ПЕРВЫЙ  РАЗ В  ПЕРВЫЙ КЛАСС

В  первый класс я пошёл в 1951 году, в школу, где мама была завучем. Тогда эта школа состояла из трёх отдельных корпусов: начальной, семилетней и средней школы, которые находились недалеко друг от друга, на соседних улицах.

Вот в первую, начальную школу, я и пришёл 1 сентября. Как сейчас помню этот теплый, солнечный и праздничный для нас, первоклассников, день.  Хотя сравнивать тот день с нынешнем  1-е сентября невозможно. И цветов тогда почти не было, да и одеты мы были далеко не по — праздничному, не то, что нынешние дети.

Ведь у большинства  послевоенных первоклашек не было отцов:  у одних  они погибли на фронте, у других  ребят  отцы  ещё дослуживали в армии.  И детей матери поднимали в одиночку, а кое у кого, даже не было родителей, и их воспитывали бабушки.   Да и семьи, нередко, были большие. Много детей беженцев было из Белоруссии,  Украины, и даже с Прибалтики. Этим детям особенно было тяжело, у них, как правило,  и близких никого не было.      Класс у нас собрался очень большой — 42 человека. Я помню как моя первая учительница  Нина Васильевна Севостьянова, уточняя списки своего класса, с кем-то спорила, так как  не хотела брать ещё одного ученика – 43 –го, ему не хватало места,   ни в самом  классе, ни для  записи его фамилии в  классном журнале.

—  Мне что, для него, новый журнал заводить?  — были её аргументы.

Этого ученика, который в классе появился самым последним,  привела в школу  за руку мама. Он был небольшого росточка, в одних трусах, весь в цыпках, ссадинах, неумытый и выглядел заморышем. Было видно, что своё чадо она только, что изловила на улице и силой привела в школу.  Нина Васильевна начала потихоньку высказывать об этом матери, на что та, стала причитать о своей тяжёлой доле без мужа, погибшего  на фронте, куче оставшихся детей и, что сын отбивается от рук и не хочет идти в школу…

Конечно, взяли и этого 43-го,  мы его потом звали «Катун»,   всех разместили, посадив, некоторых, за парты даже по три человека.

Забегая вперёд, скажу, что Катун был оторви парень. Учился кое — как, постоянно озорничал, не было дня, что бы он  не  выкинул какую – нибудь каверзу.  То нажуёт промокашек, собрав их из тетрадей  всего класса,  и встав на плечи  Воронова, это ещё у нас один из многих переростков в классе,   мокрые  насуёт под цоколь лампочки. Пока промокашка влажная – лампочка горит, а как нагреется, высохнет – гаснет. В классе было шесть лампочек и вдруг все они одна за другой начинали  гаснуть. Вторая смена, зимой в четыре часа  уже темно. Учитель пощёлкает выключателем – света нет, электрика тоже нет,  и нас отпускают домой.

То принесёт в класс карбид и набросает в чернильницы — непроливайки. Чернила изойдут все пеной, запах невыносимый – опять занятия сорваны.   То доску исчертит парафином – мел не пишет.  У него постоянно отбирали карты, папиросы, картинки с полуголыми  девицами.

С рук ему не сходило, за ним в классе даже был закреплён персональный угол, его постоянно ругали, как могли, воспитывали, давя на его сознание, но он был неисправим. Но  из школы не исключали, надо  всем детям военного времени дать обязательное начальное образование. В вечерней школе начальных классов не было, по внешнему виду  эти ребята,  из – за недостаточного питания и ухода,   мало  отличались ростом от нас первоклашек. Вот их и обучали вместе со всеми.

Он хоть и не учился, просто ходил на занятия, но его за уши  учителя всё же дотащили до  четвёртого класса.  Но закончить четвёртый класс Катуну   всё равно не пришлось. Весной, в конце учебного года,  со  взрослыми ребятами,  он ограбил  магазин, при этом избив и покалечив серьёзно сторожа,  его арестовали.  Мы его больше не видели.

Продолжение следует