Глядя на великолепные снимки нынешних чудес этого небольшого провинциального городка на Гомельщине, где прошла моя юность, вспоминаю рассказ одной из его жительниц — одинокой женщины, которая проживала вместе с двумя дочурками в небольшом домишке, прячущемся в тени развесистых садовых деревьев. Было это в конце 70-х, когда многоэтажки, выросшие позднее на пустыре вблизи ее дома, только-только начинали строиться.

Как-то раз, угощая нас, тогда еще 15-летних школьниц, приготовленной по особому рецепту кукурузой из собственного огорода, тетя Лена вдруг начала вспоминать свои такие же юные годы. А надо сказать, что пришлись они на фашистскую оккупацию. Ее неторопливый рассказ о том, как однажды вместе со своей матушкой они собрались в местечко (областной центр), в те минуты, когда вижу фото местной достопримечательности — памятника архитектуры классицизма второй половины XVIII века — Чечерской Ратуши, выплывает из глубин памяти очень часто. Поведаю вам его от лица самой героини (уж извините, отчество ее запамятовала, потому как эту добрую, с теплым отношениям к людям, женщину все окружающие звали просто — тетя Лена). Но прежде хочу предупредить: говор этой женщины сильно отличался от местного диалекта, поэтому обороты ее речи, не факт, что будут узнаны аборигенами.

— Собрались мы как-то с мамкой в Гомель — кое-что из еды на обувку, да одёжку поменять. Захватили с собой лукошко яиц, сальца кусочек, да хлеба две горбушки. А чтоб немцы нас с пути не завернули, прежде надо было «ауйсвайс» получить — бумажку такую, разрешение, чтоб до самого местечка нас вражеские посты пропускали. И идти за ним надо было в комендатуру, которую немцы разместили в Ратуше. Пришли мы, значит, стоим, ждем. Вдруг из двери выходит немец — молодой такой, высокий, худю-ю-ю-чий… Фуражка кверху вздернута, сапоги — до колена и начищены так, что аж в глазах рябит! Увидел нас, подошел и вдруг… тянет руку в мою сторону. Ну, думаю, всё! Конец пришел! Мы, местные, были наслышаны о том, что фашисты с нашими девчонками вытворяют. А он… нараспев так, коверкая русскую речь, вдруг произносит: «О-о-о, бле-о-нди-инка…» Вы не смотрите, девчонки, что сейчас мои волосы тусклые да серые. У меня они с детства белюсенькими были, — уточняет тетя Лена, и продолжает: — Я от страха зажмурилась, а он… по голове погладил, достал из кармана шоколадку и мне сует…

Ну а дальше тетя Лена принялась безудержно хохотать.

— Мы и слова-то такого с мамкой раньше не слыхивали. Вот и показалось, что немец произнес… В общем, не «бле-онди-инка», а … Ну-ка подставьте-ка, девчонки, в это его «ео» нашу букву «я», что получится? Сейчас смешно, а тогда… Как услышали мы, что именно сказал немец, так рванули из комендатуры, что обо всем на свете забыли, и о бумажке пропускной тоже. Так, не на возу — с комфортом, а пёхом, где тропками лесными, где болотами до местечка и добрались…

Давно нет в живых тети Лены. Нет, скорее всего, и домишка того. А память о событиях тех лет, переданная ею нам, тогда еще совсем юным девчонкам, всё еще жива.