Читать предыдущую часть: Первый раз в первый класс..

Но это было потом, а пока мы, робея в незнакомой обстановке, потихоньку присматривались и знакомились друг с другом, получали последние наставления старших. После напутственной речи директора школы Сергея Алексеевича Маковкина, прекрасного воспитателя, замечательного человека, заслуженного учителя РСФСР, мы, взявшись за руки, оглядываясь и озираясь по сторонам, вошли за своей учительницей в класс.

Всё для нас было здесь ново: и само школьное здание, и просторное классное помещение с огромными окнами, партами, выкрашенными свежей краской, и большой, вертящейся вокруг оси, чёрной доски у стены.

Но среди нас были и такие, которые приходили в первый класс уже не первый раз. Я был рослый мальчик, но уж не настолько, но меня посадили на последнюю парту с девочкой, как я позже узнал, старше меня года на четыре. Мы её звали «мамой». У нас вообще на задних партах сидели одни переростки, и я попал в их число, не знаю по какой причине.

Был в нашем классе уже упомянутый Воронин, гренадер, под метр семьдесят ростом. Ему парту специально принесли из средней школы, так как по его габаритам парты, в нашей школе, не нашлось. Когда он садился на своё «законное» место у окна на последней парте, то его ноги были где – то далеко впереди. Но сидящие, на передних партах, на него не обижались, и как – то там разбирались с «лишними» под их партой ногами.

Воронину в первом классе тогда было лет тринадцать, и это уже был его пятый или шестой первый класс. Мы его звали «папой». Из прежних его исключали, трижды оставляли на второй год, но учителя с упорством хотели дать ему хотя бы начальное образование. Воронин нас малышей никогда не обижал, всегда защищал, если, кто осмеливался нас задирать из других классов. Да и вообще за свой класс он стоял стеной, из — за чего не однажды участвовал в драках. Из – за своих больших габаритов ему ничего не стоило ввязаться в драку хоть со старшеклассником. Он был добродушным по натуре, отзывчивым и его в классе все любили и учителя и мы ученики. Но был податлив и легко попадал под дурное влияние. Этим и пользовались его дружки. А дружил он с «катуном», но больше общался ещё с одним переростком из класса в общении «сыч». Сыч был ростом ещё меньше Катуна, с угрюмым взглядом из — под бровей и выглядел ребёнком на четыре – пять лет от силы, хотя действительно он был старше нас года на два.

Всё озорство эти три переростка, в основном, и совершали в классе и школе. Катун по характеру живой и юркий, выдумщик всяких проделок, явно верховодил в компании флегматичного Воронова и тугодума, молчуна Сыча. Только лишь раздастся звонок с урока, как эта троица уже несётся по коридору. Сыч, сидя на загривке, со шваброй — саблей в руках изображал на коне Чапаева, лошадью – же был Воронин с верёвочной уздечкой во рту. И вот эта «конница» несётся по коридору, изображая ржание и гогоча во всю мощь лёгких и круша всё на своём пути. Причём «саблей» Сыч махал так, что лучше в это время под его швабру не попадаться. Зарубит по — настоящему.

Нам часто доставалось от их конницы, но больше всего лампочкам в коридоре. Однажды они так развоевались, что в коридоре покололи все лампочки. Воронин из всех троих был самый «обеспеченный», вот он и «восстанавливал разрушенное в ходе военных действий хозяйство».

Кстати, ездить на «папе» у «сыча» было любимое занятие. Он даже и в школу на его руках «приходил». Однажды принёс Сыча с соской и слюнявчиком на руках, чем до коликов в животах насмешили всю школу, а «сыча» после этого стали звать «соплюня».

Воропаев с нами благополучно доучился до 4-го класса, перевёлся в вечернюю школу и, не закончив семь классов, вскоре был призван в армию. Сычёв с нами учился ещё и в пятом классе. Но из – за склочного, неуживчивого характера, постоянных драк с ребятами, которые он сам затевал и в них — же получал сполна «по шапке» и плохой успеваемости, его вскоре перевели в вечернюю школу. Но и там у него с учёбой не задалось, и он вскоре исчез из нашего поля зрения…

…В моём детстве было совершенно другое отношение ко всем ребячьим шалостям и озорству. И мы, дети и взрослые, по другому относились ко всем проказам, и не дай бог, хулиганству.

И родители, и взрослые, учителя, школа не проходили мимо ни одного детского правонарушения. Спрашивали строго. Это сейчас школьник, подросток и, хуже того девочка, могут в присутствии взрослого выражаться нецензурно, курить, грубить пожилому человеку и, редко когда за это могут получить замечание и тем более понести какое — либо наказание. Тогда же мы это себе позволить не могли.

Наказание или замечание следовало сразу же. В лучшем случае ограничивались на месте беседой. Если же проступок был серьёзный — брали за руку, а то и за ухо и вели в школу, милицию, к родителям. Куда ближе. Если взрослый знал твоих родителей, то нередко ограничивался тем, чтобы о своём проступке нарушитель сам бы доложил отцу. И попробуй не скажи, будет гораздо хуже, если он узнает об этом позже. В селе обычно все знали друг друга.

В наше время детских комнат милиции не было и родителей за правонарушения своих детей не штрафовали, а вызывали отца или чего хуже милиционер приводил хулигана домой и передавал родителям из рук в руки. Тех же ребят у кого не было отца, отводили в школу, и там уже разбирались: или беседа, или педсовет, или классное собрание, или пионерская дружина. Не часто, но и исключали из школы, обычно на год, и тогда хулиганам приходилось посещать вечернюю школу. Исключали за грубые нарушения школьной дисциплины: неоднократные замечания за курение, драку с последствиями, неуспеваемость, непосещение школы и пропуски занятий, грубость с учителями. В моём детстве наши проступки не оставляли без наказания. И мы это знали.

Продолжение следует…