— Никита вставай! — Слышишь Никита? — Кажется, началось! Таисия, придерживая одной рукой огромный живот, другой рукой толкала спящего мужа. Никита протер рукой заспавшиеся веки — А! — Что случилось? Первая волна накатившейся схватки отпустила, и Таисия говорила уже спокойно — Поедем Никитушка, пора мне уже. — Как молоньей схватывает. Никита поднялся с постели, босыми ногами прошел к умывальнику, поплескал водою на лицо. Одевался в потемках, не зажигая свет. На улице, жемчужный туман развесил свое одеяло, казалось протянуть руку и откинешь его. Пахло прелью, нити паутины цеплялись за щетину на лице Никиты, повисали на темных усах. Он спешил, нужно было уговорить Гришку Макарова отвезти Таю в родильное. Гришка первый из деревни купил себе машину, каждое лето он жадно наполнял полный бункер отборного зерна на своем комбайне «Колос», и к осени его фото с указанием, сколько намолочено красовалось на доске почета.

Медпункт в деревне был, он располагался на первом этаже бывшего поповского дома. Но в нем обычно принимала приезжая из района фельдшерица. Делала прививки ребятишкам, мать Никиты подрабатывала в этом медпункте, мыла пол и помогала придерживать детей, пока им уколы ставят. Руки у матери были мягкие и добрые. А теперь вот Таисии пришло время рожать. Надо сказать, живот у нее был огромный. И мать и фельдшер нащупали две головки. Двойня значит. Никита мечтал о сыновьях, он сам родился в тройне, но только с сестрами. И сейчас он думал только о мальчишках. Мечтал, как посадит их за трактора, как впервые увидят они жирный пласт земли, выходящий из-под плуга. И имена уже придумал Димка и Гошка. В честь прадедов, по матери Зои Георгиевны и отца Сергея Дмитриевича.

С этой радостной мыслью он шагал к дому Гришки. Постучал. На крыльцо вышел заспанный Гришка. Почесал, из-под задравшейся майки волосатый живот, и удивленно произнес: — Что, уже? — Никита улыбался — Ага. — Ладно, я пошел машину заводить, подъеду дам сигнал. Никита вернулся к своей избе, в окне было видно, как мать уже топит русскую печь. Красные блики пламени отражались на еще сером, сумеречном стекле. На кухне вкусно пахло жареным луком и шкварками. Таисия сидела рядом с печкой, улыбалась расслабленно. — Ты еще не одета? — Гришка уже на подходе. Таисия все еще блаженно улыбалась — Отпустило Никитушка. — Мама блинов растворила, завтракать будем. Проговорила и тут же блаженство на лице сменилось гримасой боли. Таисия согнулась и схватилась за живот. На улице послышался сигнал, это Гришка подогнал машину.

Никита с Тасей познакомились, когда он вернулся из армии. Две сестры его на тот момент уже вышли замуж и уехали из родного дома. Ирина с мужем жили в Братске, работали на строительстве гидроэлектростанции. Наталья жила в Ленинграде. Муж её не то ювелир, не то коллекционер. Никита с матерью были один раз у них в гостях. Выбрались они тогда за колбасой и конфетами. С ними еще напросилась соседка Фаина Морозова. Втроем ехать было веселее, да и остановиться было где. Как-никак дочка у соседей в большой «фатере» живет. Огромная трехкомнатная квартира, дубовый лакированный паркет «ёлочка» мебель дорогая, подобрана по цвету. Садиться на нее нужно было осторожно, словно боясь испачкать или сломать. Мать с Никитой робко присели на застеленный полиэтиленом диванчик, а Фаина так и вовсе сидела на краешке большого стула обитого желтым бархатом. Она то и дело оглядывалась, временами цокала языком и приговаривала: — Леко, леко красота-то, какая! Вечером к мужу Натальи, пришли гости. Наталья закрыла брата с матерью и соседкой в комнате, объяснив, что у «огуречика» собрались серьезные люди. Огуречик это муж Натальи. На самом деле его звали Игорь Станиславович, это Наталья придумала для дома ласковое прозвище. Хотя Никита не мог понять, как это мужчина может зваться каким-то там овощем. Вот будет у меня семья, сыновья крепкие и ни каких огуречиков.

Переночевали они тогда в крошечной комнатке половину, которой занимал огромный полотер, мать с теткой Фаиной легли на пол, а Никита на раскладушку. Утром, рано позавтракав, они двинулись по магазинам. Желание еще раз навестить сестру у Никиты пропало.

В тот год когда он отслужил и приехал домой то, стал работать на бортовой машине. Подвозил на ферму корма, а летом скошенную зелень. На ферме работали девчонки практикантки. Совсем еще юные, они были словно из какого-то другого мира. Привезет Никита зеленку, а они пока корзины набирают, весь молодой горох повытаскивают, лущат его и едят. Деревенских девчонок то горохом не удивишь, он в каждом огороде растет, а эти городские, будто не пробовали никогда. Он искоса поглядывал, на девчонок как они работали.

Каждую корову называли ласково, по имени между тем как у опытных доярок вместо кличек проскальзывало крепкое словцо. Девчонок было четверо. Три смуглые, Оксана, Тамара и Зоя, темноволосые, а третья, словно вешний снег, лицо в еле видимых веснушках, тоненькая как тростинка. Светлая кофточка еле придавала объём ее фигуре. Никита сначала засмотрелся на Тамару, высокая, с большой грудью она статно выглядела, и он тогда подумал — Может вот она, мать для моих сыновей. В один из дней, когда он снова пришел помочь матери, то увидел, как Тамара с Оксаной курили за воротами скотного двора. Никита и сам не курил, не приучился с детства, а уж вид курящей девушки и вовсе его отталкивал. На Тасю он и вовсе внимания не обращал.

В тот день Никита возил скошенную траву с ближнего луга. Он поставил свой «ЗиЛ» вровень с силосным комбайном, аромат скошенной травы освежал голову. Наращенные борта грузовика постепенно наполнялись душистой зеленой массой. Никита повернул голову и увидел на краю луга, там, где еще трава была не скошена — Тасю. Она собирала ромашки. В заходящих лучах оранжевого солнца, девушка словно заряжалась рыжими крапинками, так украшавшими ее бледную кожу. Никита засмотрелся настолько, что не почувствовал, как трава повалилась за борта. В другой раз, подъезжая к ферме, он вдруг услышал отчаянный визг. Выскочил из кабины и увидел Тасю, она сидела на огромной копне соломы, а снизу эту копну, своими крутыми рогами ворошил колхозный бык по кличке Прометей. Никита быка отогнал и помог Тасе спуститься.

Маленькая, она едва дотягивалась макушкой до его груди. Отчего-то захотелось оплести руками этот тонкий стан, словно накрыть от какой-нибудь опасности. — Спасибо. Тихо, почти шепотом ответила Тася. Её большие, широко распахнутые глаза смотрели на Никиту доверчиво. И тут что-то щелкнуло у него в душе, внезапно потеплело. Через два дня Никите захотелось еще раз увидеть Тасю. Никита пришел на ферму, помогал, матери носить траву, и все поглядывал на девушку. Скромная, добрая, она привлекала его все больше и больше. Матери эти набеги сына на ферму совсем не нравились. Она с тоской смотрела на Таисию.

Дома выговаривала сыну — Никита, сынок, ну зачем тебе эта березовая вица? — У нас хозяйство, мне здоровая невестка нужна, а не эта … хилая да прозрачная. В мыслях мать давно уже присмотрела соседскую Наталью. Сдобная, сильная. Вот кто настоящая помощница будет в доме. У Натальи вся семья такая, крепкая, работящая. Их мать Антонина, женщина грузная, сильная, в мороз тащила в хлев пойло, в одном платье. Лишь только полные, красные от мороза коленки мелькали под легкой материей. На ферме и мать, и дочь в передовых. По четыре тысячи литров молока надаивали от коровы. И Наталье Никита нравился, вздыхала по ночам. Обе матери были в предвкушении веселой и богатой свадьбы, и никак не ожидали появления на горизонте соперницы.

В субботу Никита сходил в баню, напарился вдоволь, смыл с себя сенную труху. Выйдя из предбанника, он присел на скамейку и закрыл глаза. Накопленный жар приятно покидал разгоряченное тело. Пахло смородиновым листом, и укропом, солнце заходило в дымку, чтобы закатится на покой, а утром снова светить жарко. Вдалеке, за огородом послышались голоса. Это мимо проходила Наталья с подружками. Увидев, Никиту крикнула: — С легким паром! Никита улыбнулся натянуто, Наталья ему не нравилась. И почему только мать ее сватает. Ещё и отца подключила, тот недавно разговор завел — Да может, ты подумаешь сынок, матери помощница нужна. Матери нужна она, а Никите нет. Казалось бы, все при ней и сила и стать, такая и детей родит легко. Но вот не лежало сердце, а без любви жить не те времена.

— Никита! — Слышишь? Это снова кричала Наталья. — Сегодня в клубе кино, про любовь! — Давай, отвези нас с девчонками. Клуб находился в соседней деревне, Заболотье. Всего три километра. Никита машину всегда оставлял на ночь у дома и иногда, по выходным возил молодежь в клуб. На этот раз желание поехать, как то вдруг заиграло по-новому. — А что если позвать и Таю? И пусть подружки тоже поедут. Будет возможность еще раз её увидеть, а может даже и поговорить. Наталья все еще стояла, ожидая ответа. Никита повесил мокрое полотенце на веревку, сладко потянулся, ощущая, свою силу и крикнул стоящим девушкам — Собирайтесь! — Вечером отвезу. Мать возилась дома с пирогами. — Сынок, принеси воды в корыто, скоро овец пригонят. Никита схватил ведра и пошел к колодцу. Он носил воду, а сам думал, как бы позвать и Тасю в кино? Самому идти на ферму неудобно, у матери выходной, даже причины не найти. Что же делать? И тут, словно услышав, внутренний зов Никиты из двора бабушки Агаши выпорхнула Тая.

У бабушки Агаши останавливались командировочные и девушек она тоже любезно приютила. Чем ближе подходила Тая, тем громче стучало сердце Никиты. И вот она подошла, ярко расцвели веснушки на загорелом личике, словно приветствуя Никиту. У него словно в горле пересохло, и чем эта невзрачная пичужка так его привлекла? Он взял себя в руки и, сделав серьезное лицо, сказал как бы невзначай — Сегодня вечером в Заболотье фильм интересный. — Говорят про любовь, все собираются. — Поедем? Таисия разрумянилась, то ли от волнения, то ли от того что Никита взял её ведра и до краев наполнил водой. — Давай донесу? Предложил он, но Тася помотала головой. — Нет, я сама. Она повесила ведра на коромысло и легко словно и, не замечая тяжести на своих плечах, пошла к дому.

— В шесть, у моей машины! Крикнул Никита, но Таисия даже не обернулась.

День тянулся томительно долго, Никита успел уже зачесать непослушный чуб то на один бок, то на другой. Одна рубашка висела на стуле вторая на спинке кровати. А третья, голубая в серую клетку была на Никите, он с трудом застегивал непослушные пуговицы в тесные петли. В комнату заглянула мать — Куда это ты фасон держишь? — В Заболотье, в кино ребят повезу. — Раньше вроде красоту не наводил … Мать стояла рядом, словно пытаясь прочитать мысли сына. — Эта дохлянка тоже поедет? Никита нахмурился — Мама! Раздраженный, он хотел снять рубашку, вновь запутался в петлях, рванул на груди. Несколько пуговиц как мелкий горох упали на пол. Схватив белую майку и натянув ее на крепкое, загорелое тело он выскочил на улицу. Мать собрала с пола пуговицы, повесила остальные рубашки в шкаф. Вышла, на кухню где у печки сидел муж. – Посмотри-ка на него. Рассердился! — А что я такого сказала? — Ну не нравится мне эта пигалица! Зоя в сердцах бросила полотенце на шесток. Сергей Дмитриевич строгал лучину для самовара — Да ладно мать, пусть поступает как, хочет. — Не маленький уже. Сергей Дмитриевич не был конфликтным, всегда старался угодить жене.

Тридцать лет он отдал родному колхозу, вместе со всеми, год за годом укреплял артель. Коммунист, трудился честно и добросовестно, раньше всех поднимался и поздно ложился. Старался, чтобы у себя в хозяйстве был порядок и достаток. Свою любовь, свою Зоиньку он тоже встретил в колхозе. Совсем юной, сразу же после школы она пришла работать на ферму. Школьные подружки в город подались, а Зоя думала так: — Все уедут, а как же колхоз без рабочих рук останется? А тут еще мать тяжело заболела и умерла, осталась Зоя с отцом. Он и настоял, чтобы дочка шла на ферму работать.

Так Зоя стала сначала подменной дояркой, потом ей поручили заведовать фермой. Однажды заболел скотник, который, забирал молоко с дальних ферм. Людей в бригаде на вес золота, стали подыскивать, кто бы мог заменить. Сергей сам вызвался помочь, дорога была трудной, крутые спуски, ухабы. Временами казалось, что на телеге проехать совершенно невозможно. Но Сергей старался и вот наконец-то показался луг, на котором паслись коровы. Тут же длинным, серым бруском стояло помещение скотного двора. Вдали синела полоска узкой речки Сазанки. Сергей привязал поводья к изгороди, свободно, что бы дать лошади попастись. Вдалеке послышались голоса, это по лугу, с полными подойниками в руках, шли доярки. Одна из них говорила особенно громко, временами громко смеялась. Но по тому, как внимательно её слушали, другие Сергей догадался, что эта девушка тут главная. Зоя, а это была она, заметила Сергея еще издали. Сам белокурый, а брови темные. Он как-то сразу пришелся ей по душе. — Как же он обратно молоко повезет по такому бездорожью? — А что если попробовать по речной косе проехать? Вдвоем-то непременно проедут! И они действительно проехали, и это совместное путешествие продолжалось еще не раз.

Осенью сыграли свадьбу, а тут и тройная радость. Дом Сергей Дмитриевич построил просторный, со светелкой. Вырастили детей, теперь бы внуков ждать так Иринка не спешила с детьми, да и то знамо дело, на великой стройке работают. Не до детей пока, а от Наташки не дождаться. Вместо детей завели себе с огуречиком какую-то моську лупоглазую. Только в угол на тряпку гадит. Жутко дорогая Наташка говорила. Одна надежда на Никитку, но и тут похоже не сбыться Зоиным мечтам. Своими руками нежно строила отношения Никиты и Натальи. Видела в ней вторую дочь, раз от своей Наташки толку нет. Но все пошло наперекосяк, как только появилась эта, прости Господи …

Никита выскочил на улицу, схватил вилы и набросал в кузов соломы. Хотя и ехать недалеко, но пусть девчата в соломе покувыркаются, нежели за борта держаться. Жаркий августовский день сменился довольно прохладным вечером. Пока осматривал машину, стала собираться молодежь. Первой, конечно же, пришла Наталья с подругами. Серые, расклешенные брюки, широкий ремень с крупной пряжкой и свитер с ромбами на груди делали её фигуру квадратной. Ворот свитера плотно охватывал выступающий подбородок, делая его похожим на скалу.

Никита почувствовал что, замерз в одной майке, но возвращаться в избу за рубашкой и снова выслушивать нотации матери ему не хотелось. Он ждал, когда появится Тая. И она пришла. Вместе со своими девчонками. Словно заходящее за горизонт солнышко осветила присутствующих. В нежно зеленом шерстяном платьице, перехваченном тонким пояском, Таисия выглядела облачным мотыльком. У Никиты в душе потеплело, он открыл дверь кабины, глазами приглашая Тасю. Опомниться не успел, как в кабину нырнула Наталья, и уселась. В глазах Таисии лишь на минуту сверкнула грусть цвета спелого крыжовника и тут же пропала.

Она ловко вскочила на скат, сверху кто-то из ребят протянул, ей руки и тут же хрупкая фигурка скрылась за бортом. Никита отрешённо сел на сиденье. — Ну что, едем? Я готова. Наталья прикоснулась пальцами к теплому запястью Никиты. Он одернул руку, как будто вместо пальцев Натальи увидел паука. — Да ты-то тут причем! — крикнул Никита в сердцах и изо всей силы хлопнул дверцей. Уже в открытое окно крикнул: — Все сели? — услышав дружное — Все! Никита резко повернул ключ зажигания, машина тронулась, и поехала, по дороге оставляя за собой легкие клубы пыли.

В клубе шла «Есения» Зал был полон, даже поставили дополнительные скамейки. Никита присел у самого выхода, с заднего ряда ему было удобно наблюдать за Тасей. Вот она, то смотрит с неподдельной грустью, то заливисто смеется. Никита смотрел на экран, но решительно ничего не понимал. В уме была только Тася. — Вот же зацепила эта девчонка! Фильм кончился, все стали расходиться. Никита думал только о том, чтобы Тася догадалась, как то выйти без подружек. И она словно поняла, свернула как бы невзначай и оказалась на улице раньше всех. Тут уже Никита не растерялся.

Он схватил Тасю за руку и, открыв кабину, легко как пушинку усадил ее на сиденье. В ответ ждал сопротивления, но на удивление девушке даже нравилась эта решительность Никиты. Они сидели в кабине, улыбались друг другу и словно другие для них просто не существовали.

Даже не заметили что Наталья, заглянув через пыльное окно и недоуменно пожав плечами, полезла в кузов. Ехали, обратно в полной темноте и лишь только яркий свет фар разгонял с дороги зазевавшихся зайцев. Уже у дома Никита взял за руку Тасю. — Пойдём, погуляем немного. Тася кивнула девчонкам, мол, идите … Те удивленно переглянулись. А Тася с Никитой, пошли через поле, к старому поповскому саду.

Они шли и не могли наговориться, словно спала какая-то пелена разделявшая этих двух людей. — Кончится практика, уедешь к родителям? — спросил Никита. Тая как-то загрустила вдруг. — Мне не к кому ехать, я сирота. — Как? Никита был растерян. — Если не хочешь, не рассказывай. — Нет, я расскажу — тихо промолвила девушка. Были у Таи и мать и отец … Это он так радовался рождению дочки. Первые два года сам вставал по ночам, менял пеленки, кормил. Мать работала на ферме, телятницей. Трудно было, скотный двор только на бумаге был идеальным, на самом деле к зиме совсем не подготовлен. Не было потолка, крыша прохудилась, а зимние рамы не вставлены. В помещении гулял холодный ветер. Ответственности, управляющие фермы не несли и на скотном дворе даже не появлялись. Все это поручали делать самим телятницам. А что они могли в одиночку? Телята худенькие, стояли, дрожа на ветру. Бедный рацион, три килограмма сена и немного силоса на одного теленка, да и то не каждый день. Да еще одной воды около 150 ведер надо было принести, нагреть. Мать пропадала на работе. Отец же, который до этого был добрейшим и трудолюбивым человеком, вдруг стал злым, ленивым.

 

Работать в колхозе он не хотел и не считал нужным. Другое дело работать на свое хозяйство. Все у них было, и корова и овцы и свиньи. Молоко продавали, а еще отец катал валенки, осенью ходил на болото за клюквой. Клюкву сдавал. Но не каждому справное хозяйство отца было по душе. Его стали, что называется продергивать на собраниях, в местной газете. Мол, живет вот такой мещанин, «ляпает» валенки, продает и живет на эти средства, вместо того чтобы колхозу помочь. Мать робко пыталась, как то уговорить отца вступить в колхоз, ведь мужских рабочих рук катастрофически не хватало. Но отец не хотел как он, называл — горбатиться. Иногда вместо денег за валенки расплачивались бутылками водки. Водка бы пригодилась, что бы заплатить подвыпившему трактористу за подвозку дров, но как-то выпив, один раз отец почувствовал необъяснимую радость. А мать приходила с работы настолько усталая, что едва держалась на ногах. Иногда просто валилась без сил. Отец толкал, мать ногой приговаривая: — Ты притворяешься … — Вставай. — Наверное, наеб….ь там с бригадиром, а дома отсыпаться вздумала?

И мать через силу поднималась, что бы подоить корову. Виновата, сама не заметила, как муж стал выпивать. Сначала просто, для того чтобы снять раздражение, потом вошло в привычку. Забросил домашнюю работу, стал грубым, ревнивым. Если мать задерживалась, то отец долго не давал ей даже заснуть. Велел становиться на колени и объяснять свою задержку. Потом ударил в первый раз, а потом это вошло в привычку. Мать прятала маленькую Таю в чулан, чтобы та ничего не видела, а сама, смывая разбитые в кровь губы, только тихо плакала, что бы ни услышал он. Отец постепенно превращался в зверя. И всем было не до их семьи, а кто-то даже злорадно подсмеивался. Тая сторонилась отца, и он потерял к дочери всяческий интерес.

Однажды бригадир задержал мать на работе, сломалась зернодробилка, и мать вместе с другими телятницами молола кукурузное зерно на ручных жерновах. Домой пришла уже за полночь, еле передвигая ноги от усталости. Навстречу ей двинулся разъяренный отец — Где была? — прорычал он в хмельном угаре. Маленькая Тая от страха сама забралась в чулан, закрыла дверцу на крючок. Она слышала как, кричала мать, потом глухой стук и все стихло.

Очнулась Тая от яркого света керосинового фонаря. На пороге стояли, какие-то люди в форме и один из них крикнул в толпу — Эй! Тут ребенок! Остальное Тая помнила плохо. Отец в пьяной ревности убил мать. А потом еще бегал с топором по деревне пока его не скрутили мужики. По деревенскому коммутатору сообщили в город об убийстве. Таю отвезли в детский дом. Отца судили и приговорили к расстрелу. На счастье Таисию разыскала тетка, двоюродная сестра матери и забрала к себе. Жили они с теткой хорошо, та помогла выучить Таисию сначала в школе, а потом Тая поступила учиться на зоотехника. Так она оказалась на практике в этом колхозе.

Никита молчал. Потом вдруг повернулся, в добрых решительных глазах вспыхнула слабая надежда … — Тася выходи за меня! Она лишь улыбнулась — Как? — Вот так сразу? Никита смутился — Нет, я хотел сказать оставайся в деревне. Будешь работать на ферме, а жить можно у бабушки Агаши. — Мы будем встречаться, а поженимся на следующий год, осенью. Таисия смотрела на Никиту сквозь рыжинку глаз, в них таилась хитринка и одновременно надежда … — Я пойду, девчонки, наверное, уже спят, а мне нужно помочь бабушке Агаше корову подоить. И она, повернувшись быстрыми шагами, пошла к дому. Никита еще постоял, немного вглядываясь в надвигающийся туман. — Ты будешь моей женой, и у нас будет три сына …

В конце августа похолодало, заморосил мелкий колючий дождик. Деревня словно притихла, девчонки собирались в город. Тамара укладывала свои вещи в большую дорожную сумку, временами поглядывая на Таисию. Сумка была так набита вещами, что не хотела захлопываться. Наконец Тамара не выдержала, спросила: — Неужели останешься? — Зачем тебе это всё? — Или действительно понравился? Таисия, молчавшая, все это время наконец-то ответила: — Понравился.

Наконец упрямый замок сдался и защелкнулся. Тамара села на стул, закинула ногу на ногу и закурила. — Ну-ну, оставайся, поднимай сельское хозяйство. — Оксанка, ты собралась? — Скоро машина почтовая придет. — Поехали!

В большом доме бабы Агаши как-то сразу опустело. Но Таисия вдруг почувствовала какое-то облегчение. Ей совсем не хотелось в город. Память еще хранила мать, ее труд и Тася думала, что она должна теперь трудиться, так же. Пусть в память о маме. На следующий день, проснувшись рано, Таисия принялась за уборку. Выскребла до янтарной желтизны полы, перестирала занавески, на божнице протерла мыльной тряпочкой иконы. Бабушка Агаша глядя, на это тихо радовалась. Только приговаривала: — Эх, девка, тебе бы ишшо в куклы играть, а ты на ферму работать наметилась. — Не случайно ведь осталась? — Ох, чую из-за дролечки. Говорила и одновременно смеялась, задорно обнажая беззубые десны. А Таисия только смущенно махала на бабушку ладошкой и кружилась в уборке дальше. Но пора было уже подумать и о работе. Не теряя времени, Таисия пошла к председателю.

Председатель недоверчиво посмотрел на Таисию — Вот что Меркулова, хоть ты и исправно показала себя на практике, но взять тебя дояркой я не могу. — Пока не могу. Поработаешь на птичнике зиму, а там посмотрим. — Выдержишь, не сбежишь в город, значит, будешь работать на ферме. Ничего, подыщем тебе тут жениха. — Что бы достойный значит. — Зачем мне искать? — Я нашла уже — хотела сказать Таисия, но вместо этого она подписала обязательство получить не менее, двести штук яиц от курицы несушки. Так и началась её работа, вставала, утром еще пяти не было, сначала носила воду бабушке Агаше, потом та кормила Таю завтраком.

На улице осенние сумерки, под ногами кое-где похрустывал молодой ледок. Таисия бежала к птичнику, белеющему в синеве раннего утра. Еще с лета на двор завезли три тысячи однодневных цыплят, а через месяц еще пять тысяч. Началась горячая пора, кормить цыплят нужно каждые два часа. От силы полчаса работницы могли себе позволить, чтобы перекусить. И снова карусель — нарезать траву, подлить молоко, воду. А потом когда цыплята вырастали, нужно было с утра замешать корма, выпустить птицу гулять. Пока гуляет, Тася принималась за уборку.

Подсыпала подстилку — торфяную крошку. Насыпала в отдельные ящики песок, ракушки и мел. Варила картошку или мясо, крошила и кормила. Потом можно было немного отдохнуть. Таисия бежала домой, бабушка кормила её. Где бы Тасе полежать хоть немного, да где там. Не любила она лежать, то за водой метнется, то скотине сенца подкинет. А тут уже и обед кончился. Снова бежит Таисия на двор. Собирает яйца, укладывает их для того чтобы потом сдать на склад. И снова запаривает корма и кормит в третий раз. Прежде чем уйти домой еще насыпает зерно. Домой приходила, мылась в корыте за занавеской и спешила к Никите. Да, они встречались. Уходили к старой роще. Раньше в этой роще был дом, какого-то зажиточного купца. Был этот купец с причудами. Посадил деревья в форме буквы П. Липа, клен, яблони, рябина. Росли они густо и постепенно так разрослись, что казалось, что входишь в шатер. Там они и гуляли. В клуб вместе ездили. На деревне старухи стали шептаться — Свадьбе быть!

Зоя от этих слухов злилась, утром садясь за самовар, выговаривалась мужу — Наш то, гуляет с этой. Вся деревня уже говорит. Сергей Дмитриевич не спеша прихлебывал из блюдечка чай. Блюдечко он держал на растопыренных пальцах. В другой руке удобно расположился кусок сахара. Зоя пила чай с вареньем. Сергей Дмитриевич не признавал ни варенье, ни колотый сахар. Только кусковой. Он так аккуратно откусывал крошки, что к концу чаепития от куска оставался только прозрачный остов.

Зоя выхватила с головы гребенку, быстро провела ею по гладким волосам и снова сунула в густые пряди. Этот жест уже вошел в привычку и означал, что супруга нервничает. Сергей Дмитриевич понял, что как то нужно спасать ситуацию. Разговор он начал издалека, как бы обходя главную мысль. — Давече председатель нас собрал, решали, как лучше навоз на поля вывезти. У дворов все раскисло. — Вот думаем пару листов железа к тракторам, подцепить, и так вывезти. Зоя словно не слышала, о чем говорит муж.

Сергей Дмитриевич продолжал — Председатель девчонку то хвалил. — Говорит, работает уж больно хорошо. — Обязательство выполняет. – Может, зря ты волнуешься, уж если Никитка влюбился, то может быть …

— Не может! Зоя швырнула чайную ложку обратно в варенье. — Никогда этого не будет, и ты не потакай! — Пусть катится, откуда приехала! Зоя вскочила из-за стола, оделась наспех и пошла на двор, покормить, кур.

Все холоднее становились дни. Таисия прибегала со свидания вся замерзшая. Агафья отпаивала квартирантку горячим чаем. Смотрела сочувственно. — Ты меня девка послушай, только не перебивай. Я уже старая, живу тут давно и понимаю что к чему. — Нет, не примет тебя Зоя. — Ей работница в доме нужна, они жилы тянут, чтобы достаток был. — Чтобы детям было что послать. Дочери то разъехались, одна надежда на Никитку, что дома корни пустит. Бабушка Агаша говорила, а сама смотрела на Таисию.

Видя, как у той невольно на глазах наворачиваются слезинки, взяла тоненькие Таисьины пальчики в свои старческие узловатые руки. — Да что ты доченька! — Не плачь, а хочешь, приходите с Никиткой сюда, чем на улице мерзнуть. И подружек зови. А дальше как Бог даст. Однажды на птичнике закончилось молоко, обычно его подвозили на тракторе, в этот раз трактор сломался. Пришлось Тасе и еще одной девушке Лизе Егоровой идти на ферму. Вдвоём они хотя бы флягу принесут. Вошли в молокоприемную, но на месте никого не было. Тут с помещения, где стояли коровы, открылась дверь и навстречу вышла Зоя Георгиевна.

Она сразу с порога так взглянула, на Тасю что той показалось, будто бы в приёмной намело сугробы. — Здравствуйте! — первой поздоровалась Лиза. А у Таисии перехватило дыхание, уж больно грозен был взгляд матери Никиты. — А что, у подружки язык отнялся поздороваться? — грозно произнесла Зоя. Лиза недоуменно посмотрела на Тасю. Та проговорила почти шёпотом — Здравствуйте … Лиза чтобы как-то разрядить обстановку затараторила — Зоя Георгиевна, мы за молоком. — Трактор сломался. — Мы сами унесем, вот — Лиза выдохнула. Зоя вошла в кабинет и что-то записала в журнале, потом кивнула на бидон стоящий около дверей. — Забирайте! А девочкам я передам. Лиза толкнула в бок Таисию, вместе они вышли на улицу. Чего это она? — спросила Лиза, натягивая на руки варежки. — Неужели из-за Никиты? Таисия взялась за ручку фляги — Пошли!

Тасе было обидно и неприятно. Девчонки шушукались за спиной, она чувствовала, что про нее. Отвечать на глупые вопросы не хотелось. Как ни старалась скрыть слезы, но Никите трудно было не заметить покрытые инеем рыжие ресницы. Они гуляли в роще, легкий морозец щипал за щеки, пудрил влагу на ресницах. Никита прижал Тасю к себе — Опять. — Ну что случилось? Она отворачивалась, не говорила. Но Никита и сам все понял.

Дома мать с отцом ужинали. Никита стряхнул снежный пух с шапки, снял полушубок. За столом уютно ворковал самовар, пахло хлебом и чесноком. Горячая картошка стояла в чугунке, рядом на широком глиняном блюде высилась горка соленых огурцов. Впритык с огурцами лежало нарезанное ломтями сало. Сквозь матовый слой розовели прожилки мяса. Никита почувствовал, что голоден, но к чувству голода еще примешивалась злость. Он сел за стол, мать придвинула к нему картошку, но Никита отодвинул обратно. Зоя нахмурила брови — Это что еще за фокусы? — Мама, зачем ты Тасю обижаешь? — Какую Тасю? — А, эту … Подумаешь, заставила поздороваться. Никита, чувствуя, что таким образом на мать воздействовать бесполезно, решил рубить с плеча — Мам, я женюсь на Тасе! — Ну, уж нет, мне эту приблуду в невестки не надо. Никита вскочил из-за стола так, что чуть не опрокинул его. — Если не согласны, то мы поженимся с Тасей и я уйду жить к Агафье. Сказал и ушел к себе в комнату. Сергей Дмитриевич все это в разговор не вмешивался. Он хоть и был на стороне сына, но, как и иной мужчина был подкаблучником. Не смел возразить своей Зоиньке.Так наверное и поступил бы Никита если бы не одно событие в корне перевернувшее жизнь семьи Князевых.

В феврале вдруг неожиданно потеплело, выглянуло солнышко, с крыш закапало. Зоя носила из тамбура солому на подстилку. Надо было торопиться. Телилась корова, отел был таким быстрым, что бычок чуть не упал в навозный транспортер. Зоя, бегая, за соломой вся упрела. В тамбуре она скинула ватник и набирала солому в одном халате. В полуоткрытую дверь сочился воздух наполненный запахами приближающейся весны. На следующий день она почувствовала недомогание, тело было словно сковано. Велела мужу растопить баню. Парилась, пила горячий чай с калиной.

Но лучше не становилось, поднялась температура. Силы убывали. Пришла фельдшерица, в белом застиранном халате, от которого сразу запахло карболкой. Фельдшер долго слушала, Зою заставляя ее переворачиваться со спины на грудь, потом что-то долго записывала в свою тетрадь. — Ну что там? — слабым голосом спросила Зоя. Фельдшер оторвалась от своей тетради — Двустороннее воспаление легких. — Уколы нужно делать. — Но вот какая загвоздка получается Зоя Георгиевна. — Мне с завтрашнего дня нужно в район уехать, на две недели. Повышение квалификации. — Ума не приложу, как быть. — И антибиотик закончился. Фельдшер еще подумала и продолжила — Я выпишу рецепт, пусть сын съездит в город, купит. И пусть зайдет в больницу, возможно, они пришлют медсестру.

Во дворе послышался гул мотора, это вернулся домой Никита. Он вбежал в избу, тревога и волнение было на его лице. — Ну вот, и сынок ваш вернулся! Фельдшер протянула Никите листок — Вот молодой человек, нужно съездить в город, за ампулами. Никита, не раздеваясь, выскочил обратно на улицу, мотор взревел и машина уехала. Никита по дороге завернул на птичник. Навстречу выбежала Тая. — Что случилось? — Отпросись у девчонок, в город поедем. Таисия ничего не понимала. — По дороге объясню, поехали!

— Мама заболела, воспаление легких. — Фельдшерица в район уезжает. Даже уколы не кому делать. В глазах Таисии вспыхнул огонек — Я умею уколы делать! — Нас учили …

За ночь снег усел, стал ноздреватый, местами, там, где ступала нога, он проваливался глубоко. Таисия спешила, в руках она бережно несла завернутый в белый халат никелированный футляр со шприцами. Вот и дом Князевых, голубой палисад, большой дом, за ним чернели деревья в саду. Виднелся хлев, большой сарай с поветью. На крыльце террасы Сергей Дмитриевич чистил снег. Таисия встала у калитки, внутри все противно задрожало от страха. Если бы тут был Никита! Но его с утра послали в район отвезти в ремонт двигатели.

Учуяв чужого, залаял пёс. Сергей Дмитриевич прищурился смотря на калитку — Тише Карай! — Похоже, гости к нам … Он подошел к забору, улыбнулся — Здравствуйте девушка хорошая! От его ласкового голоса на душе потеплело, в нем слышались нотки Никиты. — Здравствуйте! Таисия пригнулась, старалась казаться ниже, она была похожа на щенка, которого только что нашли люди, и протягивали руку, чтобы погладить. — Сергей Дмитриевич открыл, калитку пропуская Таисию впереди себя. — Пойдём, матка то лежит, ждет. — Тяжело ей, ты уж не обижайся девушка хорошая. Они прошли просторный коридор и вошли в избу.

Таисия разделась и шепотом спросила: — А где можно руки помыть? Сергей Дмитриевич показал глазами за занавеску. Таисия тщательно мыла руки, предательски стучал сосок умывальника. Сейчас ей придется встретиться с Зоей Георгиевной, а вдруг она закричит на меня или того хуже прогонит. — Будь что будет! Сергей Дмитриевич ушел обратно на улицу, а Таисия прошла в зал. За перегородкой в полумраке стояла большая кровать. Лишь слабый свет лампадки оттенял утренний сумрак окна. Зоя Георгиевна спала, но при звуке шагов открыла глаза. — Тася? — Зоя Георгиевна, нужно укол сделать. Лидия Алексеевна уехала, мне все оставила. — Не бойтесь, я умею…

В комнате запахло спиртом, едва слышно щелкнул кончик ампулы. Зоя, повернулась на бок — Какая у тебя рука легкая Тася. — Я даже ничего не почувствовала. Таисия накрыла больную одеялом, заботливо подоткнув его под перину. Повисло неловкое молчание. Зоя Георгиевна, может ещё что-то нужно? — Вы скажите. Зоя устало покачала головой — Заболела как некстати. — И дома не прибрано, Сергей корову кое-как доит. И на ферме доить некому … Зоя застонала как от зубной боли. — Я сейчас, я помогу! Таисия закружила по избе.

Пока Сергей Дмитриевич откидывал навоз, Тася подоила корову, процедила молоко по банкам. На глаза попались пустые горшки из-под щей, с засохшими нитями капусты. Таисия, стараясь не шуметь, перемыла посуду. Послышался шум мотора, это приехал Никита, он почти вбежал в избу и, увидев, Тасю прижал ее к себе. Оба соприкоснулись лбами, и Никита поцеловал Тасю в уголок губ. Сергей Дмитриевич возвращался из погреба, в руках у него была тушка курицы. Молодые смущенно отпрянули друг от друга. Но уже почувствовалась в этом трио какая-то теплота. Сергей Дмитриевич протянул Тасе куриную тушку – Может, девушка хорошая для матки супу сваришь? — И я голодный — добавил Никита.

Накормив мужчин, Таисия налила в тарелку бульона и отнесла его в комнату, где спала Зоя Георгиевна. Жар еще не спадал, пора было сделать второй укол. Пока Таисия готовила шприц, Зоя проснулась. — Ой, да что это я лежу, мужики ведь не кормлены и корову, доить … — Лежите, лежите! Таисия поправила подушку. — Никита с Сергеем Дмитриевичем на дворе, они сыты. А вот вам нужно покушать. — Как это не хочу? — Надо! Таисия с ложки кормила Зою Георгиевну. Еще совсем недавно эта женщина казалась ей грозной и неприступной. А сейчас она лежит слабая, в жару.

Но Тася уже не помнила обиды. После укола и еды Зое Георгиевне стало легче. Мысль, что дома прибрано, и муж с сыном накормлены, грела ее сердце. Но оставалась другая проблема. Не кому было доить ее коров. Подменная доярка согласилась только на неделю, а остальное время кто? — Нет, надо выходить на работу. — Как же коровы мои? Казалось, она сказала это вслух, потом собственный голос стал отдаляться, его перебивали другие. Слышала только обрывки фраз — Температура высокая. — Нужна госпитализация. Зоя хотела возразить, но не смогла. Язык во рту распух, не давал говорить….

Наутро Таисия прибежала к председателю. — Зою Георгиевну в больницу на скорой помощи увезли. — Отпустите меня с птичника, я возьму ее группу коров. — Тише Меркулова! Председатель поморщился — Тише. — Ты отлично работала на птичнике. — Что же, думаю, что можно тебе доверить группу Князевой. — Принимай коров. Вот так и началась у Таисии работа на ферме. И не чего что вставать приходилось рано, а к вечеру руки болели от того что приходилось таскать десятки ведер. Но Таисия не считалась со временем и тяжелым трудом. Она делала все, чтобы коровы давали, больше молока и к весне стала перегонять по надоям других доярок. Даже Наталью.

Та, злилась — Какая быстрая! — Никитку охмурила, а теперь еще и к Зое ключи подобрала! — Ну, погоди! — Я тебе еще устрою!

Мысль о том чтобы как то насолить Таисии крепко засела в голове у Натальи и требовала срочного выхода. В выходной мать Натальи собралась в город на рынок. Еще на Рождество закололи, борова и половину мяса надо было продать. Накопилась не одна дюжина яиц, одной тащиться было несподручно, и мать взяла с собой Наталью. Узнав, что Гришка Макаров поедет на своем Москвиче за запчастями, они с Натальей, заплатив добрым куском окорока, поехали с ним.

На рынке было еще пусто, лишь только две старушки торговали семечками. Вокруг них прыгали радующиеся наступающей весне, шустрые воробьи. Они шумно вылетали из-под стрехи, и когда кто-нибудь покупал семечки, то воробьи в надежде на угощение садились напротив большого мешка. Но старушка демонстративно закручивала кончик мешка, ставя сверху стакан. Наталья помогла матери разложить мясо и яйца, а сама пошла, побродить по магазинчикам которые были расположены прямо на территории рынка. Купив себе шпильки и выйдя из магазина, Наталья увидела напротив здание почты. Торговля у матери шла бойко, и Наталья отправилась на почтамт.

Она купила конверт, присела за столик. Рядом стопкой лежали серые листы. План мести созрел мгновенно. От имени Тамары она написала Никите письмо, в котором сообщалось, что якобы у Таисии был парень. Они поссорились, но теперь парень хочет, чтобы Тася вернулась, и они поженятся. Наталья, конечно, понимала, что план ее даже на тройку не тянул, но в душе надеялась, что хоть ненадолго, но внесет разлад в эти отношения. Довольная, она бросила письмо в ящик и пошла к матери.

Солнце, словно мороженое, слизывало грязный снег у домов, высыхали мостки, хотелось уже начать что-то делать. Сергей Дмитриевич возился в палисаде, менял подгнивший штакетник. За этим занятием его и застала почтальон. — Сергеич, тут письмо Никите. — Передашь? Сергей Дмитриевич повертел в руках конверт, ему было любопытно от кого пришло письмо, но без очков он все равно ничего не видел. Смог только разобрать имя — Тамара. Конверт сунул в карман фуфайки. Закончив с забором, он вошел в дом и посмотрел на часы. Пора было идти на конюшню.

Уходя Сергей, Дмитриевич захватил из сахарницы несколько кусков сахара для кобылы Цыганки. Эту кличку она получила потому как, любила выпрашивать лакомства. Сергей Дмитриевич лопатой рубил на куски брюкву и морковь, Цыганка вертелась рядом, она чувствовала сахар и прижималась носом к карману фуфайки. Сергей Дмитриевич даже не заметил, как Цыганка уцепилась губами за торчащий из кармана уголок конверта и вытащила его. Когда он повернулся к лошади, что бы угостить ее сахаром, от письма остался только слюнявый комок … Эх! Сергей Дмитриевич хлопнул себя по бокам. — А не скажу Никитке, что было письмо. – Может, там и не было ничего важного. — Какая -то Тамара. — Разве это важность? Вот так, с помощью Цыганки провалилась месть Натальи.

Динь — Динь таяли на солнце длинные сосульки. С каждым днем прояснялось небо, словно какой-то невидимый маляр добавил в белую краску ультрамарин. Таисия запустила половину коров на отел, стало немного легче. Кружила от скотного двора до дома Князевых, нужно было доить корову. С овцами и поросятами Сергей Дмитриевич справлялся сам.

Вот — вот должны были выписать Зою Георгиевну из больницы. Таисия прибрала весь дом, перестирала все белье. Никита с отцом уже так привыкли к ее присутствию в доме, что даже не представляли, что что-то может измениться. И вот, наконец, Зоя Георгиевна приехала домой. Невозможно было не заметить в её усталых от болезни глазах, тот восторг, с которым она осматривала комнаты. Всюду была чистота, на окнах топорщились накрахмаленные занавески. Радуясь весеннему солнышку, зеленели цветы на подоконниках. Пышно цвела герань, предвестник хорошей гармонии в доме. Пока Никита с Сергеем Дмитриевичем были заняты разговорами, Таисия незаметно надела пальто и уже взялась за ручку двери, чтобы выйти, как услышала голос Зои Георгиевны — Тася! — Не уходи!

Еще недавно, женщина, которая казалась Таисии грознее быка Прометея, по-матерински прижалась к спине, обняла за плечи. — Спасибо тебе за все. — Доченька.

Свадьбу сыграли в конце мая. Машины с лентами и куклой на капоте, столы на улице, все, как и положено. Девчонки завистливо смотрели на счастливую невесту, каждая мечтала оказаться на её месте. Бабушка Агаша счастливо утирала непрошенные, слезинки. Она успела привязаться к девушке и теперь была очень рада, что судьба, наконец, то ей улыбнулась.

Отгуляли свадьбу, а Таисия уже вставала на рассвете, доила корову, выгоняла ее в стадо, а потом бежала на ферму. Все у нее получалось так гладко.

Никита пушинки сдувал с молодой жены и гордился. А было чем. Первая на ферме, а за то, что взяла группу коров и не побоялась трудностей, Таисию как лучшую доярку пригласили на совещание передовиков сельского хозяйства. Вручили подарок — часы.

Наступили жаркие сенокосные дни. Зоя Георгиевна оставалась дома на хозяйстве, сено гребли Таисия с Сергеем Дмитриевичем. Свекор не мог мысленно нахвалиться невесткой. И на сенокосе она впереди. Не смотри что худенькая, а какая упорная! Не остановится, пока ряд не пройдет. Ручка граблей накалилась, пот бежит по лицу, непослушные пряди волос выбиваются из-под косынки, и хочется пить. Губы уже соленые, а в тени, под травой стоит бидон с квасом. Но Тася терпит.

Вот и конец полосы, наконец, можно утолить жажду. Таисия наливает квас в кружки и первую подает свекру. Потом уже с наслаждением пьёт сама. — Устала? — заботливо спрашивает свекор. — Отдохни, а я рядок пройду. Таисия понимает, почему он такой заботливый. Старики ждут внуков, а детей пока нет. Таисия видела, как Никита переживает, успокаивала сама себя, что возможно еще рано. По ночам тихонько, что бы, никто не услышал — молилась. Молитв она не знала. Запомнила только одну и ту по шёпоту матери, когда отец приходил домой пьяный. Уже на исходе августа через деревню проезжали цыгане. На ночь табор остановился за околицей. Таисия шла, на вечернюю дойку и видела, в сумерках как на лугу горел костер.

Она уже заканчивала дойку, шла с подойником и вдруг заметила, как в тамбуре мелькнула длинная, цветастая юбка. — Кто здесь? — испуганно спросила Тася. На свет тусклого фонаря вышла молодая цыганка. — Здравствуй милая — сказала она низким, грудным голосом. — Не дашь ли молочка немного парного? — Маленький у меня. Цыганка протянула Таисии небольшой бидончик. — Подожди … Тася накинула на горлышко бидона марлю и налила молоко. — Как зовут тебя хорошая? — спросила цыганка, принимая молоко. — Таисия. — А меня Флорика. — Добрая ты Таисия, дай я погадаю тебе. Взяла горстку ржаных зерен, из стоящего в углу мешка, перетерла между ладонями, сдула пыль. Долго вглядывалась, перебирая зерно. Потом подбросила зерна, вверх и левой рукой поймала. Еще раз пересмотрела. Вдруг нахмурилась. — Что? — тревожно спросила Таисия.

Флорика вытянула ладонь, на ней лежали три зернышка. — Видишь? Карие глаза цыганки блеснули каким-то ярким огнем. — Три зерна, это судьбы. — И они с тобою тесно связаны. — Два зерна спелые, а третье с червоточиной. — Только тепло, терпение и это зерно даст хорошие всходы. Флорика, приподняла пышные юбки. С нательной ловко оторвала лоскуток. Завязала в него зерна и отдала Таисии. Потом сняла с запястья красную нить с голубой прозрачной бусиной и повязала Тасе на левую руку. — Пусть все у тебя в жизни будет хорошо. — Храни тебя Бог! И Флорика ушла так же тихо, как и появилась.

Перед Покровом Таисия с Зоей Георгиевной убирали в саду последние яблоки. Тася срывала с ветки поддернутое инеем яблоко, смачно откусывала, так что по подбородку тек прозрачный сок. Она вытирала его уголком платка и откусывала снова и снова. Свекровь с улыбкой смотрела не Таисию. — Как яблоками хрустишь! — Уж не в положении ли ты доченька? — Ой, мама! И, правда, а вдруг?

Беременность протекала тяжело. Худенькая раньше Таисия, теперь поправилась. Мучили отёки, но она терпела. Ни разу не услышал Никита от нее жалоб, лишь иногда в зеленых крапинках глаз ненадолго появлялась какая-то тень и тут же исчезала бесследно.

— Что же вы так время тянули папаша? Живот уже опустился, она родит вот-вот! Пожилая санитарка положила руку Таисии себе на плечо, и они вместе направились к дверям приемного покоя. Никита шел сзади, но как только санитарка с Тасей скрылись в проеме, двери закрылись перед самым носом Никиты. Он вернулся, сел рядом с Гришкой. Тот мял в руках кепку, потом тихо спросил: — Ну что едем домой? — Все равно до утра не разрешится, вон какое пузо. Но Никита лишь помотал головой. — Ты поезжай, я тут останусь.

 

Таисия металась, словно в жару. — Пить, пить — шептала пересохшими губами. На какое-то время, когда боль ненадолго отступала, она видела луг, незабудки и дрожащую стрекозу над водой. Потом боль, словно стрела, пронизывала тело. — Мамочка, дочки у вас! Таисия открыла глаза, боль уходила, давая разуму принять информацию. — Муж хотел сыновей. Медсестра по имени Зина подложила Таисии на грудь два туго запеленатых свертка. — Ничего, девки к матери ближе! Ты покуда тут полежи, отдохни, с дочками познакомься. Красные, сморщенные лица готовые вот — вот расплакаться.

Таисия попыталась улыбнуться, но тут вдруг новая схватка, полоснула по ребрам. А — а — а! — истошно завопила Тася. Акушерка уже укладывающая по местам инструмент, бросилась в коридор и оттуда уже крикнула — Зина! — Еще один! …

Никита сам не заметил как, заснул, сидя на сколоченных в ряд стульях. Крепкая рука санитарки трясла его за плечо. — Просыпайся папаша! — А? — Что? Никита вскочил и спросонья тер ладонью глаза. Санитарка улыбалась – Просыпайся, говорю! — Отец семейства. — Дочки у тебя. Целых три!

Только через месяц Никита смог забрать Таисию с девочками из больницы. Дети сразу же заняли все свободное пространство в избе. Пришлось Сергею Дмитриевичу сколачивать тройную зыбку. Выбор с именами тоже был недолог, свекровь только увидела сразу, сказала — Вера, Надя, Люба. На рождение племянниц в деревню приехала Наталья. Прикатили на машине со своим Игорем. Привезли коляску для двойни. Сергей Дмитриевич, когда ее увидел — перекрестился. Старинная, на низких маленьких колесах, которые способны были ездить разве что по асфальту.

Потом когда Наталья уехала, Сергей Дмитриевич аккуратно снял кузов и приспособил его на тележку которую, сам смастерил. Он и катал эту коляску по двору, нянчиться с внучками доставляло большое удовольствие. Вера с Надей были само спокойствие, а вот Люба была самая маленькая и капризная. Даже когда тройняшки были накормлены, Надя с Верой крепко спали, Люба же всегда находила повод, чтобы разреветься и разбудить сестер. Таисии брала её к себе спать. Люба быстро усвоила этот нехитрый трюк и пользовалась им безукоризненно. Даже Никита держал ее на руках чаще, чем остальных. Когда девчонкам исполнилось, по два года Таисия вернулась на ферму. Было трудно, но ей ли бояться тяжелого труда. У нее хорошая семья, любящие родители и муж. Так все и шло, пока судьба неожиданно не внесла тяжелый поворот. Жаркий, накаленный сентябрь обещал богатый урожай. Председатель на своем Газике объехал поля. Ох, хороша пшеница уродилась. Лишь бы успеть убрать до дождей. Никиту дома было не застать. Иногда приходилось даже ночевать на полевом стане. Но тот сентябрьский день он запомнил на всю жизнь. Был уже вечер, но работа не прекращалась. Никита подвел свой «ЗиЛ» под комбайн, которым управлял Сашка Нестеров.

Бункер мигом до краев наполнился зерном. Сашка выскочил из кабины, махнул Никите, чтобы тот отъехал в сторону края поля. Как-то воровато оглядываясь, бежал к машине на своих полусогнутых ножках. Вскочив на подножку, зашептал на ухо Никите — Слушай друг, дело есть. — Я тут давече бабку Макариху встретил. — Намекала мне что, мол, купила бы зерна, много, курей кормить. — Ты, это, сейчас поедешь, скинь зерно в котлован. — А я мигом обернусь и засыпаю тебе снова сполна.

 

Никита отшатнулся, завел мотор словно, хотел рвануть машину на ходу, чтобы сбросить с подножки того, кто предлагал ему подсудное дело. — Ну, ты чего? Леха смотрел наглыми глазами. — Отказываешься? — А ты не забыл что у тебя теперь три рта в доме? — Их одевать, кормить надо. — А тут дело верное. Ночью зерно соберем и к бабке перетаскаем. Денежки все по-честному разделим. — Ну? Никита был в растерянности. Денег действительно не хватало. Девчонки росли так быстро. Внутренний голос шептал, что этого делать не стоит. Но Леха не отступался, дышал в лицо махоркой и шептал — Ну ты мужик или нет? Потом спрыгнул с подножки, махнул рукой — Ну и сиди, блюди свою честность. — А я другого найду, кто не откажется. И Леха зашагал к своему комбайну. — Подожди! Никите казалось, что он произнес эти слова тихо и Леха их не услышал. Однако тот лихо повернулся и в три шага снова оказался на подножке. — Значит договорились!

Никто уже и не помнит, откуда взялся этот котлован. Кто его вырыл и зачем. Со временем он зарос по краям ольхой и ивняком. Весной котлован наполнялся талой водой, а летом высыхал и зарастал травой так, что можно было, спустится вниз. Никита, подъехав, аккуратно ссыпал зерно на плотный, травяной выступ. На поле он специально выехал с другой стороны. Противно тряслись руки. — Может отказаться? Но зерно, то уже высыпал. Он сделал еще два рейса, и только успел поставить машину как откуда-то, будто из-под земли выскочил Леха. В руках у него были пустые мешки. — Вот уж точно как сатана — подумал Никита.

Уже совсем стемнело. Леха матерясь в темноте, насыпал зерно. Никита принимал их сверху и оттаскивал рядом в лесок, складывал рядышком. Когда все мешки были уложены, Леха забросал их ветками и жухлой травой. Ночью на тачке они перевезли рожь домой к Лехе. На следующий день тот подал Никите купюры. — Держи! — Купишь Таське сапоги! На душе было мерзко и гадко. Никита утешал себя тем, что все тащат, а ему действительно нужно содержать семью. Но легче становилось ненадолго. Деньги он держал при себе. Но спустя неделю отдал их Таисии — Вот, премия. Жена как будто ничего не заметила, убрала деньги в шкаф. А на следующий день в дом Князевых пришла бригадир с председателем.

Дед Лыков в деревне слыл мастером, он делал корзины, оплетал задки у саней. В тот день он со своей собакой Снежкой, как всегда, отправился за прутом. Погода стояла ясная, ничего не нарушало осеннюю тишину. Разве что сухой лист сорвется. Снежка бежала впереди, обнюхивая каждый кустик. Вот впереди котлован. И вдруг собака встала в стойку и зарычала. — Что такое? — подумал старик. — Неужели змея? Он палкой стал шерстить, траву отпугивая невидимого зверя.

Постепенно старик с собакой поравнялись с котлованом, Снежка осторожно заглянула вниз и залаяла. Посмотрев, вниз старик увидел целую свору полевых мышей, которые копошились на рассыпанном зерне. И от котлована до лесочка, всюду было рассыпано зерно. Старик вернулся в деревню и все рассказал председателю. Снежка по запаху привела к дому Лехи, тот сначала все отрицал, упирался. Но потом рассказал, все как было. У бабки Макарихи произвели обыск, и мешки с зерном были найдены в амбаре.

Самое отвратительное было то, что судили виновных прямо в деревенском клубе на глазах у односельчан. Он Никита лучший, безупречный водитель — вор. Родители и Тася поймут, а вот поймут ли остальные …

 

Кто-то с трудом верил в происходящее. Никита опустил низко голову, заслушивая приговор. Более трехсот килограммов социалистической собственности похищено. Учитывая то обстоятельство, что Никита свою вину признал полностью и наличие троих малолетних детей, суд приговорил Никиту к одному году исправительных — трудовых работ. Леха получил полтора года.

Геннадий Николаевич Самсонов работал начальником исправительного учреждения с самого начала его существования. Майор, за эти годы он много повидал разного контингента, от, деловых до блатных. С удивлением и какой-то особым чувством уважения он всегда наблюдал за Никитой. Читал его дело. — Что могло побудить этого парня согласиться на кражу? Не корысть, это точно. Трое маленьких детей. Скорее всего, хотел, таким образом, семье «помочь» Ну а в результате получилось то что, получилось.

В один из дней он распорядился пригласить заключенного Князева к себе в кабинет. Никита вошел, устало, стоял, у стены сложив руки за спиной. — Присаживайтесь Никита Сергеевич. — Я хочу поговорить с вами. Майор снял китель и повесил его на спинку стула. Отвинтил крышку термоса, налил в нее ароматный кофе, на бумаге разложил бутерброды. Пододвинул Никите крышку с кофе — Ешьте. Чтобы тот не чувствовал неловкости, налил кофе себе, и взял бутерброд. — Вы у нас уже семь месяцев. Хорошо трудитесь. — Расскажите мне о себе. Никита сделал глоток кофе. Он был сладкий и вкусный. Отдавал еще каким-то приятным, незнакомым ароматом. Геннадий Николаевич заметил — Корица … Жена сама заваривает мне на работу кофе. И бутерброды готовит.

— Расскажите мне, как у вас дома? Никита отложил хлеб в сторону, отпил кофе. — Хорошо. — Вечера письмо получил. — Все здоровы. Геннадий Николаевич встал и прошелся по кабинету. — А товарищи по работе вам пишут? — Да, жду, когда вернусь. — Если к августу освобожусь, то сразу на уборочную … При этих словах Никита поперхнулся, закашлялся. Майор положил руки поверх кителя, провел ладонями по погонам. — Никита Сергеевич, вот вы, наверное, думаете, что этот начальник прицепился. — Все выспрашивает, всем интересуется. — Вы знаете, я никогда и никому не говорил того что скажу вам. Я ведь тоже в жизни оступился однажды.

Моя мать умерла, когда мне было десять лет. Остался я с отцом и старой бабкой. Отец вскоре женился, в доме появилась мачеха. Оба не прочь были выпить. Однажды после ссоры, отец выскочил на улицу. Пристал к какой-то пьяной компании, завязалась драка. Отца зарезали. Мачеха ушла искать лучшей жизни. Остались мы вдвоем с бабкой. Есть было не чего. И тогда я стал воровать еду. В основном хлеб. Ждал у магазина хлебовозку и как только грузчик отворачивался, чтобы поставить лоток, я хватал буханку черного, а если повезет то и булку.

Потом бежал что есть силы, сначала петлял, как заяц по дворам и только убедившись, что за мной ни кто, ни гонится, шел домой. В один прекрасный день, неожиданно меня за руку схватил милиционер. Детская колония, которую я запомнил на всю жизнь. А самый главный урок, что я выучил наизусть — не воровать! Пусть и в вашей жизни этот урок будет последним.

Когда Никита ушел в отряд, Геннадий Николаевич долго смотрел в окно, в февральских сумерках таял день. Дома уже ждет Лиза. Жена. И внуку Ванюшке обещал помочь с поделкой аэроплана. Потом повернулся, сел за стол, снял трубку телефона.

 

— Федор Григорьевич? — Здравствуй. — Да, спасибо, все здоровы. Передам. — Слушай, я тебе звоню по поводу заключенного Князева. — Да, тот самый. Хороший парень, работает отлично. — Может, есть основание сократить срок? Все-таки трое дома, да и парень осознал. — Либерализм говоришь … ну пусть будет.

Через неделю Геннадий Николаевич вновь вызвал Никиту. — Ну, вот Никита Сергеевич. Уборочная еще не скоро, а вот к пахоте вы как раз будете готовы. Вы свободны. — Поезжайте домой, к семье. И всегда помните наш разговор.

Глаза Никиты заволокло слезой. Но это только миг. Он пожал руку начальнику. — Спасибо Геннадий Николаевич. Я буду помнить.

В середине марта неожиданно валом повалил снег. Таисия за всю жизнь не видела столько снега. Казалось небо, нахмурилось навсегда. Она развешивала бельё во дворе. Из-за натоптанного снега веревка висела так низко, что бельё касалось тропинки. Таисия пошла в амбар, поискать, какой-нибудь батог, чтобы подставить под веревку и тут услышала, как истошно завизжал. Карай. Щелкнул отскочивший от цепи карабин. Таисия с батогом выскочила из амбара, и тут же отшатнулась обратно к стене. У калитки стоял Никита.

Карай, прыгал ему на грудь, стараясь лизнуть в нос. А с крыльца уже семенил навстречу Сергей Дмитриевич — Сынок, вернулся!

Через неделю после того как Никита приехал, они вместе с отцом откидывали навоз у коровы. Подошел председатель, поздоровался. — Что-то не заходишь ко мне. Никита отложил вилы в сторону — Да вот я как раз собирался на этой неделе. Председатель вынул из кармана пачку Беломора, закурил. — Машина твоя в порядке, хоть завтра можно за баранку. Никита опустил глаза. — Александр Николаевич, можно я на трактор сяду? Председатель потушил папиросу, помолчал, словно раздумывая, потом ответил — Оно конечно. — Как раз Илья Лопотов у нас на север подался, за длинным рублем. Вот на его трактор и сядешь — Ладно Никита, заходи что-нибудь придумаем.

Снег сошел, напитанная земля щедро принимала удобрения. С раннего утра и до позднего вечера трактора в поле, Никита топил педаль газа, временами оглядываясь назад, смотрел, как за плугом разворачиваются, толстые, жирные пласты. — Хорошо как дома — думал Никита. — Семья, дети вот моё богатство.

Прошло еще три года, в родительском доме стало тесно. Никита отстроил чердак, вынес оттуда весь хлам, обшил стены тесом. Сергей Дмитриевич изготовил стол и стулья. Смастерил широкий топчан. Таисия набила матрац свежим сеном и девчонки стали спать на чердаке. Забравшись под широкое, лоскутное одеяло, Любка, оглядевшись, на сестер спрашивает: — Ну что, какую нынче сказку рассказывать?

Любка иногда забегает к бабке Паулине. В деревне все зовут ее Павлой. Много сказок знает старушка, она привечает Любку, угощает чаем с пряниками и рассказывает ей всякие страшилки про домовых, чертей и прочую нечисть. Пряники у Павлы жесткие, как каменные, Любке порой кажется, что старушка специально их сушит, чтобы собеседник нескоро ушел, а наоборот посидел подольше и послушал. А Любка пряник мочит в горячем чае, откусывает не спеша, слушает и запоминает. Таисии не нравились эти дочкины походы в гости к Паулине. В деревне старушка слыла знахаркой.

Говорили, что в прежнее время к ней ходили женщины желающие избавиться от нежелательного плода. Но это было давно, а сейчас к Павле заглядывают в основном, чтобы снять сглаз с маленького, заговорить грыжу или попросить травку от недугов. Когда девчонки были маленькие и плохо спали Таисия и сама ходила к Павле за снадобьем. Старушка тогда дала Таисии бутылочку, перевязанную, чистой тряпицей и велела давать по ложечке на ночь. Девчонки действительно стали спать спокойнее. В избе у знахарки всегда было чисто. Пестрые половички украшали окрашенный пол, всегда свежие занавески на небольших окнах. А вдоль печки и на стенах висели на веревочках пучки сушеной травы.

Вот лежит Любка, поглядывает хитро на сестер и начинает медленно говорить — В чёрном — чёрном городе, есть чёрное — чёрное кладбище. Любка слегка понижает голос и продолжает — Однажды, из этой могилы вылез чёрный — чёрный покойник и пошел в чёрный — чёрный дом на краю деревни. Любка делает паузу и оглядывает притихших под одеялом сестер. Дальше её голос делается еще тише и загадочнее. — Чёрный — чёрный покойник открыл дверь в избу и вошел в чёрную — чёрную комнату, где спала маленькая девочка … Любка забирается под одеяло с носом и переходит на шепот — Покойник подходит к кровати и говорит девочке … Любка тут резко выскакивает из-под одеяла, рукой хлопает по девчонкам и орет — Отдай моё сердце! Вера и Надя визжат что есть мочи, а Любка смеётся. Тут на крик выбегает в коридор Таисия и грозится дать лупки если девчонки сейчас же не лягут спать.

А спать они не хотят. Как только мать уходит все снова забираются под одеяло. Надюшка дрожащим голосом говорит Любке — Люба, а расскажи про радио … Тут Верушка дергает Надю за косичку — Не надо! — Я боюсь. Любка деловито укрывает всех одеялом, как бы успокаивая, после забирается под одеяло сама и складывает на груди накусанные комарами руки. — Ну, слушайте.

— Жила была в одной деревне девочка. — Вот однажды пошла её мама на работу, а девочке наказала — Не включай без меня радио! — Не послушалась дочка и включила, а радио ей и говорит: — Выключи меня, а то придут зеленые глаза. Девочка снова не послушалась и снова включила радио. А радио снова говорит: — Выключи меня, а то зеленые глаза уже подходят к твоему дому! Тут Верушка начинает дрожать мелкой дрожью. Все уже давно знают исход этой сказки, но все равно в душе надеются на лучший исход.

А Любка продолжает — Не послушалась девочка, не выключила радио, а тут стук в дверь. — Девочка открыла дверь, а там уже стояли зеленые глаза. — Они вошли и съели девочку. Наступило молчание. Каждая лежала, и мысленно представляла, себе как это могло бы быть. И тут в дверь чердака действительно раздался стук. Вера с неподдельным испугом вдруг прижалась к Наде, а Любка вскочила и побежала к двери. — Не открывай! — кричит Надя. Но Любка бесстрашно распахивает дверь, за которой стоит улыбающийся отец и с разбегу повисает у него на шее.

В последнее время Зоя Георгиевна стала чувствовать себя хуже. Появилась утомляемость, она быстро уставала. Кружилась голова. Сказывалось и то, что когда-то переболела воспалением лёгких. Да и возраст. Но как это всегда бывает, женщина до последнего не хочет признавать себя, не годной к работе. Уж сколько раз Сергей Дмитриевич уговаривал жену уйти из доярок, но Зоя даже слушать не хотела. Вот и в этот раз, собираясь на утреннюю дойку, она почувствовала противную, сладковатую тошноту. Руки слабо задрожали. — Ничего, ничего, сейчас пройдет … Зоя присела на порожек. Тут из избы выскочила Надежка — Бабушка, ты чего сидишь? Зоя вздохнула поглубже, тошнота стала проходить. — А ты чего выскочила егоза?

— Надежка смотря на бабушку прищурила на солнце один глаз. — Я проводить тебя хочу, можно? — Можно, только недалеко. Однако придя на ферму, Зоя вновь почувствовала, как вдруг похолодел и покрылся испариной лоб. Она вытерла влажной тканью вымя у коровы — Стой, стой смирно Агата. Тугие струи ударили в дно подойника, оно наполнялось молоком, постепенно приглушая звук. Лишь только струя разбивала густую пену. Зоя поднялась со скамеечки и взяла в руки ведро с молоком. Снова закружило в голове. Она прислонилась к стене — сейчас пройдет. Вдруг откуда-то раздался гул, словно над фермой готовился пролететь самолет. Дышать стало трудно. — Ничего — успокаивала сама себя Зоя. — Сейчас молоко сдам и выйду на улицу, подышу … Темнота в глазах окутала неожиданно, куда-то исчез шум работающих аппаратов … Зоя медленно сползала спиной по стене. Подойник опрокинулся, молоко сначала разлилось лужей, а потом белой ниточкой стекало в транспортер.

Очнулась Зоя от запаха лекарств. Она лежала в больничной палате, ничего не понимая, что происходит. — Гипертония, приступ. — Хорошо, что скорую вызвали быстро. Слова врача сыпались как горох. — Лежите, лежите! — Вам вредно волноваться! И больше никакой работы на ферме! — Вы понимаете? Зоя тяжело опустилась на подушку — Да как же теперь дома то без меня …

Таисия, утром убегая на ферму, оставляла на столе под полотенцем молоко, вареные картошку и яйца. Следом просыпался Сергей Дмитриевич, будил девчонок, следил, чтобы позавтракали. А потом сам собирался идти шевелить сено. Уходя, строго наказывал — Так девки, остаетесь одни. — Покуда матка ваша не придет из дому ни шагу! — И не шалите. И только за дедушкой закрывалась, дверь как Надежка командирским голосом повторяла — Так, Верка ты барыней то не сиди. — Убирай со стола ошурки. — А ты Любка пол подмети! При этих словах глаза у Любки всегда делались огромные. Подметать она страсть как не любила, да и в обще что-то делать по дому, ей ох как не хочется.

Любка уже смекала как бы потихоньку смотаться к бабе Павле, пряников погрызть и сказки послушать. Дедушка двери запер, но Любка легко пролезала через щель под домом, там, где курицы неслись. Правда появлялась она вся в перьях и курином помете, но это не беда. Ополоснется у бочки, что стоит под стрехой и только ее и видели. Но пока она берет в руки веник и начинает подметать. Надежка холодной водой размазывает сажу на чугунке. Любка отложила, веник смотрит на сестру.

— Мама чугуны всегда горячей водой моет! — А давайте ей хорошее дело сделаем! — Всю избу перемоем, только надо воды нагреть. Вера задумалась — А как же мы воду согреем, если печь не топится? — Я знаю! Любка вытащила из-под опечка четыре кирпича и поставила их на шесток. По два на каждую сторону. Сбегала в сени и принесла березовой коры. Наложила кору между кирпичами. — Так дедушка делает! — гордо заявила Любка. — А где серянки возьмешь? — ехидно заявила Верка. Любка недолго подумала, пошарила в брезентовом плаще, в каком обычно дедушка уходил на конюшню, и вытащила из кармана коробок со спичками. Надежка только покачала головой — Ох и попадет же нам! Но Любка уже не слушала, чиркнула спичка, и сухая береста мигом занялась огнем.

 

С минуту все трое любовались этим таинством. Любка подбросила еще ворох бересты, и только тут сестры заметили, что вся кухня наполнилась дымом. В предвкушении ожидания, девчонки не догадались выдернуть вьюшку. Любка, поняв, что наделала, хотела прыгнуть в окно, но оно было затянуто марлей. Тогда Любка цепкими пальцами выдрала марлю и высунувшись в окно громко закричала — Помогите! Наталья возвращалась с колодца с ведрами, когда услышала крик. Она подбежала к дому Князевых, сначала вытащила Любку, потом Веру с Надей. Кое-как сама пролезла через окно в дом. Открыла тягу, затушила бересту.

Происшествие можно было бы скрыть, но огонь уже успел закоптить белоснежные края печурки. Да и запах дыма успел уже въесться. Наталья увела девчонок к себе. Когда Таисия прибежала, с фермы вся троица чинно сидела у Натальи и пила чай. Таисия устало опустилась на лавку — Ну поджигатели, признавайтесь, кому это в голову пришло? — Ох, Любка, это точно уж ты учудила. Девки молчали, только было слышно причмокивание. — А ну марш домой! Таисия шутливо махнула на них платком, девки убежали. — Господи, что и делать с ними, дня не было, чтобы не озоровали. — А Никита ещё сына просит.

Наталья смотрела на Таисию — Счастливая ты Тася, сразу три. — А у меня… Наталья всхлипнула — Хоть бы один. — Все ровесники женились, а молодежь стороной обходит. — Знаешь, как меня в деревне парни зовут за глаза? — Глыба. — Придется видимо с мамкой век свой, доживать. Таисия присела рядом с Натальей на лавку, обняла за плечи. — Не отчаивайся, и тебя кто-нибудь полюбит. — Мало ли вон приезжих ребят на халтуру к нам приезжают. — Авось и ты найдешь себе по сердцу. — Ты так думаешь? Наталья склонила голову к плечу Таисии, так и сидели они пока на улице не замычали коровы. Надо было снова бежать на ферму.

К осени Зою Георгиевну выписали из больницы, строго-настрого наказав не переутомляться и ни в коем случае не работать. А тут как раз неожиданно пришла телеграмма от Ирины, наконец, то собрались с мужем приехать в отпуск. Вот тут-то Зою Георгиевну уже было невозможно отстранить от домашних дел. Все сама! Сама намыла полы, растворила тесто на пироги. Утром поднялась ни свет, ни заря, истопила печь, напекла целую гору пирогов. Гости приехали к обеду, Ирина худенькая, в джинсах ладно обтягивающих фигурку и клетчатой рубашке просунула ладонь через щель в калитке, искала щеколду.

Не нашла, и захватившись рукой за палисад одним прыжком перескочила. Зоя Георгиевна сидела у сарайчика, чистила картошку сидя на скамейке, которую специально для нее сделал Сергей Дмитриевич. — Мама! Картошка вывалилась и покатилась по тропинке, за ней бросился котенок Мурзик, но увидев бежавшую навстречу незнакомую женщину, весь сгорбился, распушился и фыркнул.

— Мама, мамочка милая! — Ирина прижималась к матери как в детстве. На крыльцо выскочили девчонки. Увидев незнакомых людей, стеснительно жались друг к дружке. — А это кто такие? — Мои хорошие! Ирина закружила девчонок в объятиях.

Стол накрыли в саду под старой раскидистой яблоней. Спелые яблоки временами отрывались от веток, тяжело падали на стол и катились куда-то дальше. — Как же хорошо дома! — вздохнула Ирина. Она уже успела наговориться с отцом и матерью, а теперь помогала Таисии вытирать посуду. — Погостите подольше — Таисия складывала ложки и вилки. Неожиданно она зажала рот рукой, потом сделала глубокий вздох. — Что с тобой? — спросила испуганно Ирина. — Не знаю, вдруг сделалось муторно. — Я, наверное, объелась рыбой, той соленой, что вы привезли. Весь обед ела только эту рыбу. — А ты часом не беременна? Ирина спросила так просто, без любопытства, как будто узнавала который час. — Ну вот, ты первая кому признаюсь. — Таисия покраснела. Даже Никита еще не знает. — Таська! — Ты счастливая!

Дни стояли сухие и солнечные, каждый день Ирина с мужем уходили то в лес, то на болото. Приносили по корзине грибов и ягод. Надежка с Верой к тетке быстро потеряли интерес, получили в подарок куклы ими и играли целыми днями. А вот Любке куклы были не интересны. Она утром, как только глаза открывала сразу же, смотрела, где тетка. Если замечала, что она собирается в лес, живехонько подскакивала и просила — Возьми меня с собой? Ирина отшучивалась — маленькая, домой захочешь! А тут муж Ирины Андрей решили с Никитой порыбачить. Ирина в лес пошла одна.

Не успела она пройти околицу как почувствовала, что сзади кто-то идет. Оглянулась — точно! — Любка! Уже одетая, в кофте с длинным рукавом и резиновые сапоги. Смотрит словно, умоляет — Возьми меня! И вот идут они по болоту, след в след, временами мошка облипает лицо, но Любке хоть бы что, терпеливо шагает. Ирина далеко не стала заходить, ягод и тут россыпью только собирай. Любка собирает старательно, хочет тетке угодить. А Ирина рассказывает Любке, как она бегала на это болото еще маленькой и ничего не боялась. — Я тоже ничего не боюсь — говорит Любка. — Каждое место тут знаю, даже с закрытыми глазами — продолжает рассказывать Ирина. — Эх, Любашка! — Знаешь как дома хорошо?

Любка отложила в сторону корзинку с клюквой — А мне не нравится дома. — Я вырасту в город, уеду. — А со мной поедешь? — вдруг спросила Ирина. Любка от неожиданности открыла рот — Куда? — К нам, в город Братск. Любка вдруг живо представила себе как она уезжает с тетей, оставляет тут маму, папу, сестер. И ей почему-то очень хочется уехать. Обратно с болота шли молча. Любка — думала, почему тетя, спросила её о поездке. А Ирина словно поставила себе цель и уже выполнила её. Мысль увезти с собой Любашку была невыполнимой и одновременно пришедшей как наваждение, как спасение от многолетней тоски.

В Братске после свадьбы они с Андреем ютились в комнатушке молодежного общежития. Комната была настолько мала, что туда вошла только кровать с металлическими шарами на изголовье, два стула и крохотный стол за которым молодые завтракали и ужинали. А обедали они в столовой станции. Уж как не старалась Ирина беречься, но беременность все, же наступила. В один из вечеров состоялся их с Андреем семейный совет. – Может, быть все-таки оставим? Ирина понимала, что все уже решено, ребенок сейчас ни как не вписывался в их планы, но старалась, до последнего еще верить, что может, быть все обойдется. Не обошлось, Ирина сделала аборт. А потом как гром с ясного неба — она больше не сможет иметь детей. Сколько слез, она пролила бессонными ночами. А теперь у них огромная квартира, обстановка, но нет главного — детей.

А теперь в голове засел этот план, попросить брата, что бы отпустили Любку. У Таисии скоро еще ребенок появится, детей поднять надо. А она бы дала Любашке все. Образование, и, конечно же безграничную любовь. Ирина шла и думала о том, как начать разговор с Таисией?

Ирина все не решалась сказать брату и Таисии о своем решении. Но сначала нужно было еще и мужу как-то преподнести эту информацию. Ведь по большому счету это он тогда был сторонником ее аборта. Старался убедить жену в слабости характеров, недостатке материального положения. Бесконечно стонал — Ирина, ты только подумай! — Как мы будем жить? — А может быть выжили бы. — И сын уже ходил бы в школу. — А что теперь? Одиночество и старость. — Еще шанс взять ребенка сироту. — Но это чужое ребенок, не знакомый. А Любка, она же родная и так тянется к ней, к Ирине. Андрей на удивление выслушал жену спокойно. — Хочешь, возьмем с собой. Оставались Никита, Таисия и мама с папой.

— Видишь? — Таисия протянула Ирине свою ладонь. — Какой палец рубить? — Это же моё, как можно отпустить? — Никита, мама, вы то, что молчите?

— Тася успокойся! Ирина обняла золовку, никто у тебя детей не отнимает. Ты как была матерью так ею и останешься. — А я тетка. — Ну, пусть Любашка погостит у нас, хотя бы годик. — Не понравится, уедет. Тут молчавший все время Никита, произнес — Вы хоть саму Любку сначала спросите … Вышла Любка, худенькая, загорелая. Ручонки у самых колен болтаются. Вышли и Надежка с Верой. Вера зашептала Любке в самое ухо — Поедешь? Любка обвела всех взглядом, нахмурилась упрямо — Поеду!

И они уехали. Город покорил Любку с первого взгляда. Окруженный горами он казался таинственным, а просторная квартира дворцом. Из дома уехали, еще было вовсю тепло, в огороде дозревали яблоки, а тут в городе уже навалило снега. Любке купили теплое пальто и меховую шапочку. А дядя Андрей где-то достал маленькие унты. Любка почувствовала себя принцессой. Первое время она тосковала по дому, особенно по вечерам. Представляла мысленно что делают, мама папа и бабушка с дедом. Но постепенно грусть забывалась. Тетя Ира была добрая и ласковая, дома такого внимания к себе Любка не знала. Да и Ирина всем сердцем привязалась к племяннице, устроила ее в школу.

Любка как то сразу нашла общий язык с одноклассниками. Наверное, потому что некоторые дети приезжали из близ лежащих поселков и так же жили у родственников. Училась Любка хорошо, даже отлично. Хоть сейчас на доску почета. И ее фотографию повесили, но отнеслась она к этому безразлично, словно знала истинно себе цену. Из деревни письма приходили каждый месяц, за обедом Любка слушала, как тетя Ира вслух читает листки бумаги, исписанные мелким, маминым почерком. Как ты там доченька? Надежка и Вера учатся хорошо, чего и Любушке желают. Ирина читала письмо с выражением, стараясь делать ударение на тех словах, которые касались непосредственно Любки. Но та, молча и равнодушно, жевала котлету. Как будто это ее вовсе не касалось.

А тем временем в деревне после того как уехала Любашка в доме сразу стало тихо. Надежка с Верушкой стали молчаливые. Бывало,за обедом поднесут ложку ко рту и не едят, задумаются о чем-то. У Таисии в первое время мысли были только об Любашке, но потом когда ходить из-за большого живота стало тяжело, мысли стали переключаться на будущих малышей. Да, снова фельдшерица нащупала две головки. У Таисии сердце обмирало. А если снова девчонки. Уж очень Никите хотелось сынишку. В деревне Таисию никто не осуждал, что вот так, как казалось, запросто она отдала ребенка золовке. Слишком хорошо в деревне знали и уважали семью Князевых. Значит, так нужно было, поговорили и стихло.

 

Никита работал за двоих. Зимой на тракторе вывозил навоз на поля, а весной пахал. Сергей Дмитриевич работал на конюшне, правда, шли разговоры, что конюшню пора расформировать. Оставить только одну лошадь для пастуха, а остальных развести по району.

Но Сергей Дмитриевич был уверен, что при случае работать он может не только конюхом, здоровье позволяет, мог и просеку рубить, подсыпать дороги. Да мало ли еще, какой работы было в колхозе.

На майские праздники, Таисия родила двух мальчишек близнецов Сережку и Гошку. Никита был без ума от радости, мечта сбылась. А еще его переполняла гордость, еще бы — наследники! Хлопот в доме прибавилось. Надежка и Верка возились с братьями, иногда жертвуя даже простыми детскими радостями погулять и побегать. Сергей Дмитриевич сплел большую люльку из ивовых прутьев. Она мерно покачивалась, под потолком и солнечный свет то скользил по лицу братьев, то исчезал. Таисия закрывала люльку ситцевым пологом и уходила на сенокос. Верушка с Надежкой оставались дома на хозяйстве.

Первым просыпался Гошка и закатывал такой рев, что большой рыжий кот Гаврила спешил поскорее удрать из дома. А вот Верке с Надеждой из дома не сбежишь, надо за братьями смотреть. А Гошка как назло ревёт и время на будильнике словно замерло. — Когда еще мама придет! Верка вздохнула, взяла таз и пошла в сени пеленки, стирать. А Надежка люльку качает и в окно посматривает. Вон ребята за поскотину побежали, земляника поспела. А им некогда, то с братьями возись, то картошку окучивай. Да еще нужно было помочь и обед приготовить. Зоя Гергиевна бывало, сварит чугун борща или щей, сели семьей, пообедали и чугун опять пуст! Говорят в городе у детей аппетита нет, а в деревне бывает такие дни, что и чугуна щей мало. Молоко Князевы не сдавали, все в семью уходило. Надежка качает и качает зыбку. Думает — Интересно, что сейчас Любка делает? Сестра никуда не исчезла из памяти, она всегда была мысленно рядом. Так же и Таисия, сажая картошку или загребая сено, за всеми домашними делами, мысленно слышала слово «мама», сказанное пять раз на разные голоса.

Любка новость о рождении братьев приняла абсолютно спокойно, как всегда, сидя за столом и что-то размеренно жуя. Любила она сидеть, согнув одну ногу, а другой тихо качать под столом. Со стороны казалось, слушает с интересом, а на самом деле ее мысли были где-то далеко. В кинотеатре фильм новый, но только до 16 лет. — Мать Ленки Ивановой работает контролером, может ей удастся уговорить мать пропустить их с Любкой?

Шло время, Любка продолжала радовать тетю хорошими отметками. А в восьмом классе Ирину вдруг вызвали в школу. Учительница со слезами на глазах умоляла повлиять на ученицу Любовь Князеву. Стала дерзкая, скрытная и очень заносчивая. Могла запросто унизить тех, кто плохо и не по моде одет. Ирина старалась одевать племянницу как можно лучше, стояла в очереди за итальянскими сапогами, купила дорогой магнитофон. Только бы той было комфортно. Но о том, что, рассказала учительница, даже подумать не могла.

Вечером состоялся разговор. Андрей, как всегда, не вмешивался. Он привык быть со стороны, думал, как жена решила, так и пусть будет. Ирина надеялась что Любка, как обычно, сделает ангельский взгляд, обнимет её, чмокнет в щеку как бывало. А Любка молчала … А потом сказала как, отрезала — сдам экзамены, уеду. Ирина испугалась, она была настолько привязана к этой девчонке, что ее ужасала мысль о том, что она может уехать куда-то. Ирина через знакомую, у которой муж моряк, достала дорогие джинсы и куртку. Любка чмокнула тетю в щеку и та успокоилась.

Сестры писали часто, звали домой, но для Любки они уже были чем, то далеким, вроде страны Гваделупы. В классе она старалась дружить только с теми, у кого достаток. И парней отсеивала по их родителям. Если у мамы или у папы претендентов на сердце, была, хотя бы машина Жигули, Любка разрешала проводить до дома. Экзамены она сдала отлично. Ирина предрекала своей любимице поступление в ВУЗ, но Любка вдруг объявила, что выходит замуж. И не за кого нибудь, а за сына директора строительного управления Максима Горенец. Это был гром среди ясного неба.

Максим Горенец был единственным сынком высокопоставленного отца. Мать Маргарита Павловна, стоматолог всегда имеющая «своего» клиента. Пухлая, со светлыми слегка взбитыми волосами, уложенными в безупречную прическу. От нее всегда пахло спиртом, а в комнатах на полированной мебели лежала вечная гипсовая пыль. В одной из комнат был устроен кабинет, там Маргарита замешивала гипс и принимала клиентов. Муж, Марк Юрьевич, Марик как звала его супруга, приходил с работы, ужинал макаронами с отбивной из кулинарии. Маргарита не любила готовить.

Потом Марк брал газету, проходил в гостиную, включал цветной телевизор. Ложился на диван и ворчал, на правительство. Ну как ворчал, в основном про себя. Ближе к ночи домой возвращался Максим. С Любой они познакомились на катке. Та давно уже заприметила мажорного паренька, которого привозил и забирал водитель на черной Волге. Приложив некоторые усилия и каплю наглости, уже через две недели с катка они уезжали вдвоем. Водитель высаживал Любку у подъезда ее дома и ехал с Максимом дальше. Но однажды у подъезда Люба с Максом вышли вместе … Ирина в тот день работала в ночную смену, а дядя Андрей уехал на рыбалку.

Рано утром Любка разбудила Макса, тот спросонья тер, глаза ничего не понимая. — Давай, одевайся скорее, сейчас тетя с работы придет. Максим моргал глазами — А как же я доберусь до дома? — Ножками, топ-топ, топай! Уже в проеме двери Любка прижалась к щеке Макса. — Встретимся днем, в кафешке. Встречи были частые и короткие, получив свое, Максим каждый раз безжалостно отправлялся за дверь. А потом она объявила, ему что беременна.

На удивление родители Макса даже противится не стали. Все только чтобы сынок не страдал. Однако при первом знакомстве будущая свекровь спросила Любку — Любочка, так вы родом из деревни? — Как это мило … Ах, мы как то с мужем проезжали одну деревню, так ребятишки, босые несли обед отцам в поле. — Совсем как у Некрасова «Крестьянские дети». — Тебя бы на это поле, или муженька, что бы повкалывали как мой отец — подумала Любка. Воспоминания об отце вдруг впервые за всё время кольнули сердце. Любка вдруг почувствовала себя как Кай из сказки о снежной королеве. — У меня в сердце какой-то лёд. — А скоро ещё маму встречать.

Таисия с Никитой собирались в дорогу. Девчонки слезно просили взять их с собой. Сестра ведь замуж выходит, но Таисия решила, что поедут только они с отцом, во-первых, дорога не близкая, да и по финансам накладно выходит. Таисия сама робела, как встретит их дочь да еще с таким зятем. Приехали, были и слезы и объятия.

На свадьбе Любка смотрела на родителей. Отец еще молодой, а на висках, будто морозом поддёрнуло. Мама, худенькая, в платье. Ворот у платья глухой, застегнут на продолговатые, перламутровые пуговки. А петельки большие, пуговки так и норовят выскочить. И мама постоянно теребит рукой ворот, проверяет, не расстегнулся ли…

И в зале снятого ресторана на свадьбу, родители сидели тихо, стараясь не привлекать к себе внимание. Всеми свадебными церемониями ловко управляла Ирина. Уезжая, домой Таисия привлекла Любку к себе, такую незаметно выросшую, взрослую. — Будь счастлива. — Знай, что бы ни случилось, какая бы неприятность или беда тебя не постигла, мы рядом.

Схватки, эти самые последние схватки перед потугами, были настолько сильные, что Любка орала. Временами она одергивала саму себя — Нельзя же так кричать! — Некрасиво, не модно. — Что о ней подумают люди? Она знала, что свекровь распорядилась, что бы наблюдение за родами было поставлено на самый высокий уровень. И теперь стеснялась своего звериного крика. — Да сделай ты ей укол! — крикнула пожилая акушерка своей помощнице Анне. — А Маргарита Павловна разрешила? — спросила Анна. — Тут я командую, а не Маргарита. Любка почувствовала, как игла кольнула запястье, потолок вдруг закружился, и в ту же секунду стал голубым небом. Любка как в детстве, бежала на пруд, запрыгивала на теплый, нагретый солнцем плот. Опускалась на колени и смотрела в темную гладь, где на дне трепетала зеленая трава…

Очнулась от горестного плача малыша и крика акушерки — Аня! — Вяжи пуповину! Ничего не болело, хотелось спать. Но Любка старалась преодолеть сон и спросить, наконец, кто у нее родился. Но тут она снова почувствовала, как игла вошла в катетер. Засыпая, услышала, как Анна шепчет акушерке — может сказать ей сейчас, или позвоним Маргарите? — Что сказать? — хотела крикнуть Любка, но губы не слушались, а веки предательски сладко смыкались …

Маргарита Павловна в роддом не поехала, она отправила с водителем записку. — Никогда, вы слышите милочка? — Никогда в нашем роду не было даунов и не будет! Из этого делаю вывод, что этот ребенок был уже нагулян вами прежде, чем вы познакомились с Максиком. Ему совершенно не к чему такая жертва. — Мой вам совет, уезжайте к себе в вашу деревню. — На коровнике вам самое место. — Прощайте.

Любка уже не плакала, она лежала на спине и смотрела в белый, больничный потолок.

Еще недавно она бережно и осторожно строила свою жизнь. В роскоши не жила, но и забот не знала. Три раза в неделю к Маргарите Павловне приходила бабка Соня. Она убирала квартиру, мыла полы и вытирала вечный гипсовый налет. Готовила суточные щи, тушила мясо с картофелем. Варила клюквенный кисель для Любки. Соня приходила рано, когда хозяева еще спали. У бабки был свой ключ. Она тихонько отпирала дверь, надевала войлочные тапки и мягко без шума проходила на кухню. Любка просыпалась раньше всех, поясница ныла безбожно. Бабка Соня уже поджидала Любку на кухне. Она как всегда забыла дома свою вставную челюсть, поэтому говорила, шамкая беззубым ртом — Люпка, хочешь, яшню пошарю ш колбашой?

Постепенно просыпались остальные, вкусно завтракали, потом Марк Юрьевич уезжал на работу, водитель возвращался и отвозил уже Маргариту Павловну на рынок. Продукты она всегда закупала сама, и не на неделю вперед, а только свежие.

И Любка с Максом пользовались услугами водителя, ездили в кинотеатр, на турбазу. Когда живот стал, большой Любка ездила на Волге в женскую консультацию.

Кто бы тогда мог подумать, что сын родится с таким отклонением. Что делать, как быть Любка не знала, малыша к ней не приносили, так и валялась она на койке как никому не нужная вещь.

Наконец пришла Ирина, принесла какие-то бумажки. Любка бросилась к тетке, как будто ища защиты и милосердия. — Мы заберем его? — сквозь слезы спрашивала Любка. Ирина словно спешила, суетливо перекладывала с места на место бумажки. — Вот тут распишись. — Что это? — спросила зареванная Любка. — Заявление. — Что ты отказываешься от ребенка. — Как? — Я не хочу. — Я заберу его! — Дура! — закричала Ирина. Казалось, она не кричала так никогда в жизни. — Кому ты нужна с больными ребёнком? — Церебральный паралич у него ты это понимаешь! — Ему уход нужен!

— Я к маме уеду! — всхлипывала Любка. — Кому? Ирина кипятилась. — Кому ты в деревне нужна? — Подумай о себе, ты напишешь отказ, мы поедем домой. — Ты поступишь, в институт и все будет хорошо. — Я не поеду без него! — Любка зарыдала. Ирина обняла племянницу, стала гладить, успокаивая — Люба, мы же отдадим его временно, ты сможешь учиться и навещать. По крайней мере, первый год маленькому нужен массаж, процедуры. — Я буду платить. — Все, успокаивайся, и пойдем оформлять выписку. Дома Любка пробыла только месяц. Каждый день она сцеживала молоко. — Боже, сколько его! И бесконечно плакала. От мамы пришло письмо, писала что Надежда, уехала учиться на повара, а Вера осталась дома, работает на ферме. Звала Любу домой. — Приезжай доченька, дома хорошо. В своих мыслях Любка металась, она была словно мячик в невесомости. Однажды после обеда, дядя Андрей оставил на столе газету. Убирая со стола, Любка раскрыла её, машинально пробегая глазами очерки — Партия и правительство, призыв к миру, агропромышленный комплекс, пульс планеты. И на самой последней странице, в графе требуется, название города — Владимир.

На следующий день когда Ирина с Андреем были на работе, Любка схватила чемодан, побросала туда вещички какие попроще. Итальянские сапоги и импортную куртку оставила в шкафу. Из шкатулки, в которой Ирина хранила домашние сбережения, взяла немного денег. Взгляд задержался на магнитофоне. Пальцами провела по выпуклым кнопкам и прошла мимо. Начеркала на бумажке несколько слов, сложила ее, и сунула под пепельницу. Ключи повесила на вешалку, вышла и захлопнула дверь.

Вот так неожиданно Любка оказалась на радиозаводе. Правда пока устроилась, она еще три дня ночевала на вокзале. А потом получила место в общежитии. Девчонки в комнате подобрались хорошие, никто не лез в душу. Никому ничего не надо было доказывать и объяснять. И главное Любка с головой окунулась в работу. Выучилась прямо на рабочем месте и стала работать монтажницей. Каждый день садилась за конвейер, по которому ежедневно, непрерывным потоком подавались телевизоры. Любка выполняла несложные операции, проверяла работу электросистемы аппарата. Эти манипуляции требовали внимания и собранности, поэтому Любка старалась ни о чем не думать кроме работы. Это отвлекало от грустных мыслей.

Однажды к ней подошел мастер, по имени Георгий. Смуглый, темноволосый, а глаза светлые. Голос бархатный, словно баюкающий. Только Георгий не собирался петь Любе колыбельную, а как раз наоборот он пришел узнать, почему монтажница Князева до сих пор не подает документы в техникум.

— Когда мне учиться? Люба улыбнулась, наверное, впервые за эти недели. Георгий возразил — Поступишь на заочное, многие девушки учатся и работают. — Это трудно — Люба старалась отвести разговор. — Не трудно, если ты не пришла работать только на неделю. — Хочешь, я буду помогать, тебе готовиться? Люба замолчала. А потом сказала тихо — Знаешь Георгий, я сама еще, не уверена смогу ли я, выдержу ли. Георгий взглянул на Любку мягко — У меня сестренка твоего возраста, а уже работает механизатором у нас в селе и заочно учиться. — Механизатором? — удивилась Люба.

— Да, на тракторе, причем гусеничном! — Распахивает междурядья на винограднике. Все были удивлены, а уж мама с папой особенно. Но Лала не сдается, старается доказать родителям, что она может. — Все получится Люба, надо только верить. Разговор запал в душу.

От тети Ирины пришло письмо, писала что, была очень удивлена поступку племянницы. Уехала, вот так неожиданно. Мама в письмах сообщала, что колхоз дал квартиру в двухквартирном доме. Бабушка Зоя и дед Сережа остались жить с котом и собакой. Отдыхают вечерами теперь от шума и суеты, смотрят телевизор. Но разве Зоя может спокойно усидеть на месте, прибегут Гошка с Сережкой и бабушка праздник не праздник, ставит тесто и печет пироги. И никогда в избе не переводится сытный, хлебный дух.

Писала, что два года назад отслужил в армии и вернулся домой Костя Белугин. До армии и женихом завидным не считался, хиленький был, а отслужив, в сибири вернулся здоровяком. Мать его на приезд стол собрала, вина, закуски всякие, а сын рюмку в сторону отставил и сказал: — Нет, мама, не пил и не буду никогда. На работу устроился, на трактор. Никите напарником стал. Днем работал, а вечером глину месил и фундамент складывал. Поставил дом, да такой что любо глянуть. А следом и под скотину двор выстроил. И вот встретилась ему наша Верушка, понравились друг другу. Хотят пожениться и в деревне остаться, хозяйство налаживать.

Письма из дома согревали душу, давали веру в то, что и у нее все наладится. Корила себя иногда, зачем из дома уехала? — Что получила в чужом, холодном городе? А ведь память до сих пор хранит тепло крыльца, нагретого от солнца, аромат привезенного сена.

За работой разговор об учебе больше не поднимался, и Люба решила, что Георгий уже забыл об этом, однако он снова подошел к ней в обеденный перерыв и напомнил. — Ну как Люба, ты подумала об учебе? —

— Да мне даже заниматься даже негде, вечерами в общежитии так шумно, постоянно кто-то ходит.

— А хочешь, будем заниматься у меня — предложил Георгий. — Как это? — Я тоже живу в общежитии, но вот дослужился до отдельной комнаты. — Так что нам никто не помешает. И тут Георгий заметил глаза Любки, такие испуганные как будто он позвал ее в грозу купаться — Ты что боишься? — засмеялся Георгий. — Вот ещё! Любка сдунула со лба невидимый волос. — Будем заниматься!

 

В выходной день Георгий сам зашел за Любкой, и они направились к нему в общежитие. Дойдя, до подъезда навстречу им вышел молодой парень. Длинный, неряшливый, он нагло оглядел Любку и смачно сплюнул в сторону. — О, Гоги! — Салам пополам! — Кого ведешь? — Сестренка твоя двоюродная? — А мне дашь попользоваться? Любка даже сообразить ничего не успела, как долговязый, уже лежал в кустах на газоне и шипел — Предупреждать надо! Георгий взял Любку за руку, и они прошли тёмное фойе. Зато в комнате у Георгия было светло, на стенах играли солнечные блики. И в самой комнате ничего лишнего. Большой стол у окна, пара стульев. Кровать у стены, аккуратно заправлена, а над ней пестрый коврик с разноцветными ромбами. — Это мама плела — пояснил Георгий. — Смотрю на него и дом вспоминаю. — А почему ты уехал? — спросила Любка. — Мама хотела, чтобы мы с сестрой имели образование, профориентации, как говорит отец. — Ну, вот я уехал и выучился, а сестра, ну я тебе говорил…

— А почему ты про себя ничего не рассказываешь. — Ой, извини, пригласил в гости, и сразу расспрашивать, а про угощение забыл. Георгий открыл небольшой шкаф, достал, откуда длинные, разноцветные палочки. — Угощайся, это чурчхела, национальная сладость. — И вот еще … Георгий достал глиняный, в оплетке кувшин, и налил из него в чашку какую-то янтарную жидкость. — Попробуй, это вино. — Любка отпрянула от чашки. — Я не пью вино! Георгий засмеялся — У нас его даже маленьким детям дают. Люба осторожно сделала глоток, вино было прохладное, с приятной кислинкой. Она ела чурчхелу, запивая вином из чашки. Оно приятно согревало, уходила грусть. — А как ты оказалась тут, на заводе — спросил Георгий. Он своим вопросом попал именно в ту минуту, когда хочется открыться.

И Люба вот так, рассказала Георгию все без утайки. И про больного сына, и про то как, предав родителей, и сестер уехала в город. Воспоминания вызвали слезы, а она и плакала без стеснения. Георгий слушал, внимательно, потом когда Люба успокоилась, он накинул ей на плечи свой пиджак и проводил до общежития. Девчонки подшучивали — Ну ты Любка даешь! — Мастера охмурила! Она не отвечала на насмешки, она слушала только Георгия и свое сердце. В этот раз оно подсказывало, что Люба на правильном пути. День за днём занятия с Георгием приносили, свои результаты, Люба поступила в планово — экономический техникум. Училась хорошо, каждый день, доказывая самой себе, что она Люба Князева не пустое место.

На Новогодние праздники Люба собралась проведать тетю Ирину, и самое главное увидеть Ванечку. Хоть ненадолго, пусть ей разрешат только за стеклом, но она увидит. Георгий, узнав, что Люба уезжает вдруг спросил — Можно я полечу с тобой? И она согласилась. Ирина несказанно обрадовалась приезду племянницы, на Георгия смотрела уважительно, хлопотала у стола. На следующий день они все вместе поехали в дом ребенка. Заведующая жестом руки пригласила зайти в ее кабинет. У Любы замерло сердце, она, наверное, пошатнулась бы, но сильная рука Георгия поддержала ее за локоть.

— Это ваш муж? — заведующая кивнула на Георгия. Любка растерянно оглянулась, но Георгий ответил за неё — да, муж. — Ну, вот и отлично, я пригласила вас Любовь Никитична и вас Ирина Сергеевна поговорить насчет Вани. — Как вы понимаете, навещать его вы можете, но сейчас пока он маленький мало что понимает. — Но потом уже будет капризничать после вашего ухода. — Поэтому надо решать сейчас. Люба теребила в руках носовой платок. — Слезы, как она не сдерживалась, градом катились из глаз. Заведующая продолжала — мальчик хороший, умный. Благодаря Ирине Сергеевне, массаж на котором она настояла, творит чудеса. — И поскольку болезнь мальчика протекает в легкой форме, я думаю, нет никаких препятствий, чтобы забрать его под родительский кров.

Георгий уже больше не мог, сидеть вот так сложа руки и молчать. — Он встал, пожал заведующей руки и сказал: — Спасибо вам! — Мы собственно и приехали, чтобы забрать нашего сына.

Ванюшка сидел в просторном манеже, окруженный игрушками. Рядом с ним сидели и ползали такие же малыши. Увидев Ирину, Ванюшка проворно пополз ей навстречу. Иногда он заваливался на бок, но тут, же упрямо поднимался и снова полз. У края бортика сильные руки Георгия подхватили его и прижали к груди. — Вано! — Ты будешь настоящим грузином!

Уже дома, Люба играя с сыном вдруг расплакалась навзрыд. Георгий обнимал их обоих с Ванюшкой — Тише, тише, сына испугаешь. — Зачем ты забрал его и остался? Люба уже успокоилась, спрашивала тихо. — Я не хочу расставаться с вами. — За это время я привязался к тебе, а теперь и к нашему сыну. Люба покачала головой — Но ведь ты совсем не знаешь меня. Георгий поднял с пола мячик, который уронил Ванюшка и положил его на диван. — Зато я знаю, что у меня есть семья. – Которая, примет любого человека, накормит и обогреет. — Мы уедем в Грузию, я познакомлю тебя с родителями. — Вано нужен свежий воздух, фрукты и море. — Я так решил и мама нас ждет.

Таисия с утра поставила пироги, Гошка и Сережка через  каждые пять минут прибегали домой, канючили — Мам! — Напеки жаворонков! Таисия кипятилась — Вот ведь привязались коросты! Потом тут же меняла гнев на милость, улыбка отражалась на ее лице — Дочка приезжает, вот счастье то!

В саду, снова накрыли большой стол. Было шумно, весело. Ребята в садовой тачке катали Ванюшку по двору, тот заливался смехом и от этого смеха расцветали лица бабушек и дедушек. Все три сестры сидели за столом рядышком. Вера смущенно прикрывала живот просторным платьем, Надежда наблюдала за братьями, а Люба обняла обеих сестер и просто смотрела, куда-то вдаль. Никогда в жизни ей не было так хорошо.

Вечером мужчины соорудили небольшой костер из обрезков старой груши. Люба с матерью смотрели на язычки пламени, молчали. Таисия первой нарушила молчание — Вот и снова уезжаешь … как тогда. Люба вздохнула — Что мне делать мама? Таисия ответила коротко и веско — Жить. — Как мама? — Счастливо дочка.

Осенью из Грузии пришло письмо, Надежда приехавшая познакомить родителей со своим избранником читала письмо вслух. — Здравствуйте мама, папа, и все остальные мои родные! В первых строчках своего письма сообщаю, что у нас все хорошо чего и вам желаем. Живем мы очень дружно, Лала, мама Софико и папа Гурам передают вам огромный привет! Вано растет, дедушка Гурам сплел ему маленьку корзинку и Вано помогает папе убирать виноград. Георгий регулярно возит его на море, Вано очень нравится купаться. Георгий хочет еще дочку, я пообещала, что к будущей весне возможно у Вано будет сестренка. Мамочка родная спасибо тебе за все! Я очень счастлива и вас всех очень люблю! Приезжайте к нам в гости!

Таисия слушала Надежду, смотрела на солнце, уходящее за горизонт. Как хорошо, что вырастают дети. Казалось бы, еще вчера ощущала три цепкие девчачьи ладошки в своих руках, первые крики сыновей, а теперь вот уже и ожидание внуков. Раздумья прервало мычание пришедшей с пастбища коровы. Таисия пошла, заставать кормилицу на двор, навстречу ей с колодца возвращался Никита, он улыбнулся, жене и от его улыбки ушла тяжесть и грусть. Завтра новый день, в котором пусть не будет ошибок, не будет печали и сожаления.