Артрит по весне был, радикулитом прихватывало, мигрени изредка мучали, похмельем страдала, если вдруг неаккуратно медовухи в пятницу хлопнуть… но ненависти не было.

Но не любила. Факт.

Гуси еще. Га, га, га. Есть хотите? Да, да, да!

Собственно, всё из-за гусей. Не будь гусей, пальцем бы не шевельнула. Лежала бы себе на печи, листала бы легенды и мифы Древней Греции (подарочное издание), соленым рыжиком бы закусывала. Но гуси. Один серый, другой белый…

Начиналось, как водится, с пустяка. Пошла как-то на озерцо с ведром, там охотники. Пиф-паф! Половина утиного поголовья лапами кверху. Бобры от страха обкакались. Собачки по кустам рыщут, дичь подбирают, охотничкам несут. Те ликуют. А что? Имеют право. Не заповедник же. Противно, конечно, потом окурки за ними подбирать, но хоть не туристы. А то, что птицу стреляют и белками не брезгают, нормально. В экополицию тут никто не записывался. Да и Гринпис – не наш выбор.

Однако, когда прямо у берега, где водицу сподручнее набирать, нашла гнездо с подращенными птенцами на вид гусиными, думала недолго. Прям вместе с гнездом сунула пернатых за пазуху, коромысло на плечо и домой припустила. А надо было думать. Надо. Потому что вот так приголубишь в порыве внезапного сострадания какое-нибудь животное, а потом «мы в ответе за тех».

Куда их было девать? Два птенца – один серый, один белый. На суп – смешно. Маленькие же. Пришлось выкармливать. Что сама, то и гусятам. Сальца там, сухарика, говядинки вяленой. Каши и щей тоже не гнушались. Бывало, сядут рядком за стол, гогочут, перьями топорщатся, а ложку-то держать нечем. Бестолково тычутся в тарелки, капусту клювами по фарфору размазывают. Чавкают громко. Смех и грех с ними. А зимой так хорошо под бок гусят уложить! Мягонькие они. Теплые. Прижмутся к сиське и кряхтят довольные. Сказки тоже любили послушать. Стихи. Мифы Древней Греции. А по праздникам плясали. Выйдут в середку, и давай пятками ритм отбивать, переваливаться с боку на бок, бошками трясти и крыльями шуршать. Забава! И радость ей, конечно. Гуси мои гуси…
Жрали много.

Когда подросли, на свободный выпас отправились. То мышку отловят, то суслика, То зайца подстерегут, раздербанят до кишок, потом домой весёлые возвращаются, приплясывая, все в шерсти и кровище. К високосному первого волка задрали. Некрупный такой волчок. Но недели на две хватило. Гуси тушку приволокли к лужице своей, возле канавки припрятали. Отщипывали по необходимости.

Любовалась не без гордости. Добытчики.

Будь на ее месте кто другой, начитанный… наверное бы заволновался. Все-таки не совсем нормальное для домашней птицы поведение. А она — не сильно в орнитологии дока. Откуда ей знать? Может это вид такой: зубастый весёлый гусь. Гуситус Зубаститус на латыни. Он же гусьлебедь. Водится в средней полосе. При хорошем уходе вырастает до размеров барашка. Летает быстро и на дальние расстояния. Выглядит жутко. Размножается часто. Жрет много. Хитрожоп. Вороват.

***

Ох и вороват…

Ей же все это было будто невдомёк. А то, что в помёте то бубенчик коровий, то кольцо носовое бычье с колхозным клеймом, это она вроде бы не замечала.

Однако, когда парочку племенных голландских нетелей гуси прямо в избушку приволокли для зимних, видать, запасов, тогда поняла, что долго в колхозе такое безобразие не потерпят. Рано или поздно придут и истребят.

А ей же жалко, да. Гусики же. Родненькие. Один серый, другой белый. Кроме них нет у нее никого. И не было никогда.

Пояснить попробовала, конечно. Мол, дорогие мои гуси, вы бы ограничились бы лесной фауной, а. А гуси ей кивали, кивали, кивали… Га, га, га! Гага! Гаа! Птицы! Тупые по сути.

Совсем отчаявшись, гнала тоже. Весной, когда снежок подтаял, а из-под снежка повылезли кое-какие фрагменты гусиных зимних заначек, сразу и погнала. То есть сперва скотомогильник оформила, а потом…

«Ой! Летите, мол, мои гуси. Летите в дальние страны. За моря-окияны. Туда, где изысканный бродит жираф». И метлой махала. А они на нее таращились и даже обижались немножко. Мол, чего это? Куда улетать? Зачем? Ведь ты же наша же мама! Разве же мама так может? Она уж и ногами топала, и кричала, и улюлюкала. Не-а. Не улетают. Да еще подойдут, башкой серой или белой своей дурной-пуховой подмышку ей уткнутся и замрут. Один под левую мышку, другой под правую. Га га га!

Она, конечно, плакать. Сердце ж – не камень. Расцелует их в клювья, спины почешет, остатки говядинки со свининкой в тайное место приберёт. Глядишь – обойдется.

На Красную Горку из Каменки мальчик Ванечка пропал – сынок председателевый. Был Ванечка, семки лузгал на завалинке, а теперь нет нигде. И только перо белое очень характерное к кровавому пятнышку прилипло. Через сутки к избушке ожидаемо мужики пришли. Хмурые. С камнями, матюками и ружьями. В нее не пальнули, хотя сильно грозились. Гусей выдать требовали. На геноцид за людоедство. Она разнервничалась. Как можно такую напраслину-то? Гусики, конечно, у нее не веганы, но к человечине не приучены. Она даже наскакивала на мужиков, возмущенно орала. Но шепотом всё молилась кому-то, чтоб помог. Чтоб птичьки родненькие Одинсерый и Одинбелый с водопоя не воротились раньше времени. Не помог.

***

Гусиков, такого конца совсем не ожидавших, расстреляли в пух и перья злые мужики. Пошвыряли тушки в избушку, а саму избушку подпалили.

Обижаться на мужиков нельзя. По понятиям поступили. Потому что нечего тут…

Она и не обижалась. По пепелищу бродила. Кое-что даже спасти удалось. Сундук, например, кованый. В сундуке костюм кримпленовый зеленый. Босоножки лаковые, красные. Книжка- Легенды и Мифы Древней Греции (подарочное издание). Аспирин просроченный — две упаковки.

А от гусиков одни гусиные лапки остались.
Одна серая. Другая белая.

Она эти лапки в сыру землю закопала и прямо поверх них новую избу строить надумала. Чтобы не просто изба. А культовое строение. Потом из уст в уста всё переврали, естественно, про курьи ножки.

Мальчик Ванечка нашелся. Оказывается, в сельпо за Клинским ходил и возле сельпо под кустиком нечаянно сморило его. Переполоха не слышал.

Но про Ванечку она уже к следующей осени узнала. Когда этот самый Ванечка на ее свежеотстроенную культовую избушку случайно набрёл

— Ты кто, бабка? – спросил. Наглый такой. В модном картузе и с азбукой в руках.

— Я… я… Я – га! Га га га. Га га га!

Это у нее после пожара необратимые нарушения психики и речи произошли. Из-за гусиков, в основном.
Мальчика Ваню она в дом заманила, а там сами знаете что. Но сама ни-ни. Для других целей предназначался мальчик Ванечка. А именно, на корм молодым гусям.

***

Видите ли, её Одинсерый и Одинбелый были гусь и гусыня. И всё это время, ни много ни мало – лет пятнадцать, они размножались. Но она понимала прекрасно, что для ее родного края – стая гусей-мутантов вряд ли станет самым удачным приобретением, поэтому все снесённые Одинсерым яички относила в свой лесной тайник.

Яишницу пожарить или выбросить – рука у нее не поднималась. Вот она их и складировала.

Там набралось, не соврать, десятков пять-шесть, а то и больше. Штуки три стухли, а остальные отлично сохранились. Отлично. Она, когда избу восстановила, перво-наперво из ветошки себе кроватку соорудила, яички по ней разложила и целых полгода их собой высиживала. Отлучалась только пописять и малинки скушать. А гусята вылупились когда, она их сразу, не раздумывая, начала к человечине приучать. Лесник там, турист, грибничок-с запоздалый… Чтобы, когда стая встанет на крыло, не было у гусят сомнений в собственных гастрономических предпочтениях.

Зачем она это делала? А по понятиям.

Но, вообще, ненависти к людям в ней не было.