Глава 39.

Когда Марена и Денис отправлялись в Расписную комнату, в этом была какая-то торжественность, иногда трагичность. В этом действе концентрировалась их жизнь, полное напряжение всех сил. В каком-то смысле это был поход на эшафот.

Даже дом понимал суть момента. Сейчас, когда в Марене было сто десять сантиметров росту, волшебный дом понизил ступеньки, чтобы девочка могла подниматься, не задирая изо всех сил коленки. Ни шуток, ни смеха. Торжественно и неторопливо.

Но не зря в похоронных конторах, церквях и аудиториях требуют заранее выключить телефон. Денис уже ступил на первую ступеньку, чтобы последовать за Мареной и рассказывать ей сказку, когда веселенький мотивчик прервал аккуратное поскрипывание деревянных ступеней.

— … мать! – Не сдержался Денис и покраснел, что выражается при ребенке.

Трубка лежала на полочке в коридоре. Брать технику в Расписную комнату означало ее превратить в оплавленный кусок пластика. Магия с прогрессом не дружила совсем. Марена обернулась и насмешливо сказала Рыцарю призрения:

— Будешь стоять столбом или возьмешь наконец трубку?

Денис никак не мог привыкнуть, что Марена вовсе не ребенок. Впрочем, к ее внезапной старости он тоже. Он взял трубку, посмотрел на номер и побагровел:

— Диззи! – рявкнул он в аппарат – Где тебя черти носили неделями? Ты же сама подписалась мне помогать, тебя никто за язык не тянул! Мы думали, что с тобой что-то случилось. Переживали.

— Мне нужно отдавать очень старые долги, — мертвым и безжизненным голосом ответила красавица – скоро я появлюсь.

После чего отключилась. Если бы Денис не был так сосредоточен на подъеме в Расписную комнату. Если бы не был так зол на девушку, которая пропала почти на месяц, а теперь звонит как ни в чем не бывало. Если бы не испытывал облегчение, что она все же жива. Если бы… Нет, он не встревожился, не запаниковал, услышав ее такой. Увы…

Марена с Денисом поднялись наверх. Мужчина еще не опустил пальцы в воду, а уже чувствовал рвущиеся наружу слова. Он не видел себя со стороны, но его глаза тоже наполнились колдовским светом, когда он принялся рассказывать сказку:

Сказка девятая.

Танцуй Вероника, танцуй.

Из плохонького, писклявого динамика убогого китайского магнитофона доносился рваный, неровный ритм. Когда-то на магнитной пленке был записан вальс, но пятая перезапись, отвратное качество техники и самой кассеты, оставили от него лишь ошметки. Впрочем, Вероника не жаловалась. Она вообще не понимала, что музыка убогая. Она танцевала. Пока никого не было дома, пока реальность клубилась в тенях и углах, отступая перед сверкающей фантазией.

Обшарпанная комнатушка, густо пропахшая детской мочой, вонючей овсянкой, перегаром и бедностью, на время танца теряла стены и границы. Вероника танцевала уже в другом мире, где бесконечность танца и музыка были прекрасны и растворяли ее душу в себе. Разводы на немытом окне преломляли свет в прекрасную абстрактную картину, которую могла видеть только она. Допотопные обои расцветали нереальными, восхитительными цветами и девочка кружилась среди этого великолепия. Без будущего, без прошлого и даже исчезнув из настоящего. Свободная и счастливая. Реальность ворвалась как всегда грубо и бестактно, а еще болезненно:

— Паскуда! – послышался вопль рядом с ухом, а в следующую секунду затрещина обожгла затылок и застлала тьмой глаза.

— Ай, — воскликнула Вероника, вжимая голову в плечи.

— Пляски, сучка, устроила! – вопила мать, молотя ее по спине правой рукой.

В левой болтался, как тряпка, зацепившаяся за корягу, пятилетний брат. От него ощутимо несло дерьмом, а заношенные колготки недвусмысленно отвисали сзади.

— Я в магазин, а она плясать, тварь! – на бутылку ей не хватило, пришлось брать в аптеке «боярышник», да к тому же Сережка обгадился, потому она была злая и срывалась на дочери.

— Прости, — Вероника пыталась уклониться от побоев, но размеры комнатушки не давали пространства для маневра – прости мама, я больше не буду.

Мать угодила ладонью по позвоночнику и отшибла пальцы. Боль немного ее охладила. К тому же она мечтала о пиве, которое приволокла из магазина. Женщина злобно прошипела:

— Тварюка, я тебе сказала прибраться? – Вероника кивнула, размазывая слезы – Я о тебе забочусь и тут такая благодарность. Дрянь.

— Прости, — повторила Вероника, боязливо втягивая голову и вздрагивая от каждого движения матери.

Мать стукнула ногой по магнитофону и провод питания вылетел из раздолбанной розетки. Следом она всучила потную грязную руку брата Веронике.

— Иди делом займись лентяйка, брата подмой.

Сережа постарался от души, чтобы затея с подмыванием стала еще интереснее. Без развития разума, он жил инстинктами, и они подсказывали ему, что надо выживать сестричку всеми силами. Мальчик брыкался, не давая снять с себя изгаженную одежду и постаравшись испачкать все, особенно сестру.

Мать тем временем достала покупки. Литр подсолнечного масла и кочан капусты, должны были стать их едой на сутки. Но про пиво и «боярышник» мамаша не забыла. Потягивая дешевый ерш из жестяной банки, мама общалась по телефону со своей лучшей подружкой Ленкой:

— Представляешь, моя дура, вместо уборки затеяла танцы. Правильно ты мне говорила, что надо было ее в спец интернат сдать.

То, что дочь ее прекрасно слышит, женщину не смутило. Она повелительным жестом показала на кучу тряпья перед шкафом, приказывая найти что-то условно чистое и надеть на Сережу.

— Тут все грязное, — пробормотала Вероника.

За это тут же получила очередную затрещину. Мать выудила из кучи белые, девчачьи колготки, с желтым пятном в промежности. Сережа их ночью описал, но они уже высохли и мать решила, что они подходят.

— Вот ты, Ленка, молодец – продолжала трещать мамаша – сдала своих и сейчас нашла себе нормального мужика. Кстати, как там дела у Антона? Что, опять в рейсе? Ну, для дальнобойщика нормальное дело. Да и тебе лишний раз глаза не мозолит. Лишь бы деньги приносил. Ха! А для чего еще мужики нужны? Точно! У него там друга нет? Познакомишь?

Вероника вздохнула, последний раз, когда мать приволакивала мужика, ей с братом пришлось ночевать у соседей, чтобы не мешать «высоким романтическим отношениям». Это ничего. Кажется, его звали дядя Толик. Он оставил полкило конфет и апельсины. До этого был дядя Гриша и он постоянно лез к Веронике под юбку. Но кто поверит умственно отсталой? Уж во-всяком случае не ее родная мать.

Мамаша убедила всех, включая себя саму, что именно дети мешают ее счастью. Не прогрессирующий алкоголизм, не свинарник, в который превратилась ее комната. Дети мешали. Особенно Вероника. Девочка не была идиоткой в медицинском понимании этого слова. Но если человека всю жизнь убеждать, что он дурак, то он в это поверит в конце концов.

Девочка стала идеальной жертвой для мамаши. Она никогда не била дочку настолько сильно, чтобы инстинкт повелел спасаться. Но каждодневное третирование превратило девочку в забитое животное, вздрагивающее от каждого шороха. Мать это устраивало. Ведь всегда под рукой был кто-то на ком можно было сорвать зло, за свою ничтожную и убогую жизнь. Не просто виноватый во всех грехах, а еще и тот, кого можно было наказать.

Единственной отдушиной для Вероники был танец. Магнитофон не пережил припадка ярости матери, но сама музыка звучала в памяти девочки, причем куда более приятная и нежная, чем оригинале.

Кто знает, куда завела бы девочку такая жизнь. Возможно она бы устроилась работать уборщицей или посудомойкой, поскольку искренне считала бы себя слишком тупой для любой другой работы. Таскала бы матери деньги на выпивку и питалась объедками. Куда менее вероятно, что она, под воздействием подростковых гормонов, восстала бы против матери, потом против общества и оказалась бы в тюрьме. Карьера ненамного лучше, чем посудомойка, но хоть с каким-то самоуважением, хоть и извращенным. Кто знает…

Но ремонтники провтыкали замок от люка, что вел на крышу общаги. Девочка нашла самое тихое и уединенное место в человеческом муравейнике – крышу дома. Мягкий, подтаявший за день рубероид, густо посыпанный песком, стал ее бальным залом. Никто не мешал ей танцевать в свое удовольствие, пока мать хлестала спиртное с подружками и хахалями.

Целый месяц Вероника танцевала на крыше, на время забывая о необходимости спускаться вниз. Наблюдая, как весна отвоевывает у зимы самые глухие подворотни, а затем украшает спальный район зеленью и красотой.

Естественно, вместе с убогой комнаткой, была забыта и школа. Четвертая четверть была тотальным провалом в учебе. На этот раз мать решила ее воспитывать вдумчиво и долго, вооружившись пластиковой выбивалкой для ковра. Вопли и крики избиваемого ребенка вообще никого не тронули в общаге. Вероника не дождалась помощи, она видела только потную от усилий, злую мать и довольно лыбящегося братца. А еще боль. Без конца и без остановки.

Даже когда девочка потеряла сознание, мать продолжила ее лупить, не сразу сообразив, что дело плохо. Впрочем, скорую она вызывать не стала. Проверила наличие пульса и пошла разводить настойку коры дуба с лимонадом, что считала коктейлем для успокоения нервов.

Когда она пришла в себя, общага уже утихла, только храп и перегар болтались по этажам. Несмотря на то, что она толком ничего не видела, разум Вероники работал невероятно остро. Кое-как разлепив один глаз, второй заплыл слишком сильно, она поползла к выходу. Иногда она не выдерживала и поскуливала от боли, как раненный щенок. Но мать была настолько пьяна, что не слышала этого.

Пластиковой выбивалкой для ковров, крайне трудно сломать кости, потому у Вероники не было переломов, а вот вывихнутые суставы присутствовали. Колено и локоть. Потому путь на крышу был долгим и очень болезненным. Когда она наконец-то ощутила под пальцами песок и гудрон, в ушах колотили барабаны, а от боли хотелось выть.

Выть было бесполезно. Животное воет, когда просит помощи. Вероника знала, что никто и никогда ей не поможет. А барабаны в ушах уже начали отбивать ритм, восхитительный ритм вальса. Просто она его не сразу узнала.

В темноте не было видно опухшего, синего лица, даже нескладная фигура размывалась, превращаясь в нечто необычное. Вероника встала. Пошатнулась, но устояла. Ее звал танец, который раздвинет ее убогий, паскудный мирок. Лишит его стен и границ.

Некому было оценить движения девочки «с задержкой развития», как это лицемерно называли взрослые. Возможно, они были смешные и нелепые. Но самой Веронике они казались изящными и прекрасными. Вальс звучал в ее ушах, и она танцевала, пока пивная пробка не попала под ступню, разрушая хрупкое равновесие между танцем души и адской болью в вывихнутом колене.

В этот момент она была слишком близка к парапету. Возможно, она подсознательно двигалась к нему, а может быть случайность привела ее к краю крыши. На долгие, бесконечные две секунды, мир по-настоящему раздвинул свои границы для девочки. Ничто, даже гравитация не мешала ей танцевать. Не явились ангелы, чтобы подхватить ее. Не случилось чуда. Мир пошло и грубо взял свое, забрызгав Вероникой стену до второго этажа.

Мать устроила спектакль над изувеченным трупом, хотя в глубине души была довольна. На нее не подумали, полиции было лень разбираться и все списали на самоубийство. Кроме того, Вероника почти выросла. Вскоре за нее перестали бы платить деньги. А она опять беременная. Государство позаботится о несчастной матери-одиночке. Можно будет уйти в декрет и вволю пить. Красота!

Уже после похорон, когда комната в общаге опустела, а Сережка мирно спал в грязной кроватке, мать попивала оставшийся с похорон кагор и улыбалась в небо:

— Дурочка ты была, доченька, царство тебе небесное. Ну, теперь уж танцуй, Вероника, танцуй сколько влезет.