Станислав  Малозёмов

ГОРЬКО

В деревне так говорят: — «Как свадьбу сыграешь — такую семью и получаешь».  Потому на селе женятся и замуж выходят весело, радостно. Гостей много – значит, семья крепкой будет. Ничем не взорвёшь, не сглазишь и дурной молвой не погубишь. Еды должно быть столько, чтобы в гостей она уже через пару часов не влезала, а самогона с водкой самый достаток — когда к концу свадьбы самостоятельно ходить могли бы только более аккуратные в общении со спиртным женщины и не знакомые с «дурман-питьём» малолетки.Гармошки должны быть. Через  древние проникновенные  голоса их из прошлых времён на молодую семью благодать снисходит. Так старики говорят, которые всегда знают, что и когда надо сказать. В общем, много, всё не перескажешь, разных своеобразий и ритуальных обязательств у правящих свадьбой избранных. Кроме поставленного законно тамады на гулянье  втихомолку «правят бал» отдельные граждане из числа познавших правила жизни до глубин глубоких. И вот они с утра уже управляли всеми процессами, от правильной расстановки столов до украшения алыми лентами большой, уложенной дощатыми щитами площадки, куда сносили подарки приглашенные.В общем, в конце сентября 1968 года, сразу после уборки урожая, в последнюю пятницу, собирались стать дружной, на любовь опирающейся семьёй, Илья Пилкин, комбайнер, и знаменитая на весь район доярка Нинка Мятлева.Вот когда застольная свадьба уже началась — всегда все правильно и всё как надо. Без сюрпризов и неожиданных недоразумений. Когда положено — орут «горько», тосты произносят по ранжиру. Сперва самые уважаемые, потом родители, а после них уже нетрезвые односельчане. И музыка тебе во время, и драка — когда положено, и невесту воруют всегда в нужный момент. Строго по графику, Часа через два, кстати, потом находят слегка пьяную да весёлую и жених её выкупает. Всё на свадьбе деревенской здорово, от души.А вот перед ней — суета безобразная, разброд, шатания и сплошные нестыкухи. Вот, скажем, Нинке Мятлевой платье подвенечное сшили за полтора часа до торжественной регистрации в районном Дворце молодоженов. Нинка с утра обильно поливала всё окружающее трагическими слезами в холле районного ателье индпошива первого разряда, а тётка её по отцу, Галина Аркадьевна, билась за правоё своё дело с заведующей ателье.

— В квитанции, вот она, бумажка ваша, сказано, что готово будет к двадцать второму. А сегодня какое число, а? — прошибал обитую коричневой кожей дверь кабинета похожий на визг циркулярной пилы тёткин голос.- Вам с директором облбыткомбината хочется на его ковре поплясать в кабинете?! Так я организую вам это развлечение за полчаса. Это, конечно, если вы сейчас же не включите все свои потаённые резервные скорости, не найдёте быстренько заказ и через пару часов кралю нашу не украсите той моделью, какую мы с вами месяц назад выбрали! Излагаю доступно? Вот телефон Василия Степановича, областного вашего царя и бога.Тетка Галина Аркадьевна потрясла открытым блокнотом перед носом заведующей, после чего всё прекрасным образом воплотилось в идиллию быстрого и качественного обслуживания. Подавленная темпераментом и уровнем знакомства Галины Аркадьевны, заведующая вместе с ней стала  в темпе грандиозного аврала метаться от закройщиков к швеям, в кабинет для уточнений и снова по тому же кругу.

— К двадцать второму, значит к двадцать второму! — добивала тётка заведующую, Субботину Н.Г. Как докладывала табличка на её кабинете. — А вот как вы работаете, так племянница моя может запросто и без мужа остаться!

— Ах, вы мне ещё до свадьбы начали нервы грызть! — скажет жених наш. Вот такой парень, скажу я вам! А потом вообще со свету изничтожите! Тьфу, скажет, на вас! И прав будет.От этих несуразных предположений Галины Аркадьевны жених, Пилкин Илья, сидевший там же, на подоконнике под сенью десятилетнего фикуса, нервно бледнел и мысленно грубо выражался. Но вслух произносил тихо, чтобы никого не отвлекать.

— Ну, ты ж глянь, чего она такое несёт, чего она, дура, лепечет! Это ж надо такое сморозить, что я из-за какого-то платья скажу «тьфу на тебя, Нинка, и на всех вас тоже тьфу!»  Да по мне ты хоть в фуфайке регистрируйся! Какая разница!?

— Правильно, в фуфайке!- временно прекратила рыдать бегающая с тётками невеста. Как расслышала?  Загадка. — Когда сам в финской тройке, по блату из города доставленной, то ты, жена без трёх минут, хоть в пододеяльник завернись с поясом от рабочего халата — сойдет ему. А люди что скажут? Что у Мятлевых  для дочки денег нет на модель французскую, не всем доступную? Вообще-то Нинка хорошая была, мягкая, культурная, покладистая и добрая. Но тут же случай-то какой! Единственный в жизни! Регистрация брака. Торжественная! И гулянка свадебная с самыми распрекрасными гостями. Стресс! Нервы плавятся просто. Но, хорошо, заведующая оказалась умная, к доводам Галины Аркадьевны прислушалась чутко и дала указание — платье доработать в присутствии заказчицы и её, Субботиной Н.Г. Начальницы строгой и справедливой. Тут же будущую супругу Ильи Пилкина начали всячески тискать в пределах трудовой необходимости три немолодых закройщика. Они вдоль и поперек по нескольку раз изъездили сантиметровой лентой крепкую фигуру Нинкину, крутили её перед собой как пустой стакан вокруг своей оси и даже на табуретку её один раз вознесли. Так, видно, требовалось для ускорения шитья. Потом примерки пошли. Нинка с лицом ошалевшей козы, потерявшей родное стадо, носилась раз пятнадцать за бархатную ширму, где пряталось большое зеркало, после чего её ещё с часик перебрасывали от закройщика к  портному, от него к вышивальщице, которая нитками такого же цвета делала снизу вверх красивые рельефные узоры. Потом — снова за ширму и опять — по кругу. Наконец, когда у всех, кто вершил красоту, да у самой Нинки и даже у Галины Аркадьевны и у жениха глаза вылезли на лоб от ожидания, старания и сотен перебежек – тожественное платье было готово.В половине третьего молоденькая швея, возле машинки которой стоял воткнутый в кусок пластилина флажок с вышитым словом «лидер», мелкими стежками вручную прицепила прямо в начале декольте роскошный бант с розовым отливом, все счастливо заулыбались. Работники ателье, видимо, установили какой-нибудь яркий рекорд скорости качественного пошива. Жених с невестой светились как самые яркие звезды небесные — тоже понятно почему. А Галина Аркадьевна, тётка невесты излучала лицом радость, поскольку добилась своего и, главное, доброе дело сделала. А это с ней случалось довольно редко. А и действительно: радостной красоты и удивительно приятного фасона вышел наряд невестин.

-Я его потом подрежу, перекрашу в голубое и буду в нём с тобой в город ездить. В облдрамтеатр, — шепнула Нинка пока ещё жениху Пилкину Илье.-  Во, дурная-то! — ласково оценил мысль невесты Илья и пошел на улицу к машине, запутавшейся в лентах, бантах и воздушных шариках. Шофер отцовской «волги», он же — брат Нинкин Славик, упоительно дрых на заднем сиденье, схоронив лицо под газетой «Известия»- Жениться мне, штоль? — с удивлением рассмотрел боевую раскраску машины Пилкин Илья и сел на живот другу Славику. — Отдашь сеструху за меня, Славян? А я тебе свой мотоцикл покататься дам. На целый час. А? Отдашь?- Перетопчешься, — проснулся Нинкин брат, потягиваясь и складывая газету вчетверо. Чтобы почитать в свободное время. От всего. От работы, ото сна, свадьбы сеструхиной, да и других напастей.Илья со Славиком выросли лучшими друзьями с самого горшочного возраста. В Алданском совхозе на улице Пушкина в домах двадцать четвертом и двадцать шестом. Отцы их тоже дружили по-братски с войны. В пехоте в одном взводе — все четыре года. Не убило обоих и поехали они жить в деревню, где деды раньше жили и прадеды. В Алдановку. В совхоз Алданский. Это его с пятидесятых теперь так зовут. Между дворами не было забора и всё, кроме жён, было у друзей, прошедших без ран и смерти жуткие военные дороги, общее. От чего оба они испытывали гордость и удовольствие.Славик с Ильёй были всегда вместе. Нинка, родившаяся на четыре года позже. обоих считала родными братьями с того дня, когда научилась ходить. И носило её всюду, куда решали пойти, поехать на велосипедах, поплыть на лодке или покататься между вагонами от станции Алданская до вокзала городка Шатёрск и обратно. Сообразила Нинка, что Илья чужой  поздно почему-то. Годам к шестнадцати. В связи с этим внезапным открытием у неё на три года так испортилось настроение, что обиделась она на Пилкина за невольный обман и стала его презирать, ненавидеть и испытывать к нему острейшее отвращение. Она завела дневник и всё, что думала о лжебрате скрупулёзно туда вносила. Попутно все заметили, что стала Нинка дерзкой, ехидной и своевольной. Делала, что хотела. Родителям хамила мимоходом, а в школе хоть и училась хорошо, но учителей истязала тем, что злорадно и напоказ нарушала школьные правила. Губы красила, форму не носила, слушала на географии, например, музыку из транзисторного приёмника «Романтик», ну, и так далее и тому подобное.А вот после девятнадцати что-то в душе нежданно взорвалось, и открылось после взрыва Нинке неожиданное: настоящий брат Славик навсегда братом и останется, а вот Пилкин Илья, который ей никто и которого она презирает за всё сразу — вот он может однажды взять, как шутили в деревне, все свои ноги во все свои руки, и исчезнуть из села. Унесет его к чертовой матери какая-нибудь очередная комсомольская путёвка, которые райком комсомола пачками развозил по деревням. И Пилкина Ильи, ненавистного, больше никогда в её жизни не будет. Это открытие потрясло пока не успокоившиеся гормоны Нинкины, заставило их кипеть и через край выплёскиваться в виде града слёз, которыми она три дня подряд, не вставая, смачивала сено в стогу за сараем. А на четвертый день сила неведомая сбросила её с сеновала и унесла к Илье, который во дворе перетягивал цепь на велосипеде. Нинка полчаса говорила ему самые гадкие гадости, после чего иссякла, заплакала неслышно и без слёз, да и прижалась к Пилкину Илье. Постояла, собрала в горсть всю дерзость, накопившуюся за последние годы, и призналась ему в любви таким тоном, каким могут произнести суду самые трудные последние слова приговоренные  к смертной казни.А к свадьбе дело подошло как-то шибко уж обыденно. Вечером в предпоследнюю субботу августа отец Ильи Пилкин Николай Ильич помылся в баньке своей, приоделся в модные бостоновые штаны и поплиновую рубаху военного цвета «хаки», выкопал из старого тряпья в сарайчике бутылку столичной  и пошел к Нинкиному отцу Гришке Мятлеву. Ну, это он только для него и мятлевской жены Варвары был Гришкой. С женой он жил, с Николаем под пулями бегал и на пузе ползал ниже колючки, сливаясь с песком, травой и грязью. А для остальные алдановцев Гришка был только Григорием Егоровичем, главным человеком в Алданском. Директором. Уважаемым  за много лет и почти  родным. Только  Пилкину одному приходился он и не другом страшной, украденной войной короткой юности, и не соседом дорогим,А второй своей половиной. И жена, с которой Мятлев жил в радость и с обоюдным удовольствием, никогда не возражала против такой расстановки приоритетов.Вернулся Николай Ильич Пилкин через полтора дня, в воскресенье под утро. Он разбудил сына и, стараясь не уснуть стоя, высказался так:

— Иди, Илька, к своей и женись. Решенный вопрос. Это мы с Гришкой одобряем. Потому, что и любите вы друг дружку, и на морде у обоих нарисовано, что хотите вместе жить. Дом мы вам с Гришкой построим. Хотите — позади наших избушек перед огородами, а хотите — построим там, куда пальцами ткнёте. Ну, пойди к Гришке и подтверди, что он не против. Он не стал ответа ждать, а чтобы жену не беспокоить прошел в пустую комнату, где хороший диван стоял, упал на него и растворился в хороших, конечно, снах.

— Батя, прям счас и бежать жениться? — зевнул Пилкин младший, пытался снова уснуть, но благословление отцовское, ожидаемое, кстати, сон отшибло всё равно. — А к дяде Грише мне зачем? Не на нём, чай, женюсь. И вместо сна стал он размышлять, где лучше место для дома выбрать. С этими раздумьями он аж до самых первых петухов дотянул.А дней за десять до свадьбы сели все за круглый стол у Мятлевых в светлице и стали составлять список гостей. Угрохали на это дело весь вечер, но гостей набрали где-то всего под сотню. Фильтровать народ было труднее всего.

— Райком, мать его, запретил руководству совхозов устраивать пышные праздники. Стукнет, не дай бог, кто-нибудь, что я половину деревни собрал, да и поеду на бюро получать пинков за нескромность и партийную расхлябанность. А так бы я мог и всю деревню собрать.

— Да, по шее получишь. Директор же, — огорчился Пилкин Николай Ильич. — И меня подтянут до пары. Хоть я простой главный прораб стройконторы.Короче, решили кроме родственников и близких друзей своих да жениха с невестой позвать передовиков, парторга, председателя профсоюзного и комсомольского секретаря и уважаемых деревенских стариков.

— Правильно, — сказала Нинка Мятлева. — Как раз человек сто и набирается.

— А потом самоходом народ попрёт как водится, — развеселился Пилкин Илья. — Так что ты, дядя Гриша, один пёс, попадёшь на разборки в райком!

— Чего радостный такой? — прикрикнула Варвара Мятлева. — Вот отменим к свиньям собачьм вам свадьбу и празднуйте её в городе, в кафе «Мороженое». Вам и на лимонад ещё должно хватить .Бутылки на три.Все развеселились. Поболтали ещё часок на вольные темы да и разошлись довольные. Треть дела сделали. Теперь зарегистрироваться торжественно и свадьбу провести с размахом, чтоб гости надолго запомнили.Утром женщины стали открытки пригласительные подписывать. Григорию из района зампред исполкома пригнал на Волге полную сумку хозяйственную. Там открыток чуть ли не тысяча была.

— Во даёт Сёма.! Провокатор! — Мятлев долго смеялся. – Думает, мы столько народа позовем, а меня потом на бюро! Вот жук! Хотя это он, видать, без задней мысли, от души.

Григорий Егорович раз пять перечитал список. Всё вроде бы нормально было в нём. Но какой-то нервный червь сомнения грыз душу и потому неспокойна была душа Мятлева, волновалась и тужилась подсказать хозяину, где он чего не додумал.

— Ё!!! — неожиданно он вкатил себе с размаха ладонью в лоб. — Ванина-то нет! Ванина забыли! Пиши, Варя, ему открытку! Нет, не надо. Я его лично по телефону позову. Это ж дорогой мне человек. Ангел мой хранитель. Не он бы, так..

— Гриня, угомонись! — Жена стукнула кулачком по столу. — Ты ещё на общем собрании расскажи, почему Ванин тебе дороже отца с матерью, упокой, господи, их души, дороже дочери да жены. Блин! Надо — звони иди. Но молча. Мы и так все знаем, что без Ванина агрономил бы ты сейчас в колхозе далёком и задрипанном. Если б, конечно, живой сейчас был…Мятлев хмыкнул, пригладил волос и пошел в контору. Звать дорогого ему человека, действительно спасителя от беды неминуемой, на лучший из семейных праздников — свадьбу дочери.Ванин, второй секретарь областного комитета партии — чин огромный по областным меркам. К нему на приём за месяц вперёд записываются. А в те годы, когда у Григория судьба резко крутнулась и понесла его вверх, сидел Ванин в кабинете председателя исполкома Покровского района. И это он после трех встреч с Григорием быстро сообразил, кто ему нужен в заместители. Да через месяц согласований забрал Григория Егоровича вот из этого самого директорского кресла в Алданском себе под крыло. А директором Мятлев как-никак, а седьмой год уже вкалывал и давно себе место среди самых уважаемых занял. А Ванин так технично надавил на него, что Григорий плюнул, да согласился.

— Если что, вернусь обратно. Кого после меня посадят — уберут. Моё это место. Прежнего зама своего попросил Ванин начальство забрать инструктором райкома. Послушный был зам, но глупый и без искры в груди.Перевез Мятлев семью в Покровку. В большой райкомовский дом. Работать начал лихо, с задором и потому с Ваниным скоро сложилась дружба. Не вынужденная рабочая, а мужская, настоящая.

— И чего тебя на совхозе столько лет держали? — искренне изумлялся Ванин после пары рюмок коньяка в конце рабочего дня. — Ты же минимум — районный масштаб. Минимум! А то и в области запросто потянешь лямку не короче, чем у завсельхозотделом.  Он действительно поражался тому как много Мятлев знал и мог. Реакции его мгновенной и точной удивлялся. Любое сложное дело Григорий исполнял так, будто кто-то сверху подсказывал ему на ухо — как и что.И всегда светило бы над головой Григория Егоровича солнце ясное и ласкало безоблачное небо голубое. И перспективы манящие уже подогревались солнышком жарким и  авансом забрасывали порции радостного тепла в душу. Но было так год всего. Ну, чуть, может, больше. А потом внезапно для него самого, совсем неожиданно для Ванина и всех приближенных, включая жену, судьба Гришина простыла, приболела, закашлялась до полного задыха и стало ей на время всё равно, что будет с хозяином.И сломала Мятлева за год  руководящая должность. Скомкала его охромевшая и больная судьба и выбросила из обоймы руководителей. Вбок, в сторону. Близко к помойке и отхожим местам. Да, впрочем, и многих других. Тех, кто не догадывался, что невинная с виду и обязательная  в среде руководящей забава — беспрестанная выпивка, одним не даёт заболеть и утонуть в бутылке, а других превращает почти в калек. Безвольных рабов «московской», «столичной» и пятизвездной отравы с красивым именем «коньяк армянский  пятилетней выдержки». Кого-то похожий набор после года искренней страсти к нему, гробил насмерть, кого-то просто опускал ниже колен тех, кто ещё недавно был позади по росту и хлипче перспективами. Мятлеву повезло, но относительно. Он не помер, а только опустился ниже всех пределов и с должности, как ни защищал его Ванин всюду, слетел.И ведь как просто и легко оказалось уронить в грязь лицом даже сильного мужика. А Григорий и был сильным. Только вот, когда мотался он по хозяйствам с инспекцией или по другим делам, когда вопросы решал сложные на заседаниях и украшал собой всякие важные президиумы, то после них не принято было расходиться без обеда или ужина. Руководители всегда уходили куда-нибудь перекусить и «попить чайку». Это традиция была. Не блажь. Не распущенность. Это было одним из незыблемых правил руководящего клана. В те времена никто, наверное, не понимал, а, вероятно, что от учёных не долетали до народа утверждения, что алкоголь у кого-то почти  ничего не меняет в организме, а многих прихватывает за горло как клещами и обращает в раба своего. Которого истязает, мучает, лишает всего, превращает в калеку. Но сам клещи никогда не отпустит. И человек превратится в ничто.  Которое не нужно никому. Кроме тех, кто догадается или выяснит у врачей, что пленник водки тяжело болен. И спасет его только медицина. Как и всех больных. С гастритом, почками и сердечной недостаточностью. После «чайка», бывало, так худо становилось зампреду Мятлеву по утрам, что бился он лбом о стены, рвал на себе рубаху, не снятую на ночь, и клялся: ни в жизнь, никогда, ни с кем и  даже в день Великой Октябрьской  Революции не опрокидывать в горло первую рюмку. После которой будет и пятая, и двадцатая. И боль всюду. В душе, теле, сердце, печени и совести, если она ещё оставалась через пару лет активного питья. Но как пломбир под июльским солнцем таяли клятвы Григория Мятлева под обиженными взглядами «своих». Райкомовцев, тружеников исполкомов разных, директоров совхозов, давно знакомых ему по долгой и непростой хозяйственной работе. Застегнуться на все пуговицы и стать живым непьющим памятником означало одно. Человеческого дружеского контакта с деловыми, нужными людьми точно больше не будет.И вот пришло время «Ч», которое уже нельзя было ни изменить, ни перенести.. Стал зампред Мятлев после очередных посиделок вынимать из портфеля рано утром бутылку, которую из дома с собой прихватывал, когда по совхозам ездил. Закрывал дверь в гостинице-люкс на ключ и «поправлял здоровье». Стакана водки сначала хватало. Он бодрел, свежел и был как пионер готов выполнить любой завет мавзолейного вождя Ленина В.И. Но потом стакана стало не хватать и дела приходилось вершить под шафе. А получались они уже не так четко, быстро и умно. Пили в любую погоду «на капоте», когда провожали до околицы Григория Егоровича из подшефного совхоза, заглатывали почти смертельные дозы в баньках после солидных совещаний. Многие после этого деловито работали, выделяясь из не пивших вчера только красными глазами. А Мятлев однажды пошел ночью, когда у одного парторга дома собрались после совещания «на чаёк», в нужник. И пропал. Искали его до утра и нашли в поле. Километрах в трёх от села. Трое соседей парторга рассказали поисковой бригаде, что в пять утра он ломился во все двери. Забыл, откуда пришел. Просил водки или самогона. Одному мужику, у которого дома спиртного не было, дал по морде, а последний, механизатор Проскуряков, вынес ему четушку самогона, после чего заместитель главы района пошел в поле. Там он уснул, а когда его нашли, выпил самогон и обматерил всех совхозных руководителей за сволочное отношения к районной власти. Кто стукнул в райком — неизвестно. Но после короткого разговора на бюро его тихо, без шума освободили. Ванин потом бегал к первому секретарю, в грудь себя бил, на поруки брал, клялся держать Мятлева под пристальным взглядом. Но не уговорил.

— Бюро решало, не я, — сказал первый, не глядя на Ванина. — Пусть  завяжет с этим делом, раз организм её, проклятую, не выдерживает. Тогда приходи. Самолично назначу. Обещаю. И начал Григорий Егорович снова от печки плясать. Вернулись они с женой Варварой и Нинкой в Алдановку. Варькины братовья денег дали на стройку кирпичного дома из четырёх комнат. За месяц и построили. Переехали когда ещё тепло было, в сентябре. Ванин из райисполкома позвонил директору совхоза новому и сказал, чтобы ему привели Мятлева на разговор.

— Слушай меня, Гриша. Жить хочешь? — сразу спросил он. Не поздоровался даже. — Тогда езжай сейчас в город на улицу Пролетарскую, дом 17, кабинет номер девять. Там Алексей Свиридов. Неделю поживешь в гостинице. А Алёша поставит тебе семь специальных капельниц. От него уйдешь и никогда больше пить не будешь. Если, конечно, сам решишь.

— Решил, — ответил Мятлев. — Спасибо, Сергей Данилович.

— Я тут до тебя с директором перетолковал. Будешь работать вторым агрономом пока. А там видно будет. Не переживай. Выберешься. Поможем.

Съездил Григорий Егорович в город на неделю и вернулся другим человеком. Вернее — прежним. Каким был до взлёта в исполкомовское поднебесье. Стал Мятлев окончательно выбираться из болота, откуда его вовремя потянули Ванин с Алексеем. Рюмку на праздниках поднимал. Но символически. За год глотка не сделал.

— Ну, у тебя воля, Гриня! — удивлялась жена Варвара. — Как у космонавта.

— Сравнила тоже! — радовался вместе с ней Григорий Егорович. — Никакой воли. Не хочу — не пью. И не буду. Воля тут каким боком? Выпил своё с запасом. Агрономом он поработал с полгода, а потом Ванин перебросил его заведующим шестым отделением совхоза. После того как заведующий Фёдоров уехал к сыну в город. И здесь Мятлев за год сделал из отстающего зернового отделения лучшее по совхозу. За год всего.

— Ну, вот, а ты боялась, дурочка! — долго смеялся в телефонной трубке Ванин.- Орёл! Мужчина!

И через неделю директор совхоза убыл в район управлять отделом в заготовительной конторе. А на Григория пришло из области обкомовское  предписание-распоряжение. Назначить его директором совхоза. Два с половиной года всего прошло. Такая малость. Сел Григорий Егорович в своё кресло, которое  новый директор не менял. Он вообще ничего не тронул в кабинете. Понимал, видно, что Мятлев сюда обязательно вернётся. Сел он, значит, в кресло, достал из правого ящика стола свой чернильный набор, пресс-папье, маленький портрет Ленина на откидной подставке. Поставил всё это туда, где раньше стояло. И заплакал. Хорошо, что не было никого. Засмеяли бы. Мужчины плакать не должны ни с горя, ни в радости. А тут как раз и Ванин позвонил. Поздравить.

— Давай! — сказал он — Дыши как дышал. А там видно будет. Ты всё же масштабный работник. Покрутись пару лет ударно — верну в район. Хотя самого меня через пару месяцев пересаживают туда, куда и  взгляд не дотянется, и шапка свалится. Аж вторым секретарём обкома партии. Во как, брат. А ведь не просился, не намекал.

— Спасибо, — глотая перегородивший горло комок, произнес восставший из руин и пепла Мятлев. — Спасибо душевное, что не забыли обо мне.

— Так мужик ты толковый, — серьезно закончил разговор Ванин. — Чего тебе пропадать по глупости? У нас у всех её полно. Только разная у каждого. Живи. Вкалывай. Меня не забывай тоже. Ну, привет семье! Григорий стал чаще в район ездить. Крутился по всем серьёзным организациям специально. Изображал пустяковые потребности и просил всех подсказать решение. А на самом деле и надо-то ему всего было,  чтобы все его увидели живым, здоровым, деловым как раньше.

— Пусть видят, что я в порядке. Хуже никому от этого не станет. Спасибо Ванину.

Пять лет прошло. Ванин правил всей областью, Мятлев держал совхоз в тройке лучших. Урожаями поражал своими, качеством молока и свинины. И прошлое утонуло. Григорий Егорович чуял нутром, как скребётся оно на волю, душу царапает, но рассуждал жестко.

— Это тебе, сука-водка, пожизненное заключение. Ты меня чуть не похоронила. А я, вишь ты, добрый. Упрятал тебя на задворки души, но пощадил. Убивать не стал. В конторе Мятлев долго держал трубку «вертушки», настраивался. В обком звонить на самый верх — это вам не по-маленькому в сортир сбегать. Хоть и звонишь высокому, но другу, можно сказать. Ванин взял трубку сразу. Обрадовался. А когда узнал, что Нинка замуж выходит, обалдел натурально.

— Да я же, бляха, её такой куклой помню. В кармане можно было носить! — Засмеялся он искренне, по-доброму.

— Я Вас, Сергей Данилович официально приглашаю ко мне домой на празднование свадьбы. Двадцать второго к восемнадцати часам местного времени. От имени молодых приглашаю и от жены Варвары. Вы запишите. У Вас столько забот в обкоме. Можно и запамятовать.

— А вот на календаре и записал. Это получается — через десять дней. Постараюсь, Гриша, вырваться. Спасибо за приглашение! Ну, Нинка! Ну, коза! Всё. Жди. Благодарю, что позвал! Ну, пока. Отбой!

Десять дней мелькнули как скорый поезд мимо стоящей на переезде машины. Мгновенно. И уже вернулись с регистрации молодожены. Совсем другие люди приехали. Взрослые. Семья. Муж с женой. Нинку уже не стесняло непривычное пышное одеяние и фату она сдвинула набекрень. Прекрасно чувствовал себя в образе мужа и Пилкин Илья. В голове его струились невнятные пока ещё мысли о семейном счастье, а карман пиджака топорщился от твердой корочки свидетельства о браке. Тёща со свекровью носились вместе с молоденькими девчонками от пятнадцатиметрового стола, стоящего посреди двора под брезентовым навесом. Бегали они до кухни и обратно, путаясь под ногами у серьёзных электриков, делающих  не просто освещение, а сложную праздничную иллюминацию. Потому на тёток и девчонок добродушно злились и покрикивали.

— Только сами не ешьте пока! А то народу не останется ничего!

— Кто ест? Сдурели вы, пацаны! — урезонила электриков Нинкина подружка Наталья, дожевывая кусочек окорока. — Нам нельзя. Мы ж на работе. Вы, смотрю я, лампочки свои не едите! А пора уже. Время ужина.

— Дура ты, Натаха! — радовались специалисты по электрификации. — Потому мы тебе дадим откусить только одну лампочку на сто ватт. Иди бегом сюда, а то прокиснет!

Весело было перед началом свадьбы. Радостно. Торжественно. Хорошо. Славик, брат Нинкин, от души выспался на заднем сиденье «волги» пока буйствовала суматоха в ателье. Поэтому сил у него скопилось — девать некуда. И он тратил их на развешивание динамиков, из которых гостей будет заливать замечательная музыка. Магнитофон Славик пристроил возле розетки на крыльце дома. А вот динамиков всяких у него было штук пятнадцать, поскольку охмурил его пяток лет назад радиолюбительством совхозный киномеханик и вдвоём они собирали то приёмники, то передатчики, из которых делали рации для механизаторов и даже спаяли натуральный радиоузел в клубе. Из него на весь совхоз местная библиотекарша вещала утром и вечером о новостях своих да районных. А так же о всяких предстоящих событиях. От дней рождения до коммунистических субботников по облагораживанию родимой Алдановки. Так вот Славик придумал так сделать, чтобы музыка на свадьбе не с одной стороны долетала до последних столов, а окружала гостей. Чтобы весь празднующий народ ел, пил и радовался за молодую семью, находясь внутри музыки. Чтобы  проливалась она дождём прекрасных мелодий сверху, струилась снизу, как бы из-под земли, и как нежный ветер овевала народ с боков. Славика видели то на крыше, то на столбе возле ворот. Потом он залез в погреба — свой и соседский, поставил там по большому громкоговорителю, а в маленькие ямки, которые выкопал под столом и вокруг него, тоже разложил по динамику. Он радовался, что хватило провода и задумка реализовалась. Вскоре пришли почти все деревенские собаки, которым ветер подробно доложил всю мясную кухонную программу. Собаки поменьше, суетливые и взволнованные сразу же стали беспорядочно бродить по двору, ласково заглядывая в глаза братьям своим большим и наступая им на туфли и босоножки. А крупные экземпляры такими глупостями не занимались. Они солидно расселись вдоль забора, подстелив под себя хвосты, и погрузились в спокойное ожидание. Они знали, что всем на праздниках огрызков достаётся столько, что хозяева их потом пару дней не кормят. Не лезет ничего в собак сразу после больших мероприятий с изобилием еды. Мужчины возрастом от восемнадцати до семидесяти совместными усилиями истязали глубоко народную футбольно-хоккейную тему, а юные невестины подружки, не отвыкшие толком от школьной формы, торчали тонкими хворостинками посреди двора в неудобных пока «взрослых» платьях. Они как-то испуганно перехихикивались и сверлили завистливыми взглядами незнакомую взрослую женщину в потрясающем наряде и с лицом подружки Нинки Мятлевой. После четырёх, с опозданием в рамках приличия, дружно подтянулись знатные люди, передовики производства. Механизаторы и животноводы. Все были в костюмах, украшенных всевозможными значками, медалями, а Ляпин, выдающийся комбайнер, имел на лацкане орден «Знак Почета». Передовики пришли солидно. Молча. И лица их отражали внутреннее состояние души. Состояние было уважительным и торжественным. Четверо из них несли огромную коробку, опоясанную почти по всей территории лентами. Ленты сходились в толстые пучки, зажатые в большие кулаки механизаторов.  Они аккуратно приземлили коробку перед площадкой для подарков и все свободные от дел подбежали и прочли надпись: Телевизор  «Рубин-102». В деревне было всего три телевизора. У Мятлева и ещё двух рекордсменов-хлеборобов. Но Илья с Нинкой не собирались жить у Мятлевых, поэтому подарку этому были рады больше, чем другим. В пять часов общий невнятный гул перешиб скулящий стон тормозов директорского «УАЗика», хлопнули дверцы и окрестности расцвели от серебряных переливов  аккордеона. Это привезли клубного худрука Шевцова, присланного в совхоз по распределению, странного человека, который с радостью играл часами на всех больших праздниках, Но ни на одном из них не выпил ни капли спиртного, несмотря на творческую натуру и душевную утонченность. Играл он часа полтора, ни разу не повторившись. Богатейший был у худрука репертуар. Около семи часов вечера Варвара, жена Григория Егоровича, вышла из дома на крыльцо и крикнула сестре мужа, плясавшей что-то цыганское.

— Аркадьевна, мы тут все в доме. Родители, значит. Тебя не хватает. Посоветоваться надо.

Надежда Афанасьевна Пилкина, и директор Мятлев сидели с усталыми лицами за круглым столом, уперев локти в розовую скатерть, а кулаки в подбородок. Николай Ильич пристроился на подоконнике и сосредоточенно грыз ноготь. Варвара села рядом с мужем.

— Чего думаешь, Галинка-малинка? — спросил её брат Гриша. — Удобно будет начать без Ванина? Или обождём-таки ещё маленько?

— Да ты что, Гриня! — воскликнула Галина Аркадьевна, описывая круг невдалеке от стола. — Почти сто человек во дворе, да за забором двадцать. Жених с невестой целоваться хотят. Аж не могут уже терпеть. Там уже горько всем гостям-то! Да и нажарили всего. Остынет потихоньку. Надо садиться да начинать!

— Ну, допустим, они-то нацелуются ещё. Аж надоест. Жизнь вся впереди, — тихо проговорила мама Ильи Пилкина Надежда Афанасьевна. — Тут другой вопрос. Людей чего мурыжим? Свадьбы так не делаются. Бестолково. Полный двор гостей. И семья такая ж будет бестолковая. Ни уму, ни сердцу.  Чего ждём? Большого начальника твоего? Шишку! Свадебного генерала! Да он, небось в областном театре премьеру с почетной ложи смотрит сейчас. Или в Москву срочно вызвали на ночь глядя. У них, у верховных, всё не как у людей. А мы тут над гостями измываемся. Не говоря уже про молодых.

— Он сейчас кем служит, Гриня? — Пилкин старший ноготь-таки отгрыз и выплюнул за окно. — Вроде как второй человек в области он теперь? То есть, занят под самое не хочу. Он, может, никак совещание со своими раздолбаями не закончит. Или с Первым секретарём великую думу в две мудрых головы думают

— Ага, как же! — вставила ехидно Галина Аркадьевна. — В сауне, небось, пиво пьют все областные командиры. Устали же за день. Горы сворачивали, реки вспять пускали. Умаялись.

— Вот ты, Гриша сам прикинь картинку, — Пилкин Николай разыскал на пятерне ещё один ноготь, чтобы погрызть. — Ну, будто не его пригласили, а тебя.

Ты ищешь и берёшь подарок, потом с трудом отбиваешься от неотложных забот обкомовских, прёшься почти за сто километров с улыбкой на лице, поскольку знаешь, что тебя очень ждут. Что гость ты почетный и долгожданный. Приезжаешь, а все кругом вдрызг, на столах объедки, парни по углам девок тискают, а молодые устали исполнять команду горько и удалились на время передохнуть. Одни объевшиеся собаки бегают и тётки-посудомойки. Во дворе — пьяные за столом, мордой в салаты воткнутые. Из трезвых только собаки вот эти и магнитофон на крыльце. Как себя чувствовать будешь? Почетным и долгожданным, или будто на тебя из окна ведро помоев вылили?

— Ты, Коля, прямоугольный такой! — обиделась на мужа Надежда Афанасьевна. —  Как дверной косяк. Разве ж в еде да в питье дело? Он что, пожрать едет, накваситься до зелёных человечков в глазах? Он уважение Грише выказал, когда согласился. Гриша у него в долгу по самый похоронный оркестр. До гроба в долгу. Кабы не Ванин, то и свадьбы сейчас не было. И ты, Гришка, копал бы силосные ямы штыковой лопаткой на третьем отделении. Я, Варя, так говорю или нет? И она поднесла к глазам краешек шелковой розовой скатерти. Не было платочка.

— Не, а я к чему клоню! Не слышите никто меня?  Пилкин нервно отгрыз маленький кусочек ногтя и катал его пальцем по ладони. — Я ж к чему клоню? Обождем ещё! Невелики персоны, гордость тут свою как флаг над головами не носим. А Ванина обождать надо. Он — общее наше спасение как-никак. Да и времени — десять минут девятого всего. Сейчас подъедет. Чувствую.

Мятлев, директор, невестин отец, медленно поднялся. Подошел окну и уперся лбом в стекло. За окном было темно и прохладно. Сентябрь-таки. Перед собой вместо палисадника и вялых георгинов, да осыпающейся желтой акации увидел он просторную комнату, райкомовский зал заседаний. Стол, красной тканью покрытый, члены бюро  на стульях. А в торце стола тогдашний первый — Шагалов. Он глядит из темноты в упор на Григория, стоящего перед бюро в позе виноватого и говорит зло: — Такую шваль как Мятлев мы на любой мусорной свалке найдём. А вот они, со свалки которые, партию и дело общее позорят. Исключать не будем тебя. Ванин упросил. Спасибо скажешь. Но от работы его заместителем мы тебя освобождаем. Есть кто против? Нет! Свободен, Мятлев.

— Черт знает что. Чего оно вылезло-то? — сказал директор, отворачиваясь от видения. Он размял пальцами виски. Сел. Закурил.

— Эй, да что вы все подурели одновременно? — весело заворковала Галина Аркадьевна, сестра Гришина. — Вот проблему слепили на ровном месте! Тоску развели. Похороны у нас или свадьба, черт возьми? Обождем и никаких вариантов! Все подождут. Делов-то! Пошли на улицу, пусть гости сами скажут — ждать Ванина, генерала нашего, или начать «горько» орать и хлестать водку под курочку в тесте? Ну, пошли, пошли!

— Во, шалая! — вздохнула Надежда Афанасьевна Пилкина, но тоже встала и пошла за всеми во двор.А сестра директорская уже доходчиво разъясняла народу ситуацию. По её версии выходило, что уважаемому Сергею Даниловичу припасено первое слово и первый тост. Как крёстному отцу этой замечательной свадьбы. Потому, что это он упросил обком вернуть Мятлева на своё место. А то жила бы Нинка в Покровке, а Илья в Алдановке. И разошлись бы пути их и любовь не разгорелась. Да и ответит Ванин далеко не на любое предложение. У него их — мильён в месяц. А нам вот не отказал. Уважил. Подождать, в общем, надо! Как, народ?

— Одно слово — «надо»! — крикнул за всех передовой механизатор-орденоносец Косенков. — Мы и трезвые потанцуем — аж пыль столбом встанет. Да, девки?

— Ещё как попляшем! — хором подтвердили веселые женские голоса.

Славик врубил пластинку с фокстротом «Лисичка». Все, кто смог разбились по парам, а подружки Нинкины тоже стали ритмично топтаться посреди двора, смущенно хихикая и стараясь на ходу не слететь с высоких «шпилек».В комнату, куда вернулись родители и Галина Аркадьевна, лениво вошли молодожены. Нинка швырнула фату на подушки кроватные, а Илья Пилкин расстегнул жилетку на финской «тройке», облокотился о косяк, закурил и стал разглядывать родных и близких.

— А вот без этих штучек, без экспериментов с высочайшими покровителями никак нельзя было?

Надежда Афанасьевна, мама Пилкина Ильи расхохоталась, показывая новые золотые зубы. — Ты вон смотри, чтоб твоя женитьба экспериментом не стала. Вот об чём заботься. А взрослых, ответственных людей понимать учись. Без тебя уж серьёзный народ решил, что делать, не печалься.

— Ну, глядите сами. Ваши деньги, значит ваша и правда, — Илья выбросил к потолку толстое кольцо дыма и вышел.

В половине десятого Мятлев старший тоже во двор вышел. Народу, конечно, поубавилось, но не так чтобы опустел двор. Кто-то ещё за воротами анекдотами перебрасывался. Ржали человек десять. Не меньше. Только дружков Ильи не видно было.

— Да они к Самохину, к деду пошли самогону хлебнуть, — объяснил Пилкин. То ли муж, то ли жених всё ещё. — Придут после двухсот граммов.

Директор Мятлев остановился возле девственно нетронутого стола, взял из вазы светившееся изнутри янтарём яблоко, погрел в ладонях и волчком крутнул его между тарелками  с закуской. Гости глядели на него молча. Понимающе. Врагов не было среди них. Враги по домам сидели.

— Ты, Григорий Егорыч, скажи, когда подойти, мы и подойдем к сроку. Да, мужики? — громко сказал старик Ромашин. Уважаемый. Отработал своё по первому классу. — Как он подъедет, ты к Сашке Прибылову пошли кого, так он нас всех быстро и оббежит. Тут же объявимся!

— Такое, понимаете, дело…Тонкое. Сразу всё не объяснишь, — подключился Николай Пилкин, отец жениха. Но на Егорыча не обижайтесь. Ему самому неловко. Но он Ванина позвал, а тот слово дал, что приедет. Вот Григорий наш и стоит как  витязь на распутье. Направо пойдешь — неизвестно что будет. А налево свернешь — вообще ничего не ясно.

— Да чего уговаривать? Понимаем ситуацию. И Егорыча знаем как мужика слова. Обещал дождаться. Вот и ждёт…

— Ты, Егорыч, Славку пошли  к кому-нибудь  из наших когда «генерал» прибудет. Долго ему на машине проскочить? А нам недолго и обратно собраться. Да, мужики? Да, бабоньки?

— А то! — крикнули все вразнобой.

В двенадцать часов ночи две старых семьи и одна новая сидели молча под навесом. Под фиолетовой лампочкой из гирлянды. От неё подал мертвенный мутный клин слабого света на жену молодую. Или на невесту. Она зевала откровенно, не прикрыто. А фиолетовый свет делал в эти мгновенья лицо её покойницки умиротворенным.

— Не, я не верю! Не может быть, чтобы он просто из вежливости тебе не отказал. Свадьба всё же! Событие. Да и слово своё такого ранга человек держать просто обязан. На кого ж нам, бедолагам, равняться? — Рассуждала Варвара Мятлева.- Ты-то с ним вообще как, Гриня? Нормально? В друзьях?

— Да нормально. В друзьях, — Мятлев ответил устало, грустно и стал рыться в карманах. Папиросы искал.

Ну, это самое! — поднялся Илья Пилкин, муж всё таки после ЗАГСа. — Нинка, слышь!? Брачную ночь всё равно бы мы без Ванина  у изголовья и со свечкой провели? Верно? Хрена он бы торчал у нас в спальне? Потому скажу я, что свадьба, конечно, на сегодня накрылась, но первую брачную никто не отменял. А, Нинок?

Он взял Нинку на руки и унёс в спальню с хохотом и громкими поцелуями.

— Одно на уме! — фыркнула мама Надежда Афанасьевна. — Ну, дурной!

Ну, так а мне что, завтра поутряне народ собирать, или как? — спросил Нинкин брат Славик, накидывая большие полотняные куски ткани поверх салатов и фруктов.

— Само собой. Прямо с девяти и собирай, — Григорий Мятлев нашел-таки папиросы. Достал одну. Смял в кулаке и ссыпал пыль табачную под ноги. — Суббота же завтра. Только трём учительницам на работу. Так что можно прямо с утра. Погуляем пару суток. Не люди мы, что ли?!