Рассказ из книги «И Снится мне сон…»
Тетя Шура. Ожоговое.
Этот сон мне приснился тридцать лет назад. Помню всё до мелочей.
Мы с однокурсницей Ольгой сдали ГОСы и получили дипломы. Отгремел в ресторане институтский выпускной и наутро стало грустно вдруг от того, что мы больше уже никогда не будем студентами и возможно никогда не встретимся.
Тогда мы не подозревали, что буквально через двадцать лет появится интернет и в социальных сетях все мы найдёмся. В то время заочники, по окончании ВУЗа, разъезжались в разные стороны и от студенческой жизни оставались лишь яркие воспоминания на всю жизнь.
Ольга, лежа на кровати, размышляла вслух:
— Представляешь, сейчас заботы закружат, и ты забудешь, что у тебя была такая подруга Ольга.
— Вполне возможно, что и ты меня забудешь. Ведь у меня нет больше повода ехать в эту сторону, а вся твоя жизнь здесь. — отвечала я.
— Нет… Я тебя просто так не отпущу! Ты сейчас поедешь ко мне. Миша затопит баньку, наварим пельменей.
Я пыталась возражать, потому что знала, что меня дома ждет мой сыночек.
— Ничего слышать не хочу, один день ничего не решит! – уверенно заявила Ольга.
Она меня уговорила, и мы сошлись на том, что сегодня шумно и весело прощаемся в баньке с вениками, а завтра рано утром она меня проводит.
Ольга с телефона – автомата, который висел в вестибюле института, позвонила своему супругу:
— Миша, топи баню жаркую. Мы с подружкой едем к нам. Часа через два будем.
С огромными сумками мы доехали до поселка. Со слов Ольги я знала, что муж у неё дюже хозяйственный. Работал он лесничим. В те времена это было хлебное место. Крепкий дом, красивая новая банька располагались под свежесколоченным деревянным навесом. Добротные тротуары во дворе были гладко почищены от снега. По всему было видно, здесь люди любят трудиться и не знают нищеты.
Нам навстречу вышел высокий статный парень в чистой телогрейке, в плечах косая сажень. Это был Ольгин муж, Миша. С глубоким вятским диалектом он нас приветствовал, перехватывая тяжелые сумки. Мне он показался не очень приветливым.
На кухне хлопотала Ольгина сестра Аня, с ней была соседка Лида. На столе отваренная картошка, рубчиком порезанное сало, квашенная капуста, а в кувшине самогонка, видимо занесли с морозца, стекло аппетитно запотело. Молодые девушки стрекотали, улыбались во весь рот, было видно, что рады Ольгиному приезду.
Мы не успели толком раздеться, а нам уже подали по чарочке с дороги. Всем было весело, мы, чокнувшись, хлопнули по стопочке крепкой, нас поздравляли с окончанием ВУЗа. На столе появились горячие аппетитные пельмени. Под пельмени мы приняли ещё по рюмочке. В то время в каждом доме вятского края, что в деревне, что в городе, это было блюдо номер один.
— Ну что, идем в баню, — Аня стояла с полотенцами у дверей.
Мы розовощекой чебечущей стайкой потопали по тротуару через двор.
Баня была шикарная! Изнутри обитая дорогим деревом, пахла легким дымком и еще чем-то терпко-хвойным. В глаза бросилось то, что все тазы были новые и одинаковые, это в дальнейшем и сыграло свою злосчастную роль! Все тазы одинаковой формы и красного цвета.
Миша добросовестно выполнил просьбу жены, баня была горячая.
В левом углу в круглом чане, бурлил кипяток так, что поднимал со дна муть. Ольга, глядя на это, вслух размышляла:
— Я сейчас куда-нибудь налью кипятка, чтоб муть осела. Ну как такой водой мыться?! – с тем моя подруга вышла в предбанник.
Заранее замоченные два веника лежали в тазу, и ждали своей очереди. Лида достала их, хорошо стряхнула от воды и накрыла толстым сырым полотенцем. Я с любопытством наблюдала за её действиями. На Вятке к банной процедуре относятся по-особенному. Это целый ритуал. Все делается неспешно, с душой.
— Ну кто на верхнюю полку? – громко кликнула Лида.
— Я! Сейчас только наберу себе водички и иду, — ответила я.
Наполнив таз прохладной водой, я поставила его в левый угол, чтоб он никому не мешал. Ковш оставила в тазу, намереваясь после парилки с наслаждением устроить себе обливание. Ольга вошла с деревянной посудиной в руках и плеснула по стенам травяного настоя. Запахло цветами и лесом! На камни упали первые капли пахучей влаги. Жар дохнул ароматом трав и наполнил собой парную.
— Ну иди ко мне, гостья дорогая, — прихахатывая, поманила меня Лида. Голова её была повязана платком, а руки были в рукавицах, так как пар в такие моменты настолько горячий, что взмахи веником обжигают ладони. Я зажмурила глаза от раскаленного духмяного пара и послушно улеглась на верхнюю полку. Лида откуда-то вытащила пучок можжевеловых веток и подкинула мне:
— Прикрой лицо, а то горячим паром ударит, неприятно будет.
Я послушно взяла ароматный хвойный букет и уткнулась в него носом. Иголки были абсолютно не колючие, а благоухание можжевельника, усиливаясь от влажного пара, добавляло блаженства.
— Оля, поддай-кя паркю! – с вятским диалектом скомандовала Лида. Та осторожно уронила на камни несколько капель бурой жидкости, постепенно увеличивая брызги. Духмяный жар, оттолкнувшись от камелька, горячим облаком объял тела, заполняя влажным мятным ароматом все пространство.
— Сейчас ты узнаешь, как парятся вятичи! — Лида торжественно взяла в руки два пушистых веника, встала, широко расставив ноги, и принялась колдовать над моим телом. Она взмахнула вениками, как опахалами и по моему телу пошла приятная дрожь. Сначала легкими и плавными движениями, потом чуть прикасаясь, то слегка теребя влажными листочками, то жестко поглаживая ветками, Лида вдруг размашисто вдаряла резким двойным хлопком. Здесь любят баню, знают в ней толк – это читалось в каждом движении деревенской женщины, которое сопровождалось низким гортанным протяжным оханьем, характерным вятскому северно-русскому говору:
— Аааааххххх…Вот таааак…Хорошооооо!
Снизу Ольга что-то мне крикнула, показывая руками в разные стороны.
— Тихо! – Лида сделала ей замечание, — Пар любит тишину! В бане нельзя кричать! – и вновь продолжила своё волшебное танго с банными вениками.
Ольга опять что-то настойчиво нам говорила, показывая руками, но я была в бархатных объятиях дубовой листвы и благоуханного пара, поэтому абсолютно не поняла, что же подруга упорно хотела до меня донести. Не придав значения её призывам и знакам, я легкомысленно махнула рукой в её сторону, мол «отстань».
Оказывается, в это время Ольга отодвинула мой таз с прохладной водой в противоположный угол! А на то место поставила другой с КИПЯТКОМ!
Ольга из бурлящего чана налила кипяток в таз, чтоб осела муть. И точно так же, как я, бросила в таз ковшик. Вот о чём, оказывается, она мне кричала. Я не расслышала её, а тазы все одинаковые, ковшики все одинаковые! И Ольге моя легкомысленная отмашка показалась знаком согласия. И вот я, разморённая от пряного горячего пара, спускаюсь напрямую к тазику, который, как мне помнится, я поставила в левый угол. Меня ничто не насторожило.
Я зачерпнула ковш и… с размаху от души вылила себе на левое плечо. Боль, которую я испытала в тот момент, превысила все мои болевые пороги. Из меня вырвался дикий вопль! Помню, как мгновенно вздулись пузыри на плече и тут же лопнули, обнажив сожженную подкожную плоть. Я, не помня себя, голая выскочила на снег и упала в сугроб. Все забегали, засуетились.
Я помню тревожные глаза окружающих. До сих пор не знаю, правильно ли они сделали. Площадь ожога и без того была не маленькая, а Ольга ещё обработала обожжённые места спиртом. У меня начался болевой шок. Я не могла совладать с лихорадкой, которая доводила конечности до судорог. Кто-то догадался влить мне в рот два глотка водки и меня начало отпускать. Я лежала на диване, все сидели вокруг меня, испуганно замеревшие. Первая мысль, которая после этого пришла мне в голову: «Надо ж такому случиться. Испортила праздник всем.» Я через силу улыбнулась и призывно подняла правую, не задетую ожогом, руку:
— Ну что сидишь, подруга? Наливай! Банкет продолжается!
Все сразу засияли, засветились, стали двигать стол к дивану, чтоб мне было удобней. Я выпила водки, боль отступила. Ольга намотала на меня белую простынь, прикрыв ожоги, и мы пошли в пляс под громкую танцевальную музыку. Не помню, как все разошлись.
***
На следующее утро мне надо отправляться в дальний путь. От плеча до пояса по всей спине ожог. Все болит. Как ехать? Как-то надо. Ольга густо намазала пораженные участки синтомицином, а сверху наложила полиэтилен, нарезав чистые пакеты. А что делать? Мне ведь ехать до дома тысячу километров. Если как-то не позаботиться, оно же все присохнет и будет ужас. В одной руке чемодан с книгами, в другой дорожная сумка с вещами. Это сейчас не надо таскать книги, все в телефоне, ну максимум в планшете. А тогда волокли учебники на себе, туда и обратно. И вот, идем мы с Ольгой по зимней дороге, о чем-то говорим. Чтобы сесть на мой поезд, нужно добраться до ближайшего города. А до ближайшего города на попутке. Вот останавливается КАМАЗ, я сажусь кое-как в кабину и уезжаю.
— Далеко ли едете? – спрашиваю водителя.
— В Саратов. – отвечает мужчина.
— Так Саратов в мою сторону. Вы через Ульяновск не поедете?
— Через не поеду. Я проезжаю как раз мимо, по касательной, так сказать.
— Есть Бог на свете! – я облегченно воскликнула, ведь мне не придется пересаживаться несколько раз, в зимнюю метельную погоду, таская за собой весомую поклажу, да еще и травмированная.
— Я вас высажу на окраине Ульяновска, а там общественным транспортом доберетесь.
— Конечно доберусь, там я уже дома. – больным голосом прошептала я, чувствуя, как у меня пошпарила температура.
— Вам плохо? — спросил водитель, внимательно вглядываясь.
— Да. У меня ожог по всей спине, не представляю, как я доеду — ответила я и заплакала.
Спасибо тому водителю, он уложил меня на свой спальник, дай Бог ему здоровья. Я была в каком-то забытьи, то тревожно засыпала, то вздрагивала, поднимая голову. На какой-то стоянке шофёр разбудил меня:
— Есть-то не хочешь? Я иду в столовую.
— Нет, какой там, не хочу. – аппетита не было, меня то знобило, то кидало в жар. Я не чаяла, как бы быстрее добраться до дома. Через ворот свитера сквозил специфический запах от моего гноящегося ожога. Можете себе представить, что там сотворилось за это время. Свежий нешуточный ожог, покрытый полиэтиленом!
Таким образом, качаясь на спальнике междугородки, я доехала до своего города.
Было уже темно, часов, наверное, одиннадцать вечера. Я, чуть волоча по снегу ноги, шатаясь, добралась до своей коммуналки, где меня ждал мой сыночек и муж. Помню, как ребенок кинулся мне на шею, а мне пришлось его остановить от порыва радости из-за своего ожога. В соседней комнате жила моя подруга Рита. С ней мы закрылись в ванной и попытались вымыть пострадавшую область. Ожог охватил левое плечо полностью до груди, сзади он опускался до поясницы по траектории бежавшего кипятка. Всю поврежденную часть тела, поскольку двенадцать часов оная была под полиэтиленом, ровным слоем покрыл гной. По этой причине зашкаливала температура. Посовещавшись, мы решили, что надо вызывать «скорую». Мой сынок сидел у меня на коленях, я обняла его одной здоровой рукой. Ребенок плакал и от того, что мама, не успев приехать, опять уезжает и от того, что с мамой приключилась беда. Его даже не радовали подарочки и угощения, которые я привезла ему из Кирова. Они с папой посадили меня в карету «Скорой Помощи», и я глубокой ночью оказалась в палате ожогового отделения. Мне обработали пораженные места, накрепко забинтовали, и в темноте я с трудом угнездилась на больничную койку. Слёзы катились сами собой, мне хотелось к сыночку и к мужу. «Какого чёрта только я попёрлась к Ольге, надо было сразу ехать домой. Бог наказал, так мне и надо, за ребёнка душа болит.» — так я размышляла, а параллельно хлюпала носом в темноте, вытирая сопли и слёзы больничной простынью. Но укол обезболивающего начал действовать, и я погрузилась в тревожный неуютный сон.
Наступило утро. Во время завтрака я изучающе оглядывала «сестёр по несчастью». В палате нас было шесть человек. Две женщины были полностью лежачие. Одну, что постарше звали тётя Шура, другую Людмила. С каждой минутой, я всё больше убеждалась, что на мне с моим ожогом можно пахать целину. Что моё состояние – это самое лёгкое, из тех, что я увидела здесь. За те семь дней в ожоговом отделении, я по-настоящему узнала, что такое горе и страдание. Кроме того, я в подробностях ознакомилась с тем, каких степеней и процентных соотношений бывают ожоги. И, оказывается, от такой беды люди умирают. В больничных палатах такой концентрат страдания, что неподготовленному сердцу это невозможно выдержать. Хочется убежать! Пробыв всего одну неделю среди пострадавших от огня, я пропиталась насквозь настоящим людским горем. Какой беззаботной и легкой была жизнь за стенами больницы! Оказывается — это целый мир, где люди страдают от увечий и здесь многие слёзные моменты обычной жизни воспринимаются, как ничтожные. Ты здоров, у тебя ничего не болит, ты можешь легко идти, даже бежать, прыгать – и это, на самом деле, оказывается огромное счастье!
Прямо напротив меня лежала Людмила. Она, находясь в забытьи, разговаривала со своей покойной мамой. В бреду женщина просила пить и плакала, как маленькая девочка:
— Мама, дай мне попить! Я пить хочу! – сидевшая рядом дочь прикладывала ей к губам соску с детской бутылкой и капли воды стекали больной женщине в сухой рот. Людмила потом надолго проваливалась в молчание.
Ей было примерно под пятьдесят, и попала она сюда прямо с кухни рабочей столовой. Проработав поваром тридцать лет, она никак не предполагала, что по какой-то дикой случайности на нее опрокинется котел – двадцатка с кипящей куриной суп-лапшой. Процент ожога был слишком велик и звучал, как «несовместимый с жизнью». Про нее все шепотом говорили: «Не выживет». Врачи прятали глаза от дочери, потому что исход был понятен.
— Готовьтесь. – говорили они.
Только ее дочка Таня не думала ничего: ни хорошего, ни плохого. Она просто делала свое дело тихо и упёрто. Девушка взяла отпуск и ежесекундно, как робот, кружилась около матери. Её на несколько часов ночью меняла бабушка, чтоб Таня могла поспать, перевести дух. Вечерами приходил муж Людмилы, он садился, брал свою супругу за руку и начинал сдавленно, беззвучно рыдать. Дочь, жёстко поджав губы, брала его за локоть и выводила из отделения. Таня без всяких эмоций, с раннего утра с феном топотала около матери. Она сушила горячим воздухом мокнущие участки сожжённого тела, предварительно осыпая кровавые сукровичные пятна растолченным стрептоцидом. Я помогала ей крошить до пыли белые таблетки в ступке, взятой из нижней части русской матрешки. Дочь двигалась тенью, никого не слушая, ни с кем не разговаривая. Я даже не помню, чтоб она ела.
У окна лежала тётя Шура Шишкина. Ей было лет семьдесят. Большая, полная и грузная она лежала, вращая глазами, без движений, не вставая. Женщина была в полном сознании, беседовала с соседками и докторами, но только не поднималась. Площадь ожога была небольшой, но видимо глубокой. Ей санитарочки подставляли утку, на перевязку возили на каталке. За ней никто не ухаживал.
Трагедия случилась из-за цветного лампового телевизора. Люди моего возраста помнят эти огромные взрывоопасные ящики.
В тот несчастный день тетя Шура со своим дедом с утра позавтракали и решили посмотреть сериал «Рабыня Изаура». Бабушка села в своё любимое кресло, что стояло как раз напротив экрана. Ведь всегда все было хорошо! Никто не ожидал беды. Тут злосчастный телевизор вдруг забарахлил, зарябил и отказался показывать. Дед в таких случаях что-то мудрил с лампами и всегда телевизор исправно продолжал свою работу. Вот и в этот раз, супруг привычно встал и подошел к телевизору сзади и стал ковыряться в чреве ящика.
От взрыва содрогнулся весь двухэтажный дом.
Огненная волна ударила вперёд и пришлась пожилой женщине, как раз, в зону груди и живота. Лицо и ноги остались неповрежденными. Дед был цел и невредим.
И вот она тяжелобольная лежит у окна в ожоговом отделении. У нее две дочери примерно сорока лет. Одна из них работает в престижном мебельном магазине «Товары для Дома». Ульяновцы хорошо помнят это торговое заведение на проспекте Ленинского Комсомола. В период советской эпохи дефицита, продавцы таких мест считались элитой и сами себя оценивали высоко. Свою больную мать они посещали через день! Дочери в дорогих нарядах, с высокими пафосными прическами, в немыслимо модных туфлях заходили вечером на часик, так…навестить. На тумбочке после их ухода красовались ананасы, дорогой шоколад, огромные гранаты, сырокопченые колбасы – всё это невероятный дефицит в то время. Мы и во сне таких продуктов не видели. Только тётя Шура не могла это съесть, потому что ей было невозможно больно пошевелиться, даже протянуть руку за куском. Да и у нее не было аппетита. Ни к чему ей были эти дефициты. Она нуждалась в любви и в заботе. Её мог спасти тотальный кропотливый уход, но почему-то она лежала целыми днями одна. Дед тоже был старый и больной, он вообще не выходил из дома и физически не мог добраться до своей Шуры, с которой, по словам больной, в горе и в радости прожил сорок шесть лет.
Полюбовавшись на всю эту картину, я убедилась, что моя травма совершенно незначительная. Мне так было жалко тётю Шуру! Я стала о ней заботиться. Мы вместе обедали и ужинали, я кормила её с ложки, чистила апельсин и подсовывала дольки в рот то ей, то себе. Через день перед перевязкой я на каталке везла её в душ. Там теплой водой из душевой лейки размачивала марлевые накладки, которые больно присыхали к ранам. Сняв кроваво-гнойные бинты, я толкала тяжёлую каталку с больной женщиной в перевязочную. Тёте Шуре обрабатывали раны и вновь бинтовали. С санитаркой вдвоем мы эту грузную женщину перекладывали на кровать. Я меняла ей белье, удобно располагала подушки и делала сладкий чай. Как могла подбадривала, и подталкивала к движению, приговаривая:
— Теть Шур, давай пробовать вставать. Так лучше дело пойдет. У тебя есть заживление, я видела сегодня. Медленно, но заживление идет. – я приговаривала и вытирала ей обильный пот со лба. Сердце от жалости к этой бабушке сжималось и подбиралось к горлу, я шла в туалет и плакала от души. Я знала, что меня на днях выпишут, там меня ждет сынишка, учительская работа закружит вихрем, а тетю Шуру даже накормить будет некому. Плакала о том, моя мама умерла так рано и как она мне была нужна, а тут не ценят живую мать. Позже может быть поймут…
Наступал вечер, посетители один за другим заглядывали в палату. Вот и ко мне пришли мои домочадцы. Я сидела с ними в коридоре на кушетке. Мне не носили экзотических фруктов, потому что никто из моих близких не работал в торговле, тем более в элитных магазинах. Моя подружка сама пекла разные вкусняшки и муж приносил мне их в больницу к чаю. Всей палатой, кто мог двигаться, мы угощались с удовольствием разнообразными риткиными печеньями.
— Сейчас закину пакет в тумбочку и пойду вас провожать. Поздно уже. – обратилась я к своим. — Вроде бы меня в понедельник, сказали, выпишут. – Я взяла пакет с выпечкой и вошла в палату. В дверях я услышала бубнящий с обидой голос тёти Шуры, обрывок её фразы «….своим не нужна, чужие люди помогают…». А голос красивой солидной дочери звучал раздражённо, даже с возмущением:
— Да мама! У меня же семья! Я Оксанку поздно забираю с плаванья, потом с ней до ночи уроки делаем! Ну что, мне все бросить и сидеть около тебя?
Диалог лежачей матери и статусной дочери дослушать мне не удалось, потому что в коридоре меня ждали мои. Я проводила их до самого уличного выхода, наобнималась с сыночком и пошла обратно в отделение. Навстречу мне попалась та самая статусная сорокалетняя дочь тёти Шуры. В модном костюме она несла себя горделиво, глядя на окружающий мир чуть выше человеческого темечка. Дойдя до своего койко-места, я обнаружила на тумбочке огромное красное яблоко и, исписанную английскими буквами, большую импортную плитку шоколада. Я поняла, откуда взялись гостинцы и мне захотелось вышвырнуть эти румяные и блестящие яства прямо в окно. Но тут тетя Шура защебетала:
— Это тебе, скушай яблочко, чайку с девчатами попейте, и мне сделаешь кружечку чая?
Я с трудом скрыла противоречивое состояние души:
— Спасибо, тетя Шурочка, мне ничего не надо! А чай конечно сделаю, сейчас, одну минуточку.
Казалось тетя Шура огорчилась:
— Ну почему не надо? Завтра приедет к тебе сыночек, ты ему передай от меня. Скажи: «Вот тебе яблочко от бабушки Шуры».
Я выскочила в коридор и побежала с сигаретами в курилку, чтоб в открытую не зарыдать.
Сыночек мой таким угощениям, конечно, был рад, потому что элитные вкусности он видел очень редко. Его мама была простой учительницей с окладом в сто двадцать советских рублей.
***
На следующий день мы с Таней решили тёте Шуре делать гимнастику ног. То, что пожилая женщина лежала совсем без движений не сулило ничего хорошего. Её ноги покоились, как мертвые столбы. Она сама была большая и полная и ноги были массивные. Мы хотели расшевелить жизнь в конечностях бабушки. Начали с массажа ступней. Казалось, бабушка ничего не ощущает. Тогда мы решили согнуть одну ногу в колене.
— Давай — давай — давай, — осторожно подталкивала ступню Таня.
— Так…тихонько…еще чуть-чуть, — это я старалась поднять неподвижную ногу.
Тетя Шура пыхтела и выкатывала глаза от натуги. Лоб покрылся крупными каплями пота. Было видно, что ей невыносимо тяжело.
Вошла медсестра:
— Что у вас происходит? Не трогайте её! Не надо! Бесполезно все это – она равнодушно поправила постель, воткнула градусник тёте Шуре под мышку и ушла.
Чувство безысходности накрыло меня от такой жестокой реальности. Стало горько. Мы с Таней молча сели кто-куда. На пару секунд в палате водрузилось полное молчание. И вдруг в этой тишине раздался мягкий тихий голос:
— Танечка, доченька…Ты здесь? – это Людмила пришла в сознание!
Дочка подскочила на голос:
— Мама….- шёпотом выдохнула Таня, — мамочка… ты меня видишь?
— Вижу, дай мне попить, доча, — голос был очень слабый.
Все, кроме тёти Шуры встали с кроватей и замолкли в напряженном ожидании. Взгляды были устремлены на Людмилу и её дочь. Таня поднесла соску к губам матери.
— Ты чего это, дочь? Что это за соска? Дай мне нормально в стакане.
Таня, трясущимися руками, налила из графина воды и, слегка приподняв матери голову, осторожно дала сделать несколько глотков.
Мне в голову пришла мысль, что это перед смертью, и, как потом выяснилось, не мне одной. Говорят, что тяжелобольной перед смертью приходит в ясное сознание на какой-то короткий период. Все ждали такой исход. Но ко всеобщему удивлению, Людмила на следующий день проснулась довольно бодро и в воскресенье уже начала поворачиваться в кровати. С того дня она больше не теряла сознания.
В понедельник доктор и его команда дольше обычного пробыли в нашей палате. Они окружили Людмилу, ставили градусник, брали за руки, задавали вопросы, ходили туда-сюда. Врачи сияли. Людмила осознанно отвечала и тоже улыбалась, но улыбка её получалась кривой, потому что сожженная кожа срослась и стянула челюсть к шее вправо. В то время, увы, не делали пластических операций. Само то, что человек выжил после такого страшного происшествия, уже было чудо.
Я повернулась к своей тете Шуре, она лежала, широко раскрыв глаза, и отрешённо смотрела в потолок. Я тихонько подошла к ней и шепнула:
— Вот видишь, Люда выкарабкалась при её обширном поражении, а у тебя-то меньше площадь. Ты точно поправишься! Давай шевели ногами!
Она взяла меня за руку:
— Ты хорошая девушка, дай Бог тебе счастья.
***
В понедельник, как обещали, меня не выписали, оставили до среды. В один из этих дней Людмила заявила дочери, что сегодня она пойдет своими ногами до туалета.
— Не рановато ли, мамочка? Дойдешь? – улыбаясь, поинтересовалась Таня.
— Дойду, Танюш! Ходьба — это жизнь. – твердо пояснила мать. Голос был уже покрепче. Таня несколько раз в день водила свою маму по палате, до окна и обратно. Силы прибывали к ней с каждым днем.
Вечером после ужина они решились сделать пробную вылазку в коридор. Мы расчитали так, что, если у Люды не хватит сил обратно идти своими ногами, то от туалета мы привезем её на коляске. Я сходила к медсестре, выпросила у нее транспорт для неходячих, и Людмила сделала первый шаг в коридор. У больной женщины закружилась голова. Мы её сразу же посадили на ближайшую банкетку. Чуть придя в себя, опираясь на Танины руки, она снова встала и пошла. Всё отделение вышло из своих палат, чтобы посмотреть на женщину, которая выжила после такого ожога. С уважением и с добрым состраданием люди глядели вслед этой героической паре родных людей.
— Молодец девка! Таки вытащила мать с того света! – раздавалось со всех сторон.
***
Вскоре я выписалась. Жизнь поставила меня в обыденные рамки: работа, семейные хлопоты. После больницы прошло недели две. Однажды под утро снится мне сон:
Будто бы на кровати сидит тётя Шура. Голая! Такая молодая! Такая стройная! Такое у нее гладкое и красивое тело. Волосы молодые, длинные по плечам, как у юной девы. Она сидит, как нарисованная. Я будто говорю ей:
— Вот видишь, тётя Шура, я ж сказала тебе, что ты встанешь на ноги. Вот и ты поправилась.
А она просто сидит и молчит.
Приоткрыв один глаз, я глянула на часы. Есть в запасе двадцать минут. В утренней полудрёме прокрутила в мыслях сон. Не хотелось верить в плохое.
На выходе из подъезда у нас висел телефон – автомат. Воткнув две копейки, я набрала номер ожогового отделения. Женский голос:
— Алло! – я узнала по голосу старшую медсестру.
— Скажите, пожалуйста, а каково состояние Шишкиной Александры?
— Сара, ты что ли?
— Ага.
— Умерла твоя тётя Шура. Сегодня в 5.45.
***
P.S. Я искала палас для зала и ходила по всем магазинам, по пути зашла в «Товары для Дома». Рассматривая всякие хозяйственные штучки, я шла вдоль витрин. За дальним прилавком мельком увидела знакомое лицо. Конечно я её сразу узнала. Статусная дама пристально смотрела на меня. Она тоже меня узнала. Встретившись со мной глазами, она резко отвела взгляд.
Я вышла из магазина и по осеннему тротуару поспешила по своим делам.