их сюда пригласим пусть с нами посидят, порадуются.!» С этими словами Петрович встал со скамьи и нетвёрдой походкой, как был нагишом, попёрся в женское отделение. «Это пиз…ец!» прошептал участковый и ломанулся вслед. В женском отделении сразу стало веселей! Визг, мат, грохот тазиков! Короче устроил бабам праздник Санькин отец. Кое-как с криками, с матом, трое мужиков и товарищ из милиции, затащили обратно в мужское отделение голожопого и бухого в кочерыжку парторга. Петрович орал, что проклянёт участкового по партийной линии и засунет ему табельник в задницу. Нет, мол, в жизни праздника из-за таких вот педерастов в погонах!! Ну ничего! Доберусь, мол, до тебя! Выкормыш щёлоковский! Пацаны эстрадники хоть и были бухие до соплей, но поняли, что надо делать ноги и как можно чаще передвигать ими в направлении улицы. Пока участковый совместными усилиями с окружающими одевали и успокаивали лютого парторга, пацаны слиняли, не забыв прихватить свои балалайки и барабан. И только палочки барабанные остались сиротливо валяться на полу, размокая в луже, и проклиная свою буратинную планиду.

Свалив подальше, пацаны решили разойтись по домам. Так как пить больше было нечего, то и романтизма, как говорится, не стало. Завтра кому-то на работу, а кому-то на учёбу в институты…

…Семён закурил, выгнал слесарей по рабочим местам. Допил чекмарик, зажевав его салом, лёг на топчанчик. Эх, лять, скоро весна, скоро в сад из квартиры переедет! А там кайф! Никаких соседей за стенкой, алкашей сраных. В принципе, это сейчас Сеня весь такой правильный из себя. А вот раньше, после того как развёлся с со своей первой, тоже был тем ещё засранцем шумливым. А до этого…

…Пошла мода на видеосалоны. Буржуазная культура начала скакать по стране, как ведьма на помеле, внося в спокойные души советских людей сумбур и панику. Вдруг оказалось, что секс на экранах не так уж страшен, как его рисовали Суслов и Фурцева. Даже наоборот, нравиться он, сука, советским неискушенным обывателям. Появилась ЭРОТИКА. В чём её отличие от порнографии не знал никто, даже умные деятели от культуры и надзорных за нею органов. Если раньше показ голой женской задницы на экране равнялся статье УК, за распространение порнухи, то теперь, хрен его знает, что считать порнухой. Статью — то ведь никто не отменял! Показ женского тела ниже или выше пояса, это порнография, или эротика? Нет, ну понятно, если откровенный половой акт, это, конечно, галимая порнуха, а если обнимашки нагишом? То-то и оно!

Чтобы открыть видеосалон и приобрести аппарат для показа, Семён с двумя друганами решили сделать ход конём. Под шумок борьбы с пьянством, Сеня со товарищи, напоив районного секретаря райкома комсомола, а перед этим, председателя поселкового комитета до кучи, наобещали им с три короба. Небо в звёздах и полные штаны алмазов. Главным аргументом они выбрали следующее. Поскольку надо отучать молодёжь от пьянства на всяких там свадьбах и прочих злачных мероприятиях, создаём базу, или правильней сказать спирто-несодержащий очаг культуры для молодёжи. Для этого подходит местная ресторация, которая в связи с объявленой войной со алкашкой, терпит, как немцы под Сталинградом, колоссальное поражение. До этого ребятня согласовали это дело с председателем райпотребсоюза, женщиной умной и понимающей, преподнеся ей предварительно скромный презент в виде бутылки шампанского с коробкой конфет и набор польской косметики. Аренду договорились рассчитать после того как оформятся все необходимые бумажки. Районный комсомол, в лице пьяного главного секретаря, за бумажку с разрешением на приобретение аппарата на фабрике в Муроме, и взятие очага под крыло районного комсомола, получал ежемесячные отчисления, типа комсомольских взносов, в сумме необходимой для жизни этого самого секретаря, налом, или как это сейчас модно – кэшем. А глава посёлка получал право в любое время на выдачу, как он называл, «наркомовских» ста грамм, в размере полулитра или их денежный эквивалент. В то славное время у чиновников ещё не особо хотелки выросли. В результате ребятки обзавелись аппаратом в городе Муроме на фабрике по изготовлению ВМ-12 (это такие ящики видео совкового производства), а также правом неуплаты налогов в местный бюджет. Приобрели в местном сельпо два отечественных телевизора. По знакомству установили декодеры Pal-SECAM. Деньги на всю эту хренотень выделил районный комитет комсомола под кредит. Аренда кабака была устаканена с райпотребсоюзом в щадящем режиме. Через три недели пацаны планировали открыться. По большому блату приобрели на открытие три ящика водяры, но, чтобы не палить доброе начинание, договорились с одной бабулькой, живущей супротив будущего очага безалкогольной культуры, пущай она продаёт водочку по предъявлении специального маяка, беря за это, соответственно, небольшой процент. Людям следовало намекать, что если они хотят бодрости, то вот вам адресочек, тут неподалёку, а также пароль, который надо предъявить продавцу, так как без него просто пошлют к херям!

Но тут возникла одна проблемка. Поскольку в заведении, всё-таки, что-то будет связано с видео, значит надо где-то добывать кассеты с контентом. А где? Большинство владельцев видео-ящиков шкерилось по домам и предоставлять свои кассеты кому ни попадя не собирались, а вести перезапись, так это же надо ещё один аппарат. А кассет пустых с аппаратом было приобретено аж пятнадцать штук и все чистые. Вовремя вспомнился чей-то армейский дружок из приграничного с Польшей городка в республике Бульбашии. Отбили телеграмму о помощи. Через сколько-то дней пришёл ответ. Ждём, типа, поможем и всё такое. Наскребли денег, закупили гостинцев и отправили того, кто про другана вспомнил, к бульбашам на самолёте до столицы, ну и там, как сумеет. За время, оставшееся до открытия очага культурного бескультурия, навели марафет в помещении бывшего кабака. Всё, что напоминало советский общепит было безжалостно вынесено на свалку. Своими руками замастырили свет и цвет, натырив с завода списаных прожекторов и светильников. Звук выцыганили из заводского клуба, уломав отца басиста, пойти им навстречу, то есть по партийной линии указать завклубше и профсоюзному лидеру завода (поскольку клуб принадлежал этому предприятию) их место на шестке, тем самым убив сразу двух зайцев: получить аппараты и лишить местный ДК возможность проводить танцульки под магнитофон. То есть вынудив молодёжь и подростков толпой валить к ним на мероприятия. Профсоюзный член конечно кончал слюной во все стороны, ведь его самого и его комитет лишили налаженного канала изъятия почти неучтённого бабла у местного молодёжного населения. А что делать – на дворе перестройка, тут кто первый встал того и тапки.  И тут ухнуло в Чернобыле.

Прилетела телеграммка от гонца, что едет поездом, так как рейсы отменены по причине от него не зависящим. Прибыв всё-таки домой через энное количество суток, бедолага поведал о своих приключениях. Сначала не было посадки до города назначения, потому что рейсы кто-то отменил. Видимо, что-то случилось. Парнишка тогда не знал, что в Хохляндии рванул реактор. Но, видимо начинание ребятишек было рождено под счастливой звездой, так-как на выходе из терминала гонец встретил ещё одного армейского другана, который работал в обслуге самолётов. Договорились с пилотами грузового борта, летевшего в тот же адрес, обьявив им, что парнишке необходимо добраться, якобы до мамки, которая ждёт сына, находясь в нестабильном для здоровья состоянии. Накинув сверху просьбы четвертак, гонец благополучно добрался до места назначения, прикинувшись коробкой из-под обуви, или чем-то там ещё. Дружбан армейский в аэропорту его не встретил, поэтому до места он добирался на рейсовом автобусе.  До этого посетив кассу где ему объявили, что пассажирских рейсов пока не предвидится. Город встретил его тишиной и патрулями.  Добравшись до жэ-дэ вокзала, несколько раз предъявляя паспортные данные то ментам, то военным, приобрёл билет на поезд через сутки до столицы нашей Родины. Нашёл другана, потом катали кассеты, пили, и, наконец с бодуна был отправлен восвояси. Прибыл на родину в упор, к открытию.

Зал кабака уже был заполнен до отказа, гости под столами разливали водку, вино и прочее пойло, звучал Модерн Токинг, кто-то лихо перебирал ногами на танцполе, когда в дверях нарисовался наш посыльный. Хлебнув с дороги водочки и занюхав шпротами, он вывалил на стол, в специально оборудованной для ди-джея кабинке, кучу кассет. Заявив, что вот на этих музыка, а на этих фильмы, свалил домой мыться и переодеваться с дороги. Торжественно вставив первую кассету, которая из музыкальных, в аппарат, ведущий нажал кнопку. Народ взревел, увидев на экранах телевизоров не наши буквы и не нашу музыку. Заставка красиво, почти нежно, сменилась изображением голой задницы, двигающейся синхронно, под музыку и страстные женские вздохи. Народ притих. Ведущий почувствовал неладное. Прикинув, что, если он сейчас же прервёт сеанс, народ, конечно поймёт, но по окончании мероприятия бить его будут долго и даже возможно ногами. Набравшись смелости, ведун нажал кнопку «пауза» и торжественно объявил: «Этот и многие другие фильмы, а также мультики вы, граждане отдыхающие, сможете увидеть в нашем заведении по вечерам в выходные и будние дни, ну а пока дамы приглашают кавалеров!» Врубил на «Олимпе» Сэм Браун с eё «Stop». А на экранах обоих телевизоров застыла в напряжении задница человека мужской принадлежности, судя по чрезвычайно буйной волосатости и причиндалам. Выкинув кассету из видака, ведущий, глубоко вздохнул и, держась за сердце, закинул полстакана водки в желудок. Ну что ж, первый блин, пошкворчав на сковороде, шлёпнулся комом, на гранит кабака, и был зверски затоптан туфлями и ботинками посетителей. Начало было сделано! Осталось разобраться с гонцом, когда, сука, появится!

Семён вздохнул, мол были деньки, были и ноченьки, повернулся на правый бок и захрапел под монотонный шум насосов котельной.

(продолжение в следующую смену. Ждём-с, господа!)