Женщины! Дорогие мои женщины. Не завидуйте! Я не готовлю кушать. У меня нет проблем, что приготовить на ужин или на завтра. Хотя у меня есть сын. Да и дочери уже есть.

Женщины. Не завидуйте. Я не стираю своё бельё. Вообще ни какое бельё не стираю. Ни себе, ни сыну. Ни новым своим дочкам.

Женщины не завидуйте. Мы все здесь как на курорте. И мы благодарны всем кто за нас стирает и для нас готовит.

Женщины не завидуйте! Да и все остальные — не завидуйте! Мы все выглядим здесь как курортники. Но все мы, собранные не по своей воле, в этом палаточном городке……

Все Мы — БЕЖЕНЦЫ!!!!!!!!

Как это прекрасно, думать о том, что ты приготовишь на завтрак или обед любимому мужу и сыну. Чем вкусненьким их побалуешь?! Я это поняла только сейчас, когда до плиты не дойти, не доехать. Да и муж неизвестно где. Дома война. Хотя не понятно. А есть ли дом. Считай уже нет. Когда уезжали, а точнее бежали — от дома остались только две ступеньки и три дерева.

Но надо по порядку. Чтоб всё было понятно. Я расскажу вам о нашем бегстве со своей Родины. И всех злоключениях, которые выпали на всех почти беженцев, прибывших в Россию за помощью, и получивших эту помощь бесплатно и бескорыстно. За что огромное спасибо и низкий поклон всей России и людям здесь живущим. Начну я свой рассказ издалека, чтоб было понятнее.

Всё было тихо, и день не предвещал грозы. Муж только заехал на обед, а сын играл с мальчишками на улице. Когда поставила на стол борщ и галушки, муж вздохнул тяжело, но, ни чего не сказав, стал обедать. Я знаю, что хочется мяса, но взять, то его пока негде, да и не за что. В Славянске война, а в ближайших сёлах ни поставок, ни торговли на рынке. Да и зарплату давно не видели. Благо на селе все овощи на огороде. Тем и живём.

Курицу теперь, делю на два дня. Кто его знает, когда всё успокоится? Поэтому всё экономим. Хозяйство ведь не безразмерное.

Вышла на улицу, позвала обедать Антошку. Он нехотя, но зашёл. Пообедать с отцом — это как ритуал. Моим мужикам нравилось общаться за обедом. Сергей рассказывал, что нового на селе, да и в мире, а Антошка делился своими, мальчуковыми тайнами. В общем — идиллия.

Поэтому сын оставил свои игры и зашёл в дом. Я выглянула на улицу. Все мальчишки побрели по домам. Закрыв калитку, я пошла в дом. Поднялась на ступеньки и, открыв дверь, оглянулась и посмотрела на небо. Оно было нежно голубое. Мелькнула мысль, что где-то гроза, но наверно ошиблась, на небе, ни облачка. Хотя гул и раскаты грома были отчётливо слышны.

Тут я остановлюсь и попрошу вас не читать всего этого дальше, если вы не способны сопереживать. Если вы не хотите портить свою нервную систему. Или на крайний случай если вы не выносите ужасов войны. Я постараюсь не обременять вас описанием всех увиденных ужасов, но не смогу уберечь вашу психику от того что видела и пережила сама.

К этой минуте я буду возвращаться много раз. Голубое, безоблачное небо и странный, непонятный гул, сейчас, возвращаясь в те минуты, я могу всё обдумать, всё сопоставить. И всё произошедшее обсудить, если не со знакомыми, то хоть сама с собой. Да уж. Именно со знакомыми, а не с друзьями. Где те друзья? Кого нет в живых, а кто — то в России, на «каникулах у бабушки». Такие же беженцы, как и мы. Или как называют нас на Украине — нищеброды или халявщики. Которые просто поехали отдохнуть. Колорадами нас не зовут, мы не митинговали и не воевали. Мы мирно жили у себя дома. Это сейчас мой муж неизвестно где? Жив или нет? Ни чего не знаю. Каждый день отправляю эсэмэски, и только раз пришло сообщение, что доставлено адресату. Значит жив. Уже и не плачу. Поэтому приступаю………

Голубое безоблачное небо, и не понятный гул. Я взглянула на небо и зашла в дом, закрываю за собой дверь. Это были последние секунды жизни. Той, мирной жизни, что была у нас до этого.

Я упала на пол. На меня упала дверь, которую я ещё держала за ручку. И в таком виде, волоком по полу, обдирая лицо, руки, ноги, да и всё тело я просунулась до самой стены. Там, больно ударившись головой, я на какое-то время потеряла сознание. Вы не подумайте, всё это я поняла и осмыслила на много позже. В тот момент я не чувствовала ни ударов ни боли. Придя в себя, вскочила и ринулась в комнату. Муж и сын лежали на полу, Серёжа собой прикрывал Антошку. Увидев меня, он вскочил и бросил меня на пол рядом с сыном. Сам упал сверху, прикрывая нас от осыпающейся штукатурки и летающих осколков стекла. Кругом стоял грохот и пыль. В разбитые окна влетало нечто, и проносилось над нами со свистом. Это были осколки бомб и снарядов. Бомбёжка продолжалась очень и очень долго, но вот стала затихать. Стал слышен рёв двигателей реактивных самолётов и вдруг тишина. Оглушающая тишина. Муж встал. Мы с сыном уселись на полу. Муж стал отряхивать с головы да со всего себя пыль. Я осмотрелась. У сына и у мужа были порезы на лице и на руках. Я встала и пошла к серванту, взять из аптечки зелёнку. Но муж, схватив на руки Антона и дернув меня за рукав, сказал, чтоб мы бежали в поле. Там бомбить не будут. Я схватила со стола половинку батона и выбежала во двор. То, что мы увидели — нас ошеломило. Кругом дым, пыль, гарь. Невдалеке видно пламя, что — то горит. Мы бегом.

Дала Антошке батон, чтоб перекусил. Самого его посадила в погреб. У нас хороший погреб, почти шесть метров глубиной. Муж там и полки для закаток сделал, и ящики для овощей сколотил. Большой погреб, холодный. Картофель до майских лежит, не вянет. Уже пора новый закладывать, а мы старый как молодой едим.

А. Ну да. Так вот. Антошку повела в погреб, а он кричит:

— Там темно, страшно и холодно.

Сказала, что дверь закрывать не буду, но если услышит гул самолёта, чтоб спустился в самый низ. Он согласился, и я побежала догонять мужа, который мелькал во дворе у соседей. Их дом дымился, и возможно нужна была помощь.

У соседей всё разбито. Сарая нет. Курятника и коровника тоже нет. Хорошо корова в поле, а вот свинью убило. Соседка собирает по двору убитую птицу. В доме нет стёкол и почти всего шифера. Но зато стены и потолок целы, только побиты осколками.

Побежали через дорогу. Там полыхает газовая труба. Бабушка, хозяйка дома, мечется по двору с причитаниями, не зная, что делать. Муж подкатил бочку к воротам, залез и перекрыл кран на входе. Огонь затих и погас. Бабуле дали воды, обтёрли лицо мокрой тряпкой и она успокоилась. Мы побежали дальше по улице. Третий, четвёртый двор. Перевязка раненых, помощь в тушении, трое даже убитых. Мелькание лиц, слёз, ран — в голове всё смешалось. Остановились только глубокой ночью и на другом конце села.

Обоих как душ ледяной окатил — Антошка в погребе. Через село обратно не бежали, летели. У дома встретили бабушку Агрепину. Но так запыхались, что слова не могли сказать. А она руки в стороны расставила — останавливая нас.

— Я вашего, озорника спать положила. Принесла вам пирожков и спасибо сказать. А малыш в погребе сидит. Вот накормила и теперь спит. И вы ложитесь. Намаялись за день. На обоих лица нет. Спасибо Сережа, что газ затушил, не знаю, что бы я сама делала.

И пошла через дорогу к себе.

На столе лежал кусочек от батона, наверно, что Антошка не доел. Миска с пирожками и кувшин молока были накрыты полотенцем. И вот тут мы почувствовали голод. Сергей уже пьёт молоко с пирожками. Я бегом до холодильника. Я несу куриную ножку из борща и галушки. Правда галушки покрыты пылью, но мы не замечаем и быстро всё уплетаем. С голодухи на пыль не смотрят. И когда я успела убрать галушки в холодильник, не помню. В соседней комнате сопит Антошка. Прикрыла дверь, чтоб не разбудить нашим громким ужином. Среди всего этого мусора, стекла и пыли мы были счастливы и улыбались. Мы многим помогли, а это хорошо. А сытый муж, ребёнок в постели — что ещё нужно женщине для полного счастья. Всё остальное уберём, отремонтируем, восстановим. Мы вместе. Мы рядом. Хорошо.

Перекусили. Пошла стелить постель. Внимание привлек шум на улице. Сергей выглянул в окно. Было темно и ни чего не видно. Зато прекрасно слышно в ночной тишине.

По улице бежал мужчина, по голосу вроде как не местный и кричал:

— Тушите свет. Бегите из домов, они готовятся. Сейчас будут стрелять. Тушите свет….

Нам повторять много не надо. Сергей метнулся в спальню, схватил Антошку прямо с одеялом и на улицу. Я схватила с вешалки у входа его рабочую куртку и свою вязаную кофту и следом на улицу. Не сговариваясь, пошли быстрым шагом в огороды. Там ещё днём заприметили большую воронку. В неё и спустились. Было тихо. В свете луны и звёзд видели копошащихся в саду соседей, разделывающих убитую утром свинью.

— Хорошо, что Антошку не разбудил. — Сказал Сергей, аккуратно укладывая ребёнка на подстеленную мной куртку. Кофту подложила как подушку под голову.

И тут такое началось! Мы такого ещё не видели.

По небу летели огненные змеи. Они впивались в землю — поднимая камень и песок высоко ввысь.
Они впивались в дома — и брёвна перекрытий и стропила разлетались в стороны как спички из перевёрнутого спичечного коробка.

Они впивались во всё — эти огненные змеи, неслись по небу, неся смерть, страх, разруху.

Грохот стоял неимоверный. Но зрелище было завораживающее. Сначала был слышен вой собак, а потом только вой снарядов. Знаменитая Российская катюша. Как теперь я понимаю тех немцев, которые на себе испытали залпы этих катюш во время войны. Но, то была война, и немцы были захватчиками.

А сейчас 21 век и мы мирные, сельские жители, лежащие на дне воронки от бомбы и прижимающиеся к земле, чтобы нас не достали осколки. Да это маразм, не говорите мне об этом. Такого не бывает. А сама ты, где сейчас сидишь и что делаешь? Да! Я в воронке и прячусь от снарядов и осколков. Но этого не может быть, только по тому, что быть этого не может. Сама не поняла что сказала.

Приподняла одеяло. Антошка посмотрел на меня и резко укрылся. Плачет. Поняла я. Но не утешить, ни успокоить не могу. В этом грохоте разных звуков и вакханалии мигания огней, не возможно, что — либо говорить, или делать. Страх сковал всё. Ни желаний, ни мыслей — ни чего. Пустота в голове, только ужас.

Уже начало светать, когда прекратился обстрел и весь этот ужас. Точнее мы поняли, что он прекратился только по тому, что стало немного тише. Кругом всё горело, выло, шипело и стреляло. В зареве пожара было понятно — села нет.

Серёжа сказал на ухо, что скоро вернётся и вылез из воронки. Попыталась удержать, но, ни ноги, ни руки меня не слушались. Постаралась взять себя в руки. Попыталась подняться. Поскользнулась и упала. Не поняла сначала, откуда здесь вода? Дошло до меня. Описалась. Я пишу так и мне не стыдно, девчонки, нет. Я ни кому не желаю такой ночки.

И так. Я попыталась встать и поскользнулась. Упала. Вспомнила за Антошку. Сняла с него одеяло. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Тут я прильнула к его щеке, поцеловала. Вытерла слёзы. Мой сынуля плакал молча. Как мужчина, — которому нанесли тяжёлую рану. Храни его Господи. Да уж девчонки, я молилась. Первый раз в жизни я молилась. И молилась искренне, от всей души. Я молилась не в церкви, а в канаве. Не для священника, а для себя. Для своего успокоения. Я так ни когда не смогу больше молиться. Я молилась за нас троих. И Бог наверно меня услышал. Мы выжили в этой круговерти огня и дыма, грохота и смерти. Да мы живые и уже светло. Пора корову выводить в поле. Хозяйство кормить. Еду готовить.

Подсадила из воронки Антошку, а сама подняла одеяло и собрала вещи. Антошка свалился на меня и зарыдал навзрыд. Попыталась его успокоить, а он всё повторял: там -там — там. Я встала и выглянула из воронки в ту сторону, куда показал Антон. В стороне лежала половина женского тела, и скалилась всеми зубами из-за обгоревших губ. У меня волосы зашевелились на голове. По ногам потекло. Я подумала, что опять описалась. Посмотрела на ноги. Мой взгляд перехватил Антошка:

— Мама у тебя кровь. Тебе больно? — и заревел ещё больше.

— Да это я поцарапалась, когда упала здесь в яме. Не бойся, маме не больно. Пошли домой.

Пытаясь успокоить сына, в голове перебирала всё что произошло. Ран у меня вроде нет, тянет только низ живота. Скорей всего, стресс пережитый ночью и сейчас спровоцировал ранние месячные. От этой мысли мне самой полегчало.

Я укутала Антона, который немного успокоился, с головой в одеяло и стала выбираться из воронки. Тщательно стараясь скрыть от глаз ребёнка эту страшную картину.

Страшной это можно назвать только на первый взгляд. Когда я стала оглядываться по всем сторонам, медленно неся Антошку на руках через весь огород, то увидела картины намного страшнее. Описывать всего этого не буду, дабы не портить нервную систему ни себе (вспоминая), ни людям (читающим это). Только скажу, после увиденного, до дома, я долетела за секунду. А тут ещё удар. Дома то НЕТ! Раскатали наш дом по камушку. И единственное что от дома осталось — две бетонные ступеньки от крыльца.

Усадила Антошку на ступеньки, сказала, чтоб ни куда не ходил. Поднялась. Огляделась. Мысль работала чётко, как часы. Схватила на развалинах тряпку, похожую на полотенце. Побежала на огород, к колодцу. Быстро обмылась, чтоб не пугать кровавыми ногами ни людей не сына. Привела себя в порядок, насколько это возможно у колодца с ведром воды. И бегом к дому. Точнее к тому, что от него осталось. Бегу, глаза видят, мозг запоминает, но сама я, ни чего не замечаю. Это потом, в автобусе, а ещё больше потом в палатке, на переселенческом пункте в России, я прокручивала в голове эти кадры. Увиденные глазами, но тогда до конца не понятые и не осмысленные. Видимо наш мозг нас бережёт. Если бы я тогда, Там, всё это осознала, я бы сошла с ума. И не наверно и может быть, а точно на триста процентов.

Это Там я видела наш сад. Тот сад, что мы сами посадили, вырастили, взлелеяли. В саду остались, не более трёх целых деревьев. За что? За что нам это? Господи! Мы же ни кого не убили и никому не сделали ни чего плохого. Мы тихие, мирные люди. Иногда даже ходим в церковь. Всё некогда. Дом. Семья. Но в душе всегда с Богом. За что? Может, нам нужно было вынести эти испытания, для какого — то очищения? Или это плата за долги отцов наших? Не знаю. Но видеть, то, что видела я — больно. Очень и очень больно. Тот погреб, что мы рыли с мужем своими руками. Те ступеньки, 22 см высоты, 20см ширины и метр длинны. 24 ступеньки и приступок. В этот погреб, где ещё вчера прятался Антошка, попал снаряд. Вниз не спустится. А в той яме что осталась, нет ни одной целой банки консервации. Всё разбито. И огурцы лежат в куче стекла вместе с творогом. Да и всем остальным. Сколько труда?! Моего и мужа. Посажено, выращено, собрано, закатано.

Я понимаю, что это описание вам не нужно. Но это всё моё. Мой труд, моя жизнь. Простите если нудно. Но и меня поймите, как мне обидно. Ко мне в дом пришли, Всё разбили. И сам мой дом сломали.

Взяла за руку Антошку и повела к родителям. Наверно зря. Но и сидеть на развалинах было невмоготу. Надо накормить сына. Да и Серёжа должен придти, тоже есть захочет.

Идём по улице. Я стараюсь отворачивать голову сына в другую сторону, от кровавых сцен во дворах. Тут крик Антошки;

— Там, там, мама там голова.

Дёрнулся и уткнулся в юбку носом. Посмотрела вперёд, куда он показывал рукой. Что-то красное круглое и красно вокруг. Ну и зрение, что рассмотрел. Перешла с ним на другую сторону и спустилась в обочину, чтобы ему не видеть этого ужаса. Но когда подошла поближе, то я даже улыбнулась. Поднялась с сыном на дорогу. На краю дороги лежала куча разбитых арбузов. Видимо их тут продавали. Вот издали один из них был и в правду похож на голову.

— Смотри. Ты арбуза испугался, сынок.

Антошка тоже улыбнулся. Это маленькое, ложное ЧП, немного ослабило наше напряжение. Мы пошли дальше.

Мы пришли. Я попыталась опять спрятать голову сына в юбке, но он вырвался и смотрел. Там во дворе стояла кровать и на ней, как голубки лежали два тела.

Мама и папа, бабушка и дедушка. Самые родные мои люди на земле. Они мирно лежали на кровати, стоявшей среди камня, веток, соломы. Можно было подумать, что они мирно спят. Так наверно и Антошка подумал. Он дёрнулся бежать к ним. Но я была выше, и видела их безжизненные глаза, обращённые к небу. Их разорванное и окровавленное одеяло рядом с кроватью. Нет, я не в силах описывать эту картину. Я схватила сына за руку и пошла. Куда? Не знаю. Зачем? Не знаю. Просто подальше от этого ужаса. Но куда? Сколько мы шли, не видели ни одной живой души. Ни кого! Только развалины и пепелища! Даже скотины нет. А где же наша корова? Да нет наверно коровы. Ни скотника, ни сарая, же нет! Во дворе ни чего нет. Да и двора то уже нет!

Где Серёжа? Куда идти? Что делать?

Услышали всхлипывания. Огляделись, на пепелище сидит, качается и плачет женщина. Мы подошли, она, как почувствовала, подняла голову. На чёрном от копоти лице, бороздки от слёз и разводы сделанные руками. Не узнать кто это!

Узнала, когда женщина заговорила. Тётя Маша, Петухова. Что жила у магазина.

— Доченька! Не видала ли где мужика, живого? Понимаешь! она там, родная. Лежит и стонет. Лежит и плачет. Кто бы дорезал. Я не смогу. А жалко, не могу смотреть на её мучения. Берёзка моя. Кормилица.

И запричитала, заплакала.

А мне аж легче стало, с последними её словами. Это она о своей корове говорила, а я подумала, что она свихнулась. О какой корове она ещё думает. Тут села нет. Сколько мы ходим — людей нет. А она о корове. Что делать? Где Серёжа?

ПИииииииииииииииииииии — Бббббббииииииииииии.

— Мама, мама! — я задумалась, а Антошка трясёт мою руку. — Там машина, мама. Там папа. Я аж проснулась как будто. Встрепенулась вся. Смотрю. В конце улицы автобус и кто-то машет руками. Схватила сына на руки и бегом.
На встречу и правда бежит Сергей. Добежал, перехватил у меня Антошку себе на руки, и мы быстро пошли к автобусу.

— Молчи и слушай. Этот автобус едет в Россию.

— Я с тобой. Я ни куда не поеду!

— Молчи. Ты едешь спасать нашего сына. Это продолжатель рода. Тут делать уже не чего. Никому ни чем не поможешь. Родителей я похороню, и твоих и своих.

— И твои тоже?

— Тоже, тоже. Слушай. Автобус частный. Мужик вывозит семью и ещё людей, За вас я договорился. Вот тебе деньги. Я забрал у родителей. Просто знал, где мать прячет. Тебе нужнее, а им уже не надо. Вот телефоны, твой и мой. У дома нашёл. Целые и даже почти заряжены. Мне не звони, только смс. Я вступил в ополчение. Молчи. Кто-то должен защищать нашу землю, отомстить за разбитое и уничтоженное. И кто-то должен ответить за смерть родителей, да и за других тоже.

— Серёжа! Там тетя Маша и корова.

— Это хорошо, что ты заботишься и о других, помогай всем, кто попросит помощи. А тёте Маше мы поможем. Помни — мы славяне, Украинцы. Мы Гитлера с его ордой побили, так неужели мы сейчас оплошаем. Это наёмное войско будет бежать от праведного народного гнева. Когда доедешь, отпишись. И в России, где остановитесь, отпиши тоже. Всё через смс. Я вас найду. Мне негде телефон будет зарядить, поэтому буду иногда включать, чтоб читать твои послания. Всё, целуемся и езжай. Не плач и береги сына. Всё. Быстро. Едь.

Серёжа просто втолкнул нас в автобус. Дверь закрылась. Автобус дёрнулся и покатился по разбитой дороге. Объезжая воронки и большие камни. Но я, ни чего почти не видела. Слёзы застилали мне глаза. Антошка встал у окна и махал рукой отцу, а я просто стояла.

Автобус резко качнуло, и я просто упала в кресло.

Вот так. За какие-то сутки, наша тихая, мирная, счастливая, семейная жизнь — превратилась в Ад войны!

За что? Этот вопрос я задавала себе тысячу раз. Но ответа нет и сейчас.

Автобус выехал из села.

Поездка.

Мы выехали из села.

Вообще-то я эти записи стала вести как дневник, что бы рассказать мужу как мы добрались до России. И где мы остановились. Что бы он мог узнать, как мы добрались. О наших злоключениях и похождениях. Но при всех наших приключениях, я могу сказать своему мужу:

— Я спасла нашего сына. Я вынесла из войны нашу любовь на своих руках. И в прямом и переносном смысле. Я помогала людям. И тем, кто просил помощи и тем, кто не в состоянии был её просить. Было трудно и больно. Было страшно и жутко, но во всех ситуациях я отводила глаза сына в сторону от ужасов войны. Я берегла не только его жизнь, но и его душевное состояние. Я выполнила все, что ты просил. Теперь ты выполни мою просьбу — вернись живым.

Все кто сел в этот автобус — доехали до России. Но чего нам это стоило, вы сможете здесь узнать. Мы выехали из села. Воронки на дороге кончились, и автобус поехал быстрее. Села уже не видно. Антошка перестал махать рукой и сел рядом со мной на кресло. Головой упёрся в стекло окна и стал смотреть на проплывающие мимо деревья.

Достала телефон, подумала, что пора отправить мужу первую смс-ку. На телефоне время девять часов семнадцать минут. Наверно телефон испортился или выключился. Он же тоже пережил бомбёжку. Оглянулась и осмотрелась в автобусе. Две женщины моего возраста и с каждой по ребёнку. Три женщины на много старше, наверно бабушки. У двоих по трое у одной четверо деток. И ещё один старик и с ним двое деток. Маленькие детки на коленях у мам и бабушек. Те, что по старше, уже перезнакомились и сидят по трое, болтают, на нас ни кто не обращает внимания. У каждого своя история, своё горе, свои проблемы. Одеты все по-разному, но в основном все в домашнем. И только у дедушки две сумки. Одна с вещами, другая с продуктами. Как потом оказалось, это отец водителя. Женщин у них убило одним снарядом в скотнике. Когда те доили коров.

Наклонилась к девочке, сидящей на соседнем сиденье, спросила сколько времени? Та посмотрела на свой мобильный и сказала что девять двадцать.

Что — то не так. Наверно просто не хочет со мной говорить, или не когда. Ляпнула первое, что на ум пришло. Вон как она щебечет с подружками рядом. Повернулась и спросила у пожилой женщины сзади.

— Сколько времени, скажите, пожалуйста.

— Вам же внучка сказала, девять двадцать.

— Да не может этого быть, вы даже на часы не смотрели — выкрикнула я, так что даже водитель оглянулся и все на секунду притихли, — я понимаю, что уже вечер, но не настолько же поздно и вдобавок ещё совсем светло.

— Дорогая, успокойтесь. Мы все понимаем через что вы прошли и что пережили. Мы видели, что осталось от вашего села. Но сейчас ещё утро, двадцать минут десятого.

— Извините!

Я повернулась, стала смотреть вперёд и разбираться в своей голове, что да как. Но не успела, автобус резко затормозил. Мы ехали по лесу, но вдруг на дороге появились солдаты национальной гвардии. Один из них зашёл в автобус.

— Оооо! Нищеброды драпают. Пан офицер может, спалим этот автобус. Тут клятые москаляки до Путина драпают, — и, обращаясь до водителя — Прямо ехать нельзя. Сворачивай куда хочешь. Можешь назад ехать, мы сейчас туда стрелять будем, а потом наши танки пойдут. Быстро освобождай дорогу.

Солдат вышел, поднял автомат и выпустил очередь светящихся пуль вдоль автобуса. Маленькие дети заплакали, женщины запричитали. И все попадали на пол. Я сидела и только Антошку отдёрнула от окна, чтоб не зацепило. Оглянулась. Все лежал и плачут. А мне вроде и не страшно. И не такое видели.

Водитель завёл автобус, и, проехав между расступившимися и гогочущими солдатами, повернул на право, на небольшую, лесную дорогу. Дорога была очень плохая, автобус ехал медленно. Но вскоре мы выехали, к какому — то небольшому с виду озеру. Дорога кончилась. Водитель повернул направо и стал ехать вдоль озера. А мы сидели и переживали, лишь бы не застрял в песке. Озеро поворачивало, и нам открылась картина небольшого, явно догорающего пожара. Мы остановились. Решено было сходить все разведать пешком. Чтоб опять не нарваться на солдат. Пошёл водитель, я и ещё одно молодая женщина. Просто у неё ребёнок спал, а меня водитель взял, потому что я, как он сказал, сильно смелая. Догорал, как оказалось, деревянный домик, а вообще это был детский лагерь. Мы немного походили, но люди отсюда видимо не так давно уехали. То там, то тут валялись различные предметы обихода. Мы нашли десять пустых пятилитровок. Набрали сразу в них воды. Потому что без воды страдают все. И взрослые и дети. Нашли дорогу из лагеря, асфальтированную. Перенесли к дороге заполненные бутылки. Когда будем проезжать, заберём, не тащить же до автобуса. Решили идти назад. Но тут ещё удача. Набрели на столовую. Зашли. Осмотрелись, все плиты холодные. Кастрюли пустые. Набрали хлеба, два десятка рыбных консервов, икры кабачковой целый ящик. Пак печенья. Макароны и картошку брать не стали, не на чем готовить. Холодильник под большим замком.

Быстро перенесли к дороге всё добытое. Посадили в кустах женщину, что была с нами. А в кустах, потому что вдруг кто появится, как тот украинский солдат

Я, с водителем, быстро отправилась за автобусом. Так как мы уже долго здесь бродим, и наши наверняка волнуются.

Мы прошли уже догорающий дом, как я услышала, чьи — то всхлипывания. Я остановилась, но водитель стал торопить меня, и я пошла за ним. Но плач повторился, и я сказала, чтоб он шёл один, а я осмотрюсь. Он ушёл за автобусом, а я пошла к озеру. Как мне показалось, плачь, был слышен там.

Когда я поравнялась с кабинкой для переодевания, то увидела двух девочек. Они были в купальниках. Они сидели, прижавшись, друг к дружке и дрожали. Я их окликнула, и они испуганно вскочили, но увидев, что перед ними женщина — успокоились. Я подошла и мы переговорили. Оказалось, что они здесь отдыхали, а сами они из детского дома. Девочки после завтрака сбежали купаться, а когда вернулись, то увидели, их домик сгорел и в лагере ни кого не осталось. Утром их кормили только молоком и печеньем, а теперь они хотят есть.

Старшую зовут Таня, ей 11 лет, а младшую Катя, ей 8 лет. Живут они в детском доме уже почти пять лет. С тех пор как их родители разбились на машине. Из одежды у них ни чего не осталось, всё сгорело в домике.

Я отправила девочек к месту, где мы оставили продукты у дороги, а сама пошла, искать хоть какое — то одеяние. В одном из домиков я нашла две наволочки, а в другом джинсы, правда большого размера. Наволочки, зато хорошие, плотные, льняные. Всё забрала с собой и побежала. Так как мне уже сигналили из подъехавшего автобуса. Когда я прибежала, воду и продукты уже погрузили. Антошка стоял у окна и выглядывал меня. Когда увидел — аж из автобуса выбежал. Я схватила его и занесла вовнутрь. Девчушки стояли у автобуса, не зная, что делать и жались друг к дружке. Я вышла, взяла их за руки и завела в автобус. Усадила в середине автобуса на двойные сиденья. Потом взяла Антошку и посадила к ним на руки, всё теплей им будет. Вот так мы переселились в середину автобуса. Может это спасло нам жизнь в последующем, когда наш автобус расстреливали, а то стекло, к которому жался Антошка, выглядывая на улицу, разлетелось вдребезги.

Перед отъездом быстро перекусили икрой и печеньем. Запили холодной водой. Когда начали, есть, все поняли, как проголодались. За едой выбрали небольшой командный состав, в который вошли трое. Водитель, я и та молодая женщина, Любовь, которая с нами ходила на разведку. На совет возложили обязанности за ведением нашего хозяйства, — дети, продукты и дорога.

Когда автобус тронулся по дороге, я спросила, у кого есть нитки, иголка, ножницы или нож. Иголки не у кого нет, вместо нитки дали шпагат, а водитель дал нож. Автобус выехал на асфальтированную дорогу и поехал по ней. Я же занялась рукоделием.

В наволочках вырезала два угла и середину между ними. Получились две маечки, которые хоть как то прикрыли наготу девчушек. Потом взяла джинсы и начала их вертеть. Как бы их приспособить на двоих. Додумалась. Отрезала штанины, получились шорты. Вырезала снизу вставку и распорола остаток шва, получилась большая юбка. Ну, большая не маленькая. Одела на Татьяну, шпагатом затянула на талии. Ничего, всё прикрыто, прилично и теплее чем в трусиках. Занялась младшей. Штанины распорола, с одной стороны каждую. Сделала ножом дырочки и одела как штору на шпагат. Шпагатом обернула Катю. Вот мои девчонки и приоделись. Теперь не стесняясь и не смущаясь, они смогли снять мокрые купальники и развесить их, чтоб хоть немного подсохли и не морозили девочек.

Я встала, отдала водителю нож. Оглянулась. Вот так. С одного взгляда я поняла — это моя семья. И ни куда и ни кому я не отдам этих девочек. В очередном смс, написала мужу о прибавлении семейства. Думаю, он оценит и похвалит.

Похвала любимого мужа. Как много это для меня значит. Его спасибо за обед или за помощь по хозяйству спасибо. Миллионов не надо — лишь бы слышать его спасибо. Как много в этом слове любви и благодарности. Вот сказали тебе спасибо, и ты знаешь — твой труд замечен, похвален и оценен. И розы в душе распустились.
Спасибо и вам, что всё это читаете, а значит и сопереживаете. Спасибо.

Пока я всем этим занималась, автобус подъехал к развилке. Остановился, чтобы посмотреть, куда ехать. Знак то был. Точнее даже не знак, а целый щит. Но он лежал на земле, и чтобы прочитать его, надо было приподнять.

Но тут раздались выстрелы. Посыпались стёкла. Одно лобовое, рядом с водителем, а второе боковое, там, где сидел дедушка с внуками.

Один из внуков спал, свернувшись калачиком на сиденье у окна. Стекло разлетелось на мелкие кусочки и этими осколками сильно посекло лицо и руки мальчугана. Он в испуге вскочил и хотел кричать. Но дедушки его перехватил и стал прижимать к полу, чтоб мальчуган не попал под пули. Малыш сначала вырывался, но потом затих и лежал тихонько.

Мы все попадали на пол и лежали, ждали, что будет дальше. Выстрелов не было. Мы пролежали минут пятнадцать, но, ни чего не изменилось.

Водитель решил посмотреть, что с автобусом, да и вообще осмотреться. Открыл дверь и тихонько вышел. Мы все зашевелились. Но вставать, ни кто не решился. Все сидели на полу. А вот следующая секунда всех повергла в шок и ужас.

Послышался небольшой стук и окрик:

— Руки! Руки вверх! Вперёд!

В автобус, по ступенькам, с поднятыми руками, медленно зашёл водитель. За ним солдат нац гвардии. Форма была необычная, но с нашивками, флагами и эмблемами. Но внешне он был, какой — то не такой. Почему? Стало стразу понятно, когда он заговорил. Это был немец! Говорил на русском он не плохо, но все, же некоторые слова безбожно коверкал.

— Комхе! Бистро! Бистро! — крикнул он на улицу.

Я уж подумала, своих зовёт, но нет. Зашёл мальчик лет 7-9.

— Вот ваш москаль. Забери, потерялса. Дома у меня такой киндер тоже! Вы плохо сюда ехать. Здесь пост. Разведка. Гвардия охранять свой город. Куда ты ехать? (Водитель молчал). Ростоф нельзя. Война, бандит. Дорога Крым туда.- И ткнул автоматом в сторону дороги и на право. — Но ждать час обед, а, то пуф.

Солдат вышел. Водитель опустил руки и, потянув за тряпьё, усадил мальчика на пол.

За тряпьё — это потому что одет мальчуган был в драные обноски. Солдатский бушлат был с дырками, в бурых и чёрных пятнах. Штаны подвёрнуты до колен и держались на верёвке, перекинутой через шею.

Тут раздался шум и гул. По дороге, до которой мы немного не доехали, с лева на право, двигалась колонна танков, машин, самоходок и катюш. Колонна была довольно большая, но скоро она вся прошла и наступила тишина. Мы стали подниматься с пола, отряхиваться. Водитель отвёл мальчонку к дедушке и посадил вместе со своими мальчиками. Дети признали его за равного, перезнакомились. Так мы и узнали, что зовут мальчика Вова, ему 9 лет. Сам он местный. Но из его семьи, ни кого не осталось. Все погибли во время обстрелов.

Мы уже начали поговаривать, что пора ехать, но водитель сказал, что есть причины, по которым ехать рано.

— Первая, это то, что сказал фашист, ехать только через час. Второе, пока здесь тихо — надо покушать. И третье, самое неприятное, нам прострелили колесо, и мы пока ехать не сможем.

Все вышли на улицу из автобуса. Расположились на лужайке, на обочине дороги. Две женщины наломали веток с ближайших кустов, и пошли выметать стёкла из автобуса. А так как наша одежда и обувь были более домашнего вида, то по стёклам ходить было опасно. Остальные женщины стали срочно готовить бутерброды и открывать консервы.

Водитель и его отец стали готовить всё для замены колеса. Но они, ни чего не успели сделать, так как на дороге послышался гул приближающегося автомобиля. Мы все в страхе попадали на траву и затихли.

Раздались выстрелы. Автоматные очереди. Взрыв на дороге, перед едущим КамАЗом. Визг тормозов, машину занесло и она, слетев с дороги, замерла в кювете. Машину окружили солдаты с оружием. Двое подошли и вытащили водителя и офицера из машины. Их связали, хоть они и не сопротивлялись. Двое других полезли в кузов. Один сорвал Украинский флаг с кабины. В кузове раздались крики и туда полезли ещё несколько человек, а остальные подняли оружие наизготовку.

Двое солдат выпрыгнули из машины, открыли борт и, подавая руки стали снимать с кузова, раненых, искалеченных и связанных солдат.

В итоге мы поняли, что ополченцы устроили засаду на эту машину, по их сведениям везущую пленных. Теперь в плену остался только офицер. Так как солдат оказался срочником, его сразу развязали, и он тут же попросился в ополчение.

После счастливого освобождения пленных, все отправились в нашу сторону. Женщины стали обмывать лица, перевязывать и кормить бутербродами.

Командир подошёл к водителю, переговорил с ним. Водитель позвал меня и далее переговоры мы вели втроём.
Офицер долго и обстоятельно расспрашивал кто мы и откуда. Очень удивился, когда узнал мою фамилию. Правда, не сказал почему. Потом взял карту и показал водителю правильное направление движения. Сказал что немец тот, наёмник и он направлял нас в сторону Киева. Потом подозвал солдата и приказал выдать всем по банке тушёнки и по булке хлеба. Мы сразу за сопротивлялись, мол, мы скоро уже будем в России, так как целый день едем. Но он сказал, что путь предстоит трудный, мы уже сделали большой круг и поэтому просил не отказываться. И тем более — усмехнулся — солдаты поели все бутерброды.

А солдаты и те, что раненые и те, что нет, сидели на травке как на пикнике. Сидели между женщин, держали деток на руках. Всё как в мирное время. У многих даже слёзы были на глазах. Ведь их, сугубо мирных людей, заставили взять оружие и мстить за убитых родных и близких. За уничтоженное жильё. За потерянный мир.

Прощались не долго. Командир приказал восстановить КамАЗ. И несколько солдат пошли заниматься машиной. А трое ребят похватав инструменты, заменили колесо у нашего автобуса.

Машину вытолкали из канавы. На кабину повесили флаг Донецкой республики. Все солдаты залезли в кузов. Остались стоять только трое. Солдат водитель, офицер ополчения и офицер нац гвардии. Мы немного испугались — что сейчас будет. Но солдат развязал нацику руки, и сел за руль автомобиля. Офицер ополчения сказал:

— Иди, иди и думай, с кем ты воюешь, вот с этими детьми и женщинами. Где твоя совесть. Иди и много думай. Я не хотел, бы, снова встретиться с тобой на этой войне. Ведь второй раз ты можешь и не выжить. До свиданья милые наши женщины.

И машина рванула вперёд. И мы долго стояли и махали руками вслед. Махали даже тогда, когда машина скрылась за поворотом. Махали просто для того чтоб скрыть от детей слёзы, которые катились сами по себе.

Потом собрали все консервные банки и мусор после нашего пикника. Залезли в автобус.

Водитель завёл и сразу заглушил автобус. Сначала не поняли зачем, а потом посмотрели на улицу.

Офицер сидел на обочине, обхватив голову руками, и раскачиваясь из стороны в сторону.

Я с водителем вышли и пошли к нему.

— Можем ли мы помочь Вам? Может Вас куда довезти?

— Мне некуда идти. Я останусь здесь. Езжайте. Через час или даже меньше, здесь пройдёт колонна армии. Они меня подберут.

Честно говоря, мы немного испугались и пошли быстро в автобус. Недолго думая завелись и тронулись в указанном нам офицером направлении.

Для меня это стало огромным потрясением и удивлением, когда мы проезжали через развалины какого — то бывшего села. И это было Моё село. Как всё изменилось вокруг. И не только в бывшем селе, но и в округе.

Мы целый день ехали в Россию, а приехали в ту же точку, из которой выехали. Ужас.

Теперь понятно, почему офицер так подозрительно смотрел на нас, когда мы рассказывали откуда мы. Остаётся только загадкой, почему его так удивила моя фамилия. Но это наверно я, ни когда не узнаю.

Хорошо Антошка играет с девочками. Они из палочек и тряпочек сделали кукол и игрались ими. Хотя он, наверное, и не узнал бы в этих развалинах — некогда цветущее село.

Из села, мы выехали по другой дороге. Автобус поднялся на пригорок. И тут всех привлекли остовы машин и другой техники. На самом пригорке, у дороги и на обочине стояли разбитые БТРы и катюши.

До меня дошло и во мне взыграло злорадство. Это те катюши, что уничтожили наше село. И кто — то нашёлся.

Нашёлся тот, кто отомстил за нас. Я вслух громко сказала

— Так им и надо.

А потом подумала, может, и мой муж приложил к этому руку. Может это он со своими друзьями отомстил за нас, за родителей и за всё село.

Ведь не зря судьба привела нас на это место. Ни каким умом не понять, почему мы опять здесь? Почему мы не доехали до России, но доехали до этого места? Как такое могло случиться?

И тут ожил мой мобильник. Эсэмэски посыпались как из рога изобилия.

Телефон 066 — — — — — — — — снова на связи.

Смс доставлен.

Смс доставлен.

Смс доставлен.

Смс доставлен.

И ещё СМС, за которую я согласна отдать пол жизни

— Жив. Здоров. Спасибо за всё. Целую. Пиши.

Вот я и пишу. Тетрадь для вас. СМС для него……….

Вечер в лагере, а на утро в город. Нас оформили, сфотографировали. Дочек записала на свою фамилию и дала отчество мужа. Мы семья.

А к вечеру новая новость. И хорошая, и не очень. Как посмотреть.

Мой муж командир отряда ополченцев, и сейчас с не очень тяжёлым ранением едет сюда, в этот город.

Так что завтра вся моя семья будет в сборе. Чего и вам всем желаю.