Я ехала на работу сонная и хмурая. Вчера опять поругалась с сыном-старшеклассником по поводу его плохой учебы. Всю ночь не смыкала глаз — корила себя за неумение ладить с собственным ребенком, за неспособность убедить его в том, что учиться он должен для своего будущего. И вот сейчас, поутру, в троллейбусе, дремала, прикрыв глаза и полностью расслабившись. И тут услышала негромкий, мягкий, как будто знакомый, но давным-давно забытый голос:

— Это ты, Наташа? Правда? Ну, здравствуй!

Передо мной стояла кондукторша — женщина лет сорока пяти, невысокого роста, худенькая, с короткой стрижкой и крохотными золотыми сережками в ушах. Неужели теми самыми сережками — из нашей ранней юности? А глаза… Они были по-прежнему молодыми, ясными и радостными.

— Оля! — воскликнула я, чуть приподнимаясь с сиденья, будто желая обнять давнюю подругу. — Ты мне не снишься?! Почти тридцать лет прошло! Как у тебя дела. Олечка, расскажи!

А было так. В незапамятные времена, целую жизнь тому назад, две закадычные подружки — одноклассницы — Оля и я — обитали в коммунальной квартире, в крохотных соседних комнатках, двери которых выходили в широкий общий коридор бывшего купеческого особняка. Мы вместе учили уроки, слушали пластинки на стареньком проигрывателе, рисовали акварельными красками незамысловатые картинки, играли в куклы. А еще всеми силами старались заманить в свою девчоночью компанию соседа Антона — мальчика годом старше, красивого и чуть высокомерного. Однако тот предпочитал общаться с друзьями-мальчишками — ходил с ними на рыбалку, катался на велосипеде, вел бесконечные споры о технике. При этом Антон прекрасно понимал, что нравится своим юным соседкам, и часто подшучивал над нами, приглашая в кино по очереди то Олю, то меня. Ему забавно было наблюдать, как одна из нас расцветала от радости и удовольствия, а другая хмурилась и молча уходила в свою комнату тайком поплакать и горестно повздыхать. Летом все дворово-коридорное сообщество — и девчонки, и мальчишки — допоздна сидело на скамеечке во дворе, под старой березой. Антон приносил гитару и начинал довольно неплохо исполнять перед благодарными слушателями модные в то время песни Высоцкого.

Иногда ребята подпевали, но не очень слаженно. Летние каникулы казались бесконечными и включали в себя прогулки в парке и на набережной, игру в бадминтон, купание на ближнем пляже, разговоры обо всем на свете. В такой веселой и дружной компании у меня и у Оли были равные шансы завладеть вниманием Антона.

В тот памятный год, когда нам исполнилось по четырнадцать, лето выдалось особенно жарким, дымы от лесных пожаров окутывали город. Мы по несколько раз в день бегали на Волгу — загорать и купаться. Плавали наперегонки, ныряли, перебрасывались в воде мячиком. Брызги, веселье, визг! Однажды Антон не то в шутку, не то всерьез крикнул:

— А ну, девчонки, кому не слабо переплыть Волгу вместе со мной? Взамен обещаю вечную любовь! Ребята засмеялись, начали толкаться и дурачиться. А Оля вдруг подошла к Антону, взглянула в его карие глаза и сказала просто:

— Я переплыву.

Все вдруг затихли. Антон как будто не поверил ее словам, усмехнулся, произнес небрежно:

— Ну, ты героиня, Ольга. Ценю!

Потом взглянул на девушку пристальнее и понял, что все очень серьезно, что отступать и отказываться уже нельзя: брошенный вызов принят. Дело чести. В пятнадцать лет такими словами не разбрасываются.

Острая тоска, зависть и ревность защемили мое сердце. Я плавала не очень хорошо, боялась глубины и никогда не решилась бы на такую авантюру. Но Антон обещал свою любовь той, кто рискнет плыть с ним вместе. А разве любовь не дороже жизни? Разве за нее не стоит умереть?

Нет, все-таки не стоит. Жизнь ведь одна, единственная и бесценная. А любовь, говорят, может приходить и уходить… Поэтому куда честнее будет и самой не соваться, и остановить этих двух ненормальных, образумить их, уговорить.

— Ребята! Да вы что? — запальчиво крикнула я. — Опасно же! Не доплывете. Здесь больше километра! А глубина-то, какая! Разве вы не боитесь?

— Я боюсь, — честно сказала Оля. — Но со мной поплывет Антон, а с ним мне ничего не страшно.

— Да здесь переплывать запрещено, — упорствовала я. — Смотрите, теплоходов сколько, и баржи ходят, и катера…

Но бесшабашная подружка не пожелала отступать. Она, думаю, успешно вживалась в роль бесстрашной амазонки и верной спутницы Антона, чтобы он любил и восхищался.

— Подумаешь, теплоходы, — сказала Оля нарочито громко. — Волга широкая, разминемся как-нибудь. В крайнем случае, пропустим их, на спинке полежим, отдохнем. Правда, Антон?

— А как же вы потом возвращаться будете? — продолжала настаивать я. — По городу в купальниках разгуливать неприлично — еще милиция загребет.

— Вдоль берега побежим, будто спортсмены, — ответил Антон. — Там же почти везде пляжи, а потом через мост и сразу к вам.

— Да хватит, Наташка, стонать, — сказал кто-то ехидно. — Завидно, что ли, стало? Пускай плывут. Героев на берегу все равно не удержишь. Давайте, ребята, вперед — без страха!

И Антон с Олей двинулись к воде. Вся прочая компания стояла на берегу и наперебой желала отважной парочке ни пуха, ни пера. Я, однако, не переставала надеяться: а вдруг испугаются, а вдруг вернутся? Но сердце мое тоскливо сжималось и подсказывало: нет, они уплывут вместе навстречу своей любви. Ну почему же я первой не шагнула к Антону, не предложила плыть вдвоем со мной? Испугалась? Или моя любовь все-таки была не настоящей — просто детской влюбленностью, перемешанной с азартом соперничества и любопытством: а кто же победит? И когда платой за любовь был назначен риск, возможно, даже смертельный, вот тут-то и стало ясно, что она для меня не столь важна в сравнении со спокойной и благополучной, размеренной жизнью. Жизнь за любовь я не отдала бы!

Страшно даже представить себе, какая огромная глубина на середине Волги и как черная бездонная пучина может разом поглотить ослабевшее тело, и уже не будет ни солнечного света, ни искрящихся волн, ни красивого мальчика, улыбающегося мне. Тут и призадумаешься: а что же все-таки может сравниться с радостью жизни? Интересно, о чем думала и что чувствовала Оля, входя в воду? И почему она выбрала риск?

Между тем юные пловцы были уже довольно далеко от берега — за линией красных буйков. Плыли уверенно, неторопливо, и с берега казалось, что им легко, что они доплывут играючи. И все-таки замирало сердце от их бесшабашной бравады и удали, от страха за ребят, как будто балансировавших на лезвии бритвы.

Вот две темные точки — головы Антона и Оли — как будто слегка покачиваются на волнах от только, что прошедшего теплохода. Это, наверное, страшно, когда волна накатывает на уставшее тело, и, кажется, что не хватит сил взлететь на ее гребень, что она накроет, увлечет вниз, лишит дыхания…

Но, оказывается, бояться-то следовало совсем другого — непредвиденного. Откуда-то со стороны спасательной станции вдруг вынырнул юркий катер и на полном ходу понесся прямо к пловцам.

— Эх! — раздосадовано воскликнул кто-то из мальчишек на берегу. — Это их, наверно, спасатели в бинокль выследили. Теперь им мало не покажется.

Катер подрулил к двум незадачливым спортсменам-авантюристам. С берега было видно, как их поднимали на борт, читали какую-то длинную нотацию, а потом везли к дебаркадеру «спасалки».

Опечаленные зрители уселись на песок, сожалея, что красивый подвиг вдруг превратился в обыкновенный фарс. Теперь им оставалось только поджидать друзей: должны же были спасатели отпустить их, в конце концов. Только одна я радовалась в душе вопиющей неудаче отважной парочки.

Я тихонько лелеяла злорадную мысль о том, что после такого бесславного заплыва вся вечная любовь Оли и Антона растает бесследно, как белый гребешок волны от недавно прошедшего теплохода. Минут через двадцать на мостках спасательной станции показались две понурые фигуры. Оля с Антоном медленно подошли к компании, сели на песок рядышком с друзьями, и Антон, с досадой швырнув камешек в воду, резко сказал:

— Ну, надо же, невезуха, какая! Мы так хорошо плыли и добрались бы до берега обязательно! Всего-то один разок, на волне, Оля воды хлебнула и собралась было тонуть, но я же ей не позволил, поддержал. Мы справились бы! А тут катер — прямо к нам! Когда действительно кому-то помощь нужна, этих спасателей днем с огнем не найдешь, а вот когда их никто не звал, они тут как тут!

— Протокол на нас написали, — жалобно сказала Оля. — Ругали и стыдили до того нудно. Родителей теперь оштрафуют…

— Ну вот, я же говорила, — встряла я в разговор. — Не надо было плыть. Зачем такую глупость придумали? — Замолчи! — резко оборвал меня Антон.

— Ничего не делается зря. С Ольгой мы теперь навек волжской водичкой обручены.

С этого дня Антон приглашал в кино и на танцы только Олю, о чем-то подолгу разговаривал с ней. А я как будто бы раз и навсегда перестала быть ему интересной. Я наблюдала за новоявленной парочкой с каким-то болезненно-горьким интересом и видела, что Оля вся сияет.

А вот особой нежности и блеска в глазах юноши я не замечала. Никогда Антон и Оля не демонстрировали при всех никаких особенных чувств, не обнимали друг друга в шутку, даже под руку не ходили. «Между ними ничего нет, только дружба», — тешила я себя надеждой и всячески пыталась обратить внимание Антона на свою персону с помощью красивой, модной одежды, которой баловала меня мама-портниха, а также косметики, полузапрещенной в те годы для школьниц. Антон все это, конечно, замечал, слегка усмехался, но близко к себе меня не подпускал. Время шло, ребята взрослели. Как-то незаметно, исподволь, в семью Антона вползла беда: заболела мама.

У нее немели руки и ноги, накатывали приступы необъяснимого депрессивного состояния. Она стала плохо ходить. Пришлось уволиться с работы и кочевать из больницы в больницу’. Врачи поставили страшный диагноз: рассеянный склероз, грозящий постепенным омертвением тканей и полной неподвижностью. Трудно пришлось Антону и его отцу, когда мама окончательно слегла. Молча, без жалоб и слез, двое мужчин — зрелый и совсем юный — ухаживали за больной. Лишь бы только она не плакала, лишь бы ей было хорошо с ними до последней минуты. Десятиклассник Антон запустил учебу, казался равнодушным ко всему, и неизвестно, как бы он сдал на аттестат, если бы не Оля.

Она почти поселилась в квартире соседей: кормила тетю Валю с ложечки, обтирала ее, меняла постельное белье. И ничего не требовала взамен. Оля и Антон были неразлучны. И все-таки они оставались только друзьями, как чувствовала и надеялась я. Значит, любовь Антона можно было завоевать! Но как?

Я попыталась было ходить к Антону вместе с Олей, но нелегкая и неприятная работа по уходу за тяжелобольной пугала, отталкивала меня. И как это Ольга ничего не боится, ни общения с умирающей, ни грязных простынь, ни тягостных чувств? Я же от всего этого приходила в ужас, пряталась за Ольгину спину и старалась больше внимания уделять самому Антону, нежели его маме. Однажды Антон грустно сказал: — Да не издевайся ты над собой, Наташка. Ну, не сиделкой и не нянькой ты родилась, а нарядной куколкой, предназначенной для веселой, красивой жизни. Извини, но мне-то сейчас не до веселья и не до твоей красоты. А черную полосу моей жизни ты все-таки принять и разделать со мной не можешь. Не то, что Ольга. Так зачем притворяться?

Мама Антона умерла в апреле. Вечно шумный общий коридор затих, притаился, замер от несчастья, коснувшегося не только Антона и его отца, но каждого в этом доме.

Быстро вспорхнула по лестнице стайка девчонок-одноклассниц, а спускались вниз уже все в слезах, нервно комкая в кулачках мокрые платочки… Все последние дни Оля не отходила от Антона, старалась быть особенно ласковой, заботливой, откликаться на любой его зов. А я боялась этой неестественной тишины, приглушенных голосов, робкого шепота, чьих-то непрошеных слез. Отсиживалась в своей квартире, а когда встречала в коридоре Антона или Олю, отводила глаза. Антон ходил с застывшим лицом, прямой и строгий, молчаливый, а у Оли были красные, опухшие глаза, как будто она плакала с утра до вечера и за себя, и за своего друга.

Со мной Ольга почти ни о чем не говорила: бывшие приятельские отношения давно сошли на нет. Единственный раз Оля остановилась рядом и спросила, как будто бы ни к кому не обращаясь:

— Как же так? За что же Антону горе такое? Я почему-то никак не могу поверить, что тети Вали, такой веселой, быстрой, красивой и молодой, больше не будет с нами. Ты помнишь, как она учила нас танцевать вальс?

— Конечно! Это было на дне рождения Антона. Как хорошо было тогда, весело…

Мне вдруг почудилось, что теперь для меня никогда и ничего хорошего уже не случится, а если и будет, то без Антона. Я его потеряла! Совсем… На кладбище я брела в хвосте похоронной процессии, цеплялась ногами за рыжую прошлогоднюю траву, которая словно не желала подпускать меня поближе к Антону и Оле. А те шли вдвоем, под руку, как будто не видя и не замечая людей вокруг, не слушая вздохи и плач. Они были одни на всей земле, среди чужой, неприветливой толпы. У могилы Антон стоял строгий и бледный, не плакал.

Какая-то женщина спросила меня:

— Это который же сын-то?

— Вон тот, в синей рубашке.

— А что с ним за девчонка? Любовь, что ли?

— Соседка, — холодно откликнулась я, а в ушах у меня звенело: «Любовь! Любовь! Любовь!»

Жизнь постепенно входила в нормальное русло. Я почти позабыла о своей тоске и ревности: слишком много хлопот свалилось на меня в последнее время. Нам с мамой дали ордер на новую квартиру — благоустроенную, с ванной и балконом, выходящим на шумную улицу. Надо было готовиться к переезду, паковать вещи. Тут уж не до Антона и Оли.

В день отъезда я купила торт и разных сладостей, пригласила всех своих приятелей на прощальный чай. Раздаривала на память какие-то безделушки. Антону подарила маленькую статуэтку — коня, а Оле — вазу для цветов. Каждому написала номер своего домашнего телефона (хотя в коммуналке телефонов не было ни у кого), просила звонить и не забывать старую подругу.

Разумеется, никто ни разу мне не позвонил. Я не узнала даже, куда мои бывшие соседи поступили учиться после школы, потому что их старый дом вскоре расселили и все ребята разлетелись в разные стороны, завели новых друзей, занялись своими собственными делами. Так закончилась юность, и началась взрослая жизнь.

Я окончила филфак пединститута, но в школу работать не пошла, а поступила в библиотеку, чему не переставала радоваться: книги, читатели, литературные вечера — все это мне очень нравилось. Вскоре я удачно вышла замуж и родила сыночка Антошку. Про друзей детства почти не вспоминала. Как там сложилась жизнь у Оли и Антона, создали они семью или нет — все это уже не слишком меня волновало.

И вдруг… такая встреча, через 30 лет, когда уже за плечами больше чем полжизни. Нежданно-негаданно нахлынули воспоминания о детстве и ранней юности, о старых друзьях и дворовых играх, о давнем заплыве через Волгу, а значит, и о своей первой влюбленности…

— Как ты живешь теперь, Оля? спросила я и вдруг осознала, что до моей остановки всего два квартала, и мы попросту не успеем поговорить, как следует.

— Я в этом году родителей похоронила, — грустно ответила Ольга.

— Жалость-то, какая… Соболезную тебе. А муж, дети есть?

— С мужем я развелась. Дочке 22 года, она недавно свою семью завела. Внучка уже подрастает. А как у тебя?

— Да я замужем, живу — не тужу. Сынок, правда, не радует: ленится, плохо учится. Но все равно я его люблю. Внучат, похоже, еще не скоро дождусь: парня в университете выучить надо. А у тебя… с Антоном-то, почему личная жизнь не заладилась?

— Так ведь не с Антоном, Наташа. Не получилось у нас тогда, не вышло. Я расскажу…

— Оля, ты извини, но мне пора выходить. Вон моя библиотека, смотри. Опаздывать нельзя.

— Наташенька, тогда возьми вот листок. Здесь стихи… Мои… про Антона. Я всегда с собой ношу…

— Конечно! Я прочитаю! Оля, до свидания. А ты всегда на этом троллейбусе ездишь?

— Нет.

— Ну, все равно, может, еще увидимся.

Дверцы троллейбуса закрылись. Я осталась стоять на остановке под деревьями, грустно провожая глазами троллейбус, словно появившийся из юности и уходящий обратно — в юность. Навсегда… Неужели никогда больше мы не увидимся со старой подругой?

Только теперь я осознала, что не дала Оле ни своего телефона, ни адреса, не пригласила в гости или хотя бы к себе в библиотеку, где среди уютных стеллажей с книгами можно было бы поговорить о жизни, вспомнить старых друзей и Олиных родителей. Почему все так беспорядочно, впопыхах и невразумительно получилось в эту встречу? Да просто я растерялась, ведь за считанные минуты хотелось разузнать о бывшей подруге как можно больше, постараться хоть чуть-чуть приоткрыть завесу над ее неведомой мне взрослой жизни. Но не узнала почти ничего. Да, а что за стихи подарила Оля?

Я развернула тетрадный листок в клетку. Там, крупным разборчивым почерком, лесенкой, как у Маяковского, было написано небольшое стихотворение с посвящением — А. К.

У тебя умерла мама.
Солнце тусклое жжет спину.
Ты стоишь у шиты пряма.
Брови горькой струной сдвинул.
Я возьму часть твоей боли,
Заслоню лютый, злой ветер,
За тобою уйду в поле,
Только ты меня не заметишь.
Будут травы желтеть, плакать,
Почернеют в реке воды.
Под ногами опять слякоть,
Нас с тобой разлучат годы.
Не назвать мне тебя милым,
Только другом — никем боле.
Но, собрав все свои силы,
Я возьму часть твоей боли.

Сердце мое сжалось, в горле застрял какой-то горький комок. Но думала я не о себе, не о своей детской влюбленности, а об Оле. Ну почему так несправедливо распорядилась судьба ее чувствами, настоящими, сильными, искренними? Почему же не вместе Оля и Антон? Где заплутала их любовь, почему затерялась на жизненных тропинках и перекрестках? Ах, какая сложная, запутанная, непредсказуемая штука жизнь! Ей безразлично, о чем мы мечтаем, к чему стремимся, чего желаем достичь. Нет, не всегда человек сам хозяин своей судьбы. Очень часто жизнь распоряжается по-своему, и плачь не плачь, жалей не жалей, а любовь пролетает мимо белой недосягаемой птицей, и только невидимый свет от ее крыльев долго, очень долго может мерцать перед нашим внутренним взором. Наверное, однажды в жизни Антона появилась другая девушка — не просто подруга и утешительница, а любимая, желанная. Почему же ею не стала Оля? Нет ответа…

Я потеряла покой, а в голове постоянно крутится, как заклинание: «Приди же ко мне в библиотеку, Оля, и расскажи, как все было на самом деле. Мне почему-то кажется, что и дочери твоей, и внучке передались по наследству все лучшие черты твоего характера — доброта и самоотверженность, верность дружбе и способность к высокой любви. Найди меня, Оля, расскажи мне обо всем».