Саня вздыхает, опустив голову так низко, что лица почти не видно. Рукой сжимает стакан до побелевших костяшек, на дне плещется выдохшееся пиво. Незаметно бросаю взгляд на настенные часы: начало первого ночи. Пора бы уже закругляться и ложиться спать, но я все не могу перебороть тактичность и выпроводить гостя.

— Настя, — говорит он глухо.

Так вот в чем дело.

Саня заявился часов в семь с двумя двухлитровыми бутылками пива подмышками. Сказал, мол, давненько не сидели по пятницам, надо исправлять. Весь вечер был излишне бодрым и жизнерадостным, но постепенно хороший настрой улетучился, сменившись меланхолией, поэтому я догадался: что-то случилось. Выпытывать сразу, тем не менее, не стал, терпеливо дожидаясь, когда выйдет само.

— Что Настя? — спрашиваю.

Он отвечает, поднимая виноватые глаза:

— Сказала, расстаться хочет.

С Настей Саня познакомился лет семь назад, как раз когда мы с ним оканчивали институт. Уже на третий день знакомства они объявили себя парой, и такая там была сильная любовь, что я ни секунды не сомневался: долго это не продлится. Ожидания не оправдались — в прошлом месяце Саня заявил, что сделал Насте предложение и получил согласие. А теперь вот такие новости.

— С чего ей расставаться-то? — говорю. — Вы ж жениться надумали, она до потолка прыгала.

Он опрокидывает остатки из стакана в рот и невнятно бубнит:

— Ну я, это… В клубе же был на тех выходных. Она как раз к родителям домой уезжала, вот я и подумал, чего дома сидеть, схожу хоть попрыгаю. Тебя звал, помнишь же? Тебя Катька не отпустила.

— Помню, — киваю осторожно. У Кати я в тот раз и не спрашивал, просто отмазался, потому что лень было куда-то вылезать. Это в восемнадцать хочется быть на всех вечеринках сразу, а в тридцать готов променять все на расслабленный вечер дома.

Саня же относится к тому типу людей, что навечно остаются восемнадцатилетними.

— Ну вот, — продолжает, краснея. — Я же чисто потусить хотел, думал, может из знакомых кого встречу. Ну, напился, в общем, а там девка одна была, тоже бухая в дрова. Я сейчас даже имя ее не помню, прикинь? Я, кажется, и не спрашивал даже.

Мигом сообразив, что к чему, я хмурюсь:

— И что эта девка?

— Ну, она бухая, и я бухой, и… Ну, это самое… Затащила она меня в туалет, в кабинку. Ну, и шумели мы там сильно, вот кто-то охранника и привел.

Слушаю с каменным лицом, мысленно удивляясь тому, что пытаюсь искать Сане оправдания. Лучшие друзья с младшей школы, мы всю жизнь шли плечом к плечу, поэтому сейчас мне хочется видеть в нем что-то большее, чем то, что он собой представляет.

— А охранник там знаешь, кто? Петька Синельников, — продолжает. — Ну, тот качок, Настин одногруппник, он к ней на день рождения в прошлом году приходил, помнишь?

— И он ей, разумеется, все рассказал?

Кивает, опуская глаза в пустой стакан:

— Я его уговаривал, чуть ли не на коленях ползал. А он такой, мол, «подумаю». Всю неделю тишина была, а теперь он, видать, подумал и все ей рассказал. Сегодня утром. Она звонит и истерит, мол, чтобы я домой с работы не приходил, а если приду, она меня убьет. Сказала, никакой свадьбы. И что не нужны ей такие отношения.

— Так ты же ко мне после работы пришел, — говорю. — Да еще и с пивом. Надо было к ней сразу и извиняться, ты что?

— Да страшно мне к ней сразу. Я ж ее знаю, она не простит. Вообще не хочу теперь домой. А вдруг она уже ушла? Сейчас приду, а там никого. И все, жить-то мне больше незачем. Я ж люблю ее больше жизни.

— Чего ж тогда с девками в клубах по сортирам трешься?

— Да я же говорю, что пьяный был! Я хотел просто попрыгать, а эта шкура…

В кухне появляется Катя. На ней розовый шелковый халатик, волосы растрепаны, на щеке след складки от подушки: значит, успела задремать, а мы разбудили. Скрестив руки на груди, она опирается плечом о дверной косяк и хмуро спрашивает:

— Долго вы еще? У меня смена завтра, мне в шесть вставать вообще-то.

Отодвинув стакан, Саня тут же поднимается на нетвердые ноги:

— Все-все, Катюш, ухожу уже. Засиделись, счет времени потеряли, вот и все. Не злись только, ладно?

— Иди домой, — говорю. — Нечего тянуть.

Катя незаметно закатывает глаза, когда он протискивается мимо нее в прихожую.

***

Позже, спровадив наконец Саню, мы прижимаемся друг к другу под одеялом.

— Чего у него стряслось-то? — сонно спрашивает Катя.

— Сходил налево, Настя в бешенстве, — отвечаю, щекоча носом ее затылок.

Она недолго молчит, а потом выдает:

— Ну и хорошо же.

— Почему?

— Во-первых, такое лучше до свадьбы, чем после, а во-вторых, Настя эта странная какая-то. Саня, конечно, не сахар, но все же может найти кого получше.

— Вас, девушек, не понять. Я думал, ты на ее сторону встанешь.

— Я ни на чью не встаю. Но Настя мне никогда не нравилась. Глазенки эти вечно набыченные, ногти черные, разукрашена как та тетка из «Семейки Аддамс». Готы разве еще не вышли из моды?

— Не знаю, я за этим как-то не слежу.

— А страничку ее ты видел? Одни какие-то репосты с предсказаниями, гороскопами, приворотами. Конченая какая-то. Ведьма. Может, она Саню приворожила? То-то он вечно перед ней прыгает как дурачок. Ты же лучший друг, должен видеть изменения в поведении.

— Не задумывался. А почему ты раньше это все не говорила?

— Ну мы же с ними как бы друзья, такое про друзей не говорят, — усмехается. — А теперь-то можно.

***

К следующему вечеру, не дождавшись никаких новостей от Сани, я извожусь в неведении. С одной стороны, не терпится узнать, чем закончился семейный скандал, с другой — лезть в чужое грязное белье, даже если это белье лучшего друга, не позволяет совесть.

— Да позвони сам, — говорит Катя, ставя на стол тарелки.

— Ну, что-то не знаю, — тяну. — Может, они помирились и целый день друг друга на руках носят, а я сейчас названивать начну. Может, им не до меня.

В тысячный раз тычу кнопку разблокировки телефона, чтобы убедиться в отсутствии пропущенных звонков и непрочитанных сообщений. Саня из тех, кто всегда держит окружающих в курсе своих дел, поэтому молчание после заявления о расставании с подругой выглядит как минимум подозрительно.

— Звони уже, и давай ужинать нормально, — говорит Катя.

— Звоню, звоню, — вздыхаю.

Саня берет трубку после пятого гудка. Одно его безнадежно тоскливое «алло?» тут же заставляет все мои внутренности съежиться.

— Ты нормально? — спрашиваю.

— Нормально.

Голос хрипловатый и едва слышный. С силой прижимая телефон к уху, настойчиво уточняю:

— С Настей поговорил? Извинился?

— Поговорил, извинился.

— Простила?

— Нет, конечно. Я же говорил, что не простит.

— Она у тебя? Или уехала?

— Уехала.

После долгой паузы я говорю:

— Хочешь, к нам приезжай. Посидим все вместе, Кате завтра никуда не надо, она не будет против.

Выкладывая на тарелку тушеную картошку с мясом, Катя поджимает губы и бросает на меня угрюмый взгляд.

— Не, я дома буду, — отвечает Саня. — И это… Не звони мне, ладно? Ни с кем не хочу говорить. Ничего вообще не хочу.

Звонок прерывается, и я растерянно откладываю телефон, с недоверием глядя на погасший дисплей.

— Такого я от него еще не слышал, — говорю.

Катя пожимает плечами:

— Пусть придет в себя. В конце концов, сам виноват.

***

В понедельник после работы я еду в салон сотовой связи, где Саня работает консультантом. Переступив порог, даже не сразу его узнаю: ссутулившийся над стойкой хмурый парень совсем не похож на моего вечно жизнерадостного друга. Осторожно подхожу, близоруко щурясь в надежде, что все-таки обознался.

— Что-то подсказать? — цедит сквозь зубы Саня, глядя куда-то в сторону.

— Ты как? — спрашиваю.

Он наконец поднимает на меня глаза и тут же закатывает их к потолку:

— Ты че приперся-то? Я же просил не звонить.

— Я и не звоню. Я проведать пришел.

— Если прошу не звонить, значит, и видеть тоже не хочу, понял? Брысь отсюда, если покупать ничего не будешь.

Растерянно переминаюсь с ноги на ногу, не веря ушам. Бледный и осунувшийся, Саня озлобленно глядит на меня исподлобья. Пальцы нервно постукивают по стойке, под ногтями видно грязь.

— Знаешь, Саня, если тебя Настя бросила, это не повод на других кидаться, — говорю. — Я же тебе наоборот помочь хочу, я…

— Брысь, говорю.

В салон заходит дама в дорогом пальто, и он бросается к ней с вопросом «подсказать что-то?», явно довольный, что появился повод избавиться от меня. Тяжело нахмурившись, ступаю к выходу.

***

Катя раскладывает рубашку на гладильной доске.

— Может, она его сглазила? — говорит, дослушав мой рассказ. — Проклятие какое-нибудь наслала, вот он и изводится.

Утюг выплевывает тонкие струйки пара, опускаясь на рукав. Сидя в кресле, я безразлично наблюдаю, как исчезают складки на ткани. В груди будто выросла грозовая туча, то и дело вспыхивающая разрядами молний. Перед глазами все еще стоит непривычно унылое лицо Сани, в ушах отдаются эхом грубые слова.

— Зачем проклятия, если она его бросила? — спрашиваю. — Ей этого мало, что ли?

Катя косится на меня снисходительно, как на глупого ребенка:

— Он же ей изменил, это обида. Даже унижение. Бросить-то бросила, но понимает же, что он чуть-чуть потоскует и снова пойдет по клубам куролесить. А отомстить же надо, наказать за свою боль. Вот и наколдовала какую-нибудь фигню. Я же говорю, ведьма она.

— И что с ним будет теперь?

— Понятия не имею. Это у Насти спросить надо, что именно она там задумала. Может, вообще в могилу свести хочет.

— А она может хотеть? Они же столько лет встречались, как в могилу-то сводить?

— Ну, знаешь, за измену и не такое бывает.

Недоверчиво разглядываю безмятежное Катино лицо:

— А если бы я тебе изменил, ты бы тоже проклятие наслала?

Она говорит:

— Нет, конечно. — И, прежде чем я успеваю облегченно выдохнуть, продолжает: — Я же не умею. Я бы тебе просто глотку перегрызла.

***

Промаявшись несколько следующих дней и не дождавшись ни единой весточки, я начинаю слать Сане сообщения, но каждое остается без ответа. Раз за разом разблокируя телефон, непонимающе разглядываю отметки «прочитано». Раньше на любой «привет» Саня выдавал простыню текста, поэтому сложно представить, что именно смогло заставить его погрузиться в непробудное молчание. Катины догадки слишком нелепы, чтобы рассматривать их всерьез — Настя, конечно, странновата, но не настолько.

В четверг вечером я паркуюсь через дорогу от салона Сани и пытаюсь высмотреть его в окнах. Тщетно — видно только мельтешение голов посетителей и стеллаж с зарядными устройствами. Можно, конечно, зайти, но еще одно «брысь» точно вгонит меня в депрессию. Лучше наблюдать издалека.

Моросит дождь, мутные струйки расползаются по лобовому стеклу. Глубоко вздыхаю. Саню я привык воспринимать как данность, как что-то естественное и неотъемлемое. Его бесконечные звонки, неожиданные визиты и сообщения с дурацкими картинками давно въелись в подкорку, став в каком-то смысле необходимыми. Даже до чертиков надоедая, он всегда оставался частью моей полноценной жизни, поэтому теперь, лишившись такой важной детали, я не могу найти себе места.

Неожиданный стук вырывает меня из прострации — кто-то тощий и сгорбившийся стоит снаружи, заглядывая в окно. Опускаю стекло и вздрагиваю. Это Саня — щеки запали, под глазами проступили черные круги, грязные волосы слиплись сальными прядями, подбородок порос неровными клочками щетины. Наклонившись, он шипит мне в лицо:

— Ну чего тебе надо, а? Ты че, думаешь, я тачку твою не замечу?

Дыхание настолько зловонное, что я едва сдерживаю брезгливую гримасу.

— Саня, успокойся, давай все обсу…

— Следить взялся, да? Шпион типа? Когда вы все меня уже в покое оставите?

Дождь мочит красную рубашку с логотипом салона, но Саня не замечает. Скривившись от злости, он скалится нечищеными зубами:

— Чтоб я тебя тут больше не видел, понял? Я никого вообще видеть не хочу, чтоб вы облезли все.

— Послушай, я просто хочу…

Срывается на крик, брызжа слюной:

— Пшел вон! Ехай отсюда, пока я тебе по роже не настучал!

Когда он начинает молотить ладонями по крыше машины, поднимаю стекло и завожу мотор, стиснув зубы до боли в скулах. Кажется, будто это не Саня, а я вышел под холодный дождь, мигом промокнув до нитки.

***

— Я смотрела в интернете про всякие эти порчи, — говорит Катя вечером, надевая ночнушку.

— И что там? — спрашиваю.

— Ой, куча всего. Но если смотреть по нашей ситуации, то есть один похожий вариант.

Она плюхается на кровать и берет с тумбочки телефон.

— Вот, смотри, я заскринила. Это типа заговор на смерть. Если все сделать правильно, то объект как будто бы отравится, будет чахнуть ровно десять дней, гнить изнутри. Как ходячий труп, представляешь?

Хмуро вспоминаю:

— Да, пахнет от него так себе. А после десяти дней что будет?

— Ну, это же заговор на смерть, так что она и будет.

Холод заполняет живот, расползается по жилам. Дурные предчувствия встают в горле комом, мешая дышать.

— И как это исправить? — спрашиваю сдавленно. — Всякие эти колдунства можно же отменить?

— Ну да, — неуверенно тянет Катя. — Только в большинстве случаев надо обратиться к тому, кто это все навел.

Вытягиваю свой мобильник из-под подушки, дрожащие пальцы неуверенно запускают приложение.

Катя заглядывает в экран:

— Что делаешь?

— Насте написать хочу. Сразу надо было с ней поговорить.

— Может, не надо? Кто знает, что у нее там на уме, вдруг и ты под раздачу попадешь?

Гляжу на нее с сомнением:

— Я-то тут причем? Просто попрошу по-хорошему. Даже если она никакие порчи не делала, пусть хоть поговорит с Саней. Нельзя же его в таком состоянии бросать. Она поймет.

Настя отвечает на сообщение через несколько минут — звонкое уведомление разбивает тишину, и мы одновременно подпрыгиваем.

— Что там? — волнуется Катя.

— Говорит, чтобы мы все шли на три буквы, — говорю упавшим голосом. — Ну-ка, попробую сказать, что… А, нет, в черный список кинула.

Беспомощно гляжу на Катю, и она снова хватает свой телефон:

— Тогда вот еще что можно попробовать. Это, конечно, дико немного, но раз уж Настя не хочет отменять заговор, то…

— То что?

Полистав скриншоты, она стучит ногтем по дисплею:

— Вот. Надо ровно в три часа ночи на освященной кладбищенской территории сжечь волосы заговоренного. Несколько волосков хватит. Только при этом надо, чтобы они были срезаны не больше чем за сутки до сожжения.

— Кромешный финиш.

Катя пожимает плечами, отводя взгляд:

— Я просто рассказываю, что нашла.

— Где мне взять срезанные волосы Сани? Ходить за ним по парикмахерским? По-моему, сейчас ему не до стрижек.

Она откладывает мобильник и накрывается одеялом до самых глаз.

— Давай спать, не хочу забивать голову этой мутью на ночь, — говорит. — Вставать рано.

***

Теперь каждый день мне снится, как я с ножницами гоняюсь за исхудавшим Саней, а он неизменно ускользает в последний момент, не давая дотянуться до всклокоченной шевелюры. Зубы у него заросли зеленой плесенью и клацают как капканы, а воспаленные глаза безумно распахнуты. Уворачиваясь от лязгающих лезвий, он хватает меня за плечи и выдыхает в лицо кислой вонью: «что-нибудь подсказать?».

— Ты какой-то не такой, — говорит Катя в воскресенье за завтраком. — Друг — он, конечно, друг, но зачем так убиваться? Пострадает и перестанет, просто подожди немного.

— Ты не понимаешь, — говорю. — То, что делается сейчас — это вообще не про Саню. Нетипично как-то для него. Думаешь, его первый раз девушка бросает? Вообще нет. В институте сто раз бросали, он уже на следующий день как огурчик. И уж точно никогда на меня не лаял.

— Одно дело — студенческая влюбленность, а другое — когда несколько лет жили вместе и к свадьбе готовились. Здесь больше времени надо.

Качаю головой, не находя слов, чтобы объяснить, что творится в душе. Я сейчас и самому себе это не смог бы объяснить — слишком уж все перепуталось и разбросалось.

— Если считать от прошлой пятницы, то сегодня девятый день? — спрашиваю после долгого молчания, ковыряя вилкой остывшую яичницу. — Значит, завтра последний?

Катя поднимает глаза:

— Да это же просто глупости. Я пыталась тебя отвлечь немного, вот и гуглила эти порчи. Думала, ты посмеешься и все. Представь, если бы это правда работало — сколько бы народу гибло из-за дурацких обид!

— Может, они и гибнут, кто знает?

Она молча вскидывает бровь и отодвигает пустую тарелку, показывая, что разговор окончен.

Позже сомнения становятся невыносимыми. Пока Катя поливает на балконе цветы, я прихватываю из ванной маникюрные ножницы и выныриваю из квартиры, не дожидаясь неприятных вопросов.

Молодая девушка в салоне встречает меня вежливой улыбкой:

— Чем могу помочь?

— А… Саня сегодня выходной разве? — спрашиваю растерянно.

Улыбка тут же блекнет:

— Он уже второй день не выходит. И трубку не берет, никто до него не может дозвониться.

Сердце переворачивается в груди, ноги подкашиваются от нахлынувшей слабости. Нервно кивнув, я разворачиваюсь к выходу, а девушка кричит в спину:

— Если увидите его, передайте, что босс сердится!

***

Всю дорогу я то и дело набираю Саню, но из трубки слышно только длинные гудки. Светофоры издевательски долго показывают красный, пешеходы издевательски медленно переходят дорогу. Кажется, быстрее было бы бросить машину и добежать пешком. Нетерпеливо похлопывая ладонями по рулю, едва сдерживаюсь, чтобы не начать орать на окружающих.

Добравшись наконец до нужного дома, я взлетаю на шестой этаж, не дожидаясь лифта. Взгляд беспорядочно мечется по сторонам, цепляясь за трещины в известке и облупившуюся краску на стенах — ни на чем не получается сосредоточиться. Когда перед лицом вырастает знакомая обшарпанная дверь, с силой давлю пальцем кнопку звонка, но вдруг отшатываюсь от неожиданности — ноздрей касается неприятный запах, слишком однозначный, чтобы теряться в догадках.

Неосознанно выкрикиваю:

— Саня!

И снова нажимаю звонок. Слышно, как по ту сторону переливается веселая мелодия, но никто не торопится открывать.

— Саня!

Когда начинаю стучать по двери кулаками, приоткрывается соседняя. Видно тощую тетку с полотенцем на голове, руки деловито перевязывают пояс халата. Смерив меня любопытным взглядом, она спрашивает:

— А что случилось?

— Ничего, — выплевываю, опять мучая кнопку звонка.

— Точно? — не отстает. — Может, ментов вызвать? Тут уже несколько дней тухлятиной воняет.

Внутри словно взрывается огромная петарда, и я срываюсь:

— Несколько дней воняет, а ты не вызываешь? Совсем тупая? Быстро звони!

Испуганно отшатнувшись, тетка послушно кивает и скрывается в квартире.

Паника будто лупит хлыстом, призывая действовать. Я прикусываю губу и с размаху наваливаюсь на дверь плечом. Хлипкий замок беспомощно дребезжит, но не сдается. Отступив на шаг, с силой толкаю ногой, и удар тут же отдается болью в колене и бедре. Второй удар — и в замке что-то со скрежетом ломается, третий — дверь распахивается, по полу со звоном рассыпаются шурупы и мелкие металлические детали замочного механизма.

В нос бьет такая вонь, что я едва сдерживаю накатившую тошноту. Прикрыв лицо воротом футболки, ступаю в квартиру как в бушующее пламя. В желудке бурлит, горячая волна поднимается к горлу. Туман заполняет голову, перед глазами меркнет.

Бегло осмотрев прихожую и кухню, направляюсь к спальне, когда из нее выныривает зыбкая худая тень — тонкие руки, острые плечи, перекошенный желтозубый рот. Вскрикнув, я едва не бросаюсь прочь, но вовремя узнаю Саню. Донельзя исхудавший, он цепко хватает меня за локоть костлявыми пальцами, широко раскрывая покрасневшие слезящиеся глаза. Кожа цвета скисшего молока, губы растрескались и кровоточат. К зловонию мертвечины примешиваются запахи пота и рвоты.

— Уходи! — шипит. — Я же не звал тебя, я никого не звал.

— Саня, — выдыхаю. — Тебе надо помочь. Я знаю, как помочь, дай только волосы срезать, не дергайся, хорошо?

Шарю по карманам в поисках ножниц и вспоминаю, что оставил их в машине. Времени совсем мало, надо торопиться.

— Вали отсюда, — хрипло говорит он, слабо толкая меня в грудь. — Я не дам ее забрать.

— Кого? — от удивления в голове на секунду проясняется, и все тут же встает на свои места.

Какой же я дурак.

— Не дам! Не забирай ее!

Он хватает меня за плечи, когда ступаю в спальню, но сил слишком мало, чтобы помешать. Замираю на пороге и прижимаю ладонь ко рту, не давая волю крику.

Плотные шторы задернуты, но света все равно хватает, чтобы разглядеть на кровати раздутое тело. Лиловая кожа полопалась на шее и груди, выпученные глаза пялятся в разные стороны, изо рта торчит распухший язык. То, что это Настя, можно понять только по крашеным в черный цвет длинным волосам. Облепленная мелкими мухами простыня сплошь пропитана густой мутной жижей, тяжелые капли вязко срываются с кровати на пол.

— Не говори никому! — просит Саня, дергая меня за рукав. — Не говори, а то заберут!

Почти ничего не различая, бросаюсь наружу. Уже в подъезде из меня наконец выплескивается полупереваренный завтрак, и я падаю на колени, давясь рвотными спазмами. Слышно, как хлопают двери, кто-то топочет по ступеням, кто-то вскрикивает и причитает. Пока мгла застилает разум, я сижу на коленях посреди заблеванной лестничной площадки и непонимающе рассматриваю поднявшуюся вокруг суету.

***

Перепуганная Катя выпрыгивает из спальни как ошпаренная, когда я возвращаюсь домой во втором часу ночи. Еще вечером я позвонил ей из участка, вкратце описав ситуацию и велев ложиться спать без меня, но она, видимо, ни на минуту не сомкнула глаз.

— Это правда? — спрашивает, помогая снять все еще попахивающую гниющей плотью футболку. — Она мертвая? Ты прям видел?

Коротко киваю, сбрасывая с себя всю одежду:

— Видел. Принеси пакет, это все надо выбросить. У меня как будто от кожи пахнет, даже изо рта как будто пахнет, да ведь?

Катя напряженно принюхивается, когда дышу ей в лицо, и неуверенно качает головой:

— Вроде нет. А что Саня?

— Да фиг знает. Как менты приехали, так сразу его забрали, я больше не видел. Меня потом к участковому отвезли и по сто раз одни и те же вопросы. Одни и те же. Заполнял он там что-то. Хотелось просто открыть рот и орать до хрипа, а он что-то там писал и писал.

— А Настя? Как это все случилось-то?

— Да вроде еще не ясно точно, как случилось, только в общих чертах. Ему, участковому этому, постоянно звонили, он мне рассказал немного.

— Ну? И что там было?

— В ту пятницу, когда Саня от нас ушел, была у них ссора с Настей, и вроде бы он ее или ударил, или просто оттолкнул… В общем, упала и ударилась головой об батарею. А Саня, вместо того, чтобы помощь вызывать, положил ее аккуратно на кровать, и стал радоваться, что теперь она от него точно не уйдет. Мент сказал, что он кукухой поехал. Что его скорее всего невменяемым признают.

Катя глядит с недоверием:

— Она же тебе на сообщение ответила. Это как вообще?

— Так это Саня с ее телефона. Он всем отвечал, всем слал сообщения. Потому ее до сих пор никто и не хватился.

Тяжело опустившись на обувную полку, я обхватываю голову руками, все еще не в состоянии осмыслить происходящее.

— А хреново ему было не из-за проклятий, а из-за трупного яда. Мент сказал, что Саня вообще там сам подохнуть мог, рядом со своей Настей, — мрачно усмехаюсь. — Так что я вовремя зашел в гости.

Катя наклоняется, чтобы подобрать мои джинсы, движения медлительные и растерянные.

— И что с ним теперь будет? — спрашивает.

Тоскливо рассматриваю геометрический узор на старых обоях. Усталость наваливается на плечи тяжелым мешком, заменяя все переживания непробиваемым безразличием.

— Главное, что живой, — говорю. — А в остальном больше не о чем беспокоиться.

Автор: Игорь Шанин