Глава 35

Сказка восьмая.

Заслуженный учитель.

В Небесной Канцелярии что-то напутали, и Людмыла Мыкытишна Ломако оказалась в затруднительном положении. Вместо того, чтобы проследовать, как положено, по темному тоннелю к свету, она угодила в самое гадкое посмертие, которое только можно было придумать. Право слово, она бы предпочла ад, чем оказаться в замурзанном, сопливом теле пацана. Да еще такого!

Мамаша Феденьки Козлова решила, что незачем ей прозябать с отцом ее ребенка и, забрав ребенка, умчалась на историческую родину в Люботин, Харьковской области. Бывший муж, нищеброд и тюфяк, горбатившийся электриком на Ивановской текстильной фабрике, был признан бесперспективным. Кристина Козлова, в девичестве Салогуб, принялась ждать орды принцев, которые обязаны были укладываться штабелями у ее ног.

С принцами в Люботине была напряженка, потому как монаршие особы не спешили посетить этот райцентр, а все местные перспективные барыги были разобраны более юными девицами. В свои тридцать Кристина уже вышла из возраста охмурения. Если сюда прибавить порядком обрюзгшее и располневшее тело, не слишком начитанный разум и селянские манеры, то шансы на принца оказывались и вовсе призрачными.

Самомнение немного утешали бесплодные попытки бывшего мужа увидеться с ребенком, которые Кристина мастерски купировала миллионами отговорок. Бессильная ярость мужчины изрядно поднимала самооценку и улучшала настроение.

Мнение Феденьки на этот счет ее не интересовало. Да и вообще она не очень любила сына, ведь именно он мешал ей устроить личное счастье. Вот матерок, который вырывался из ее рта как междометия, никак не мешал, а пацан отпугивал богатых самцов. Если бы Кристина не боялась осуждения окружающих, то легко бы сдала сына в детский дом. Но оттуда его тут же забрал бы бывший муж, что было недопустимо.

Центром местного интеллекта была, разумеется, школа. Куда определили Федора. На его беду, в это самое время начался подъем «свидомости» среди самых необразованных частей населения. Именно на их тупости и жажде халявы, нацисты пришли к власти. Русский мальчик чувствовал себя в сельской школе, как негритенок в Итоне. Тем более, что мальчик был довольно умен, особенно на фоне одноклассников — жертв украинской образовательной реформы.

Только в двух вещах он уступал местным «гениям». Федор не отличался умением драться и познаниями в украинской мове. Ребенок пытался хитрить и калечил русский язык, стараясь чтобы русские слова походили на местный говор. В большей части речи это вполне проходило, но некоторый процент украинской мовы был взят из польского языка, который Федор не знал. Над ним смеялись, когда он ошибался. Его били, когда он получал хорошие отметки.

«Москалык» приходил домой в синяках, но мать отмахивалась от него, мол, не ной. Время тянулось для Федора медленно. Возможно, с годами травля бы утихла. Мальчик приучился бы быть посредственным, не высовываться. Но были еще и учителя.

Некоторые были вполне приличными людьми. Пускай затюканными социальным беспределом властей, но все же не озлобившимися. Таких с каждым годом становилось все меньше. Не зря заокеанские партнеры выделяли суммы для «улучшения» системы образования. Старые кадры уходили на пенсию, увольнялись под давлением «громадськости», то есть самых оголтелых националистов. Некоторые, особо принципиальные, получили сроки за «москальску пропаганду».

Новую формацию учителей возглавляла Людмыла Мыкытишна Ломако. Хотя ей было уже за семьдесят, но ее новые власти ценили и берегли. Официально Ломако преподавала украинский язык и литературу, но также была нацистским идеологом в школе. Ее отца, активного участника бандеровского подполья и полицая в годы Великой Отечественной Войны, коммунисты посадили. Что было, разумеется, ничем не мотивированной репрессией против хорошего человека. А поскольку все коммунисты были русскими, в это Людмыла Мыкытишна свято верила, то ненависть к русским у нее зашкаливала. Что, впрочем, не мешало ей пролезть на должность комсорга во времена СССР и оттуда гадить втихую. Ну а в девяностых она развернулась на полную.

Любого неукраинца она воспринимала как врага, потому из Люботинской школы довольно быстро исчезли цыгане, евреи, русские и другие национальности, которые оскорбляли нежный взгляд нацистки. Федору приходилось туго, а мамаша, занятая собой, в упор не желала видеть организованную учителем травлю собственного ребенка.

Природе и законам равновесия глубоко плевать, на национальность. Любовь Людмылы Мыкытишны к Бандере, салу и горилке, особенно к салу и горилке, дала свои результаты – заплывшее жиром тело однажды сказало «всё» и остановило сердце. Как все нацисты, Людмыла Мыкытишна была крайне религиозна. Раз в неделю бегала в «дом молитвы» и даже платила десятину. Иногда… Редко… Но платила же. «Шановна вчытэлька» всерьез рассчитывала на место в раю. За «патриотычне выховання» учеников она не переживала, ведь успела подготовить себе на смену, еще более отмороженных учителей. Оставалось пойти в рай, следом за Бандерой, Коновальцем и остальными героями.

Вместо этого она оказалась в теле Федора Козлова. Омерзительном, русском теле. Дальше становилось только хуже. Любимая, певучая мова испарилась из ее головы. Даже мысли были на омерзительном «руськом» языке. Капкан получился знатный. Попробуй она сказать, что она на самом деле украинка, лишь по какой-то злой иронии оказавшаяся в теле москаля, то тут же угодила бы в дурдом. Гидность, конечно, победила в четырнадцатом году, но иллюзий о том, как живется психам, Людмыла Мыкытишна не строила. Понятное дело, что в недокорме психов виноваты исключительно москали и подмаскалыкы, но самой садится на диету очень не хотелось.

С другой стороны, безумный паровоз издевательств над Федором, который она сама запустила, остановить не могло ничего. Ученики с радостью вытирали ноги об «москаляку», а учителя упорно делали вид, что все нормально. Мало того, стоило накалу террора снизится, как они подкидывали дровишек в топку. Ведь таким способом можно было отомстить русским за то, что у них майдан не победил и живут они в разы лучше.

Федор прожил в такой обстановке год. Людмылы Мыкытишны хватило на три недели. Подвывая от страха, ведь самоубийство тяжкий грех, она затянула петлю в ближайшей рощице. Вчитэлька убеждала себя, что это не самоубийство, наоборот, она уничтожает «москаля», что очень богоугодное дело. Помолившись, она сиганула с пенька и повисла.

Шея не сломалась сразу, и она трепыхалась минут пять. Последнее, что она запомнила, так это стекающие по ногам фекалии. В следующую секунду она очнулась дома у Козловых, в теле живого и здорового Федора.

Еще три раза она пыталась свести счеты с чужой жизнью. Однажды даже украла пистолет у атошника и прострелила детскую голову. Результат был одинаков – она приходила в себя в теле Федора и все начиналось снова. Через два месяца она решила, что в дурке лучше, чем в школе. Дизентерия нашла ее в больничной палате, и она умерла в загаженной койке, чтобы в следующую секунду снова оказаться в Люботине, в том же самом теле.

Людмыла Мыкытишна наконец поняла, что происходит – она угодила в ад. Теперь она бесконечно будет жить жизнью затюканного русского мальчика. Бог не отвечал на ее мольбы и проклятия. Она пыталась сбежать, пусть даже и в смерть, но всегда возвращалась к той же самой школе.

Даже безумие убегало от моральной уродины, не желая давать прибежище, брезгуя тем, что само себя расчеловечило.

Хххх

Марена пристроилась на коленях у Дениса и сладко спала. Мужчина осторожно потянулся, не желая разбудить ребенка.

— Не очень у нас детская сказочка получилась, – тихо пробормотал он и поднялся с ребенком на руках.

Девочка потяжелела и повзрослела, а воды в щите стало меньше. Впрочем, Денис этому не удивился. Тихонько он пошел вниз и уложил ее в кровать. На секунду он задержался, глядя на Марену. В голове с трудом укладывалась мысль, что еще месяц назад она была древней старухой, а когда он пришел сюда, вполне привлекательной женщиной средних лет.

— Ведьмы, блин, — буркнул Денис и пошел в гостиную попить кофе.

В теле ощущалась странная легкость и усталость одновременно. С чем это было связано Денис еще не понял, да и не хотел сегодня об этом думать. Приятный аромат свежего кофе, долгожданная трубка, что еще нужно, чтобы встретить вечер в колдовском доме, размышлял Денис.

В тонкий запах кофе нагло вломился смрад перегара, помойки и боярышника. Денис вздохнул и обернулся, уже зная кого увидит за столом. Ожидания оказались верными – на стуле развалился давешний бомж, снова невесть как попавший в дом.

— Тебя еще сегодня нахрен не посылали? – устало спросил он незваного гостя и добавил – Так иди нахрен!

Уважаемые читатели, в данной главе довольно много украинских слов. Мне кажется, что они все понятным по смыслу, но если у кого-то возникнут вопросы с переводом, то обращайтесь в комментариях, я обязательно отвечу.
С уважением, Роман Ударцев.