Я бы никогда не поверил, что после того, как поседел от ужаса, смогу смеяться до боли в животе над своим обидчиком. Сворачиваясь в спираль в стремлении уменьшиться, схлопнуться и исчезнуть, я меньше получаса назад ещё рыдал и трясся. Так же, как тряслось оконное стекло моей холостяцкой берлоги под громоздкими ударами потусторонней твари. Существо из адских глубин долбило по древним, стеклянным окнам, распуская паутинку трещин. Деревянные облупившиеся рамы с металлическими ручками дрожали. А я уже готовился к мучительной смерти. Но точно я не мог предположить, что из нас двоих поседею в этот вечер не только я.

Начну издалека. Меня зовут Артём, мне 27 лет. Звучит как начало скучной анкеты на сайте знакомств, но моя история больше подходит под раздел «паранормальное рядом». Это сейчас мне смешно, и я делаю вид, что пишу забавную историю. Но тогда мне казалось, что нужно писать завещание. Итак, я живу один, в своей собственной ипотечной квартире в старом фонде. Дом не аварийный, но достаточно хрупкий. Оконные проёмы застройщики заполняли не стеклопакетом, как в приличных новостройках, а хрупким стеклом и деревянной рамой, пропускающей в мою обитель шальные сквозняки. Вообще-то, я давно задумывался о том, чтобы поставить нормальные окна. Да только вот я почему-то всё время откладывал эту дельную мысль на «потом». Думал, «поменяю тогда, когда получу зарплату», «когда выплачу кредит», «когда вернусь из отпуска», «когда выплачу второй кредит» и далее. Но, раз уж эта история существует, вы понимаете, что окна я так и не поменял.

Работаю я дома, копирайтером. Живу один, с самого студенчества. Отношения у меня вроде и были, да что-то серьёзное так и не завязалось. Вот так и продолжает одиноко стоять моя большая кружка для кофе, одна вилка, ложка и пара тарелок. Большего мне не надо. Я в целом очень неприхотливый. Это одна из причин, почему так долго окна в моей квартире оставались не доведенными «до ума». И всё бы меня в моей жизни устраивало, если б не наглые соседи. Вернее, соседка.

У меня есть хобби — я люблю побрынчать на гитаре. Знаете, очень расслабляет, когда чувствуешь тяжесть вогнутой обечайки, любовно укладываешь гриф в ладони и по-свойски обхватываешь. Наслаждение. Так бы обхватывать не гитару, а девушку. Но имеем, что имеем. И стоит только мне начать играть дома, как тут же в дверь начинают тарабанить и звонить. Не важно какое время суток — утро или вечер — баб Нина в любом случае будет бухтеть на своём старушечьем. Бабушка Нина — местная старожила. Древняя старушенция с отвратительным, поистине, характером; с большими очками, оснащёнными толстенными линзами; с цветастым шерстяным платком (возможно, из шерсти мамонта), который не сползает с её головы в любую погоду. Все в доме относились к бабульке с пониманием, кто-то её даже уважал и любил. Не понимаю, правда, за что. Потому что сама бабуля была способна любить только землю между пальцами и приходящую дохлую пенсию. Сколько именно она уже занимает выданную ей квартиру — не известно. Могу предположить, она сама не знает, сколько уже здесь живёт. А сколько ей лет от роду — вообще тайна, покрытая мраком, мхом, пылью и остальными стародавними прилагающими. Мне кажется, она в своей квартирке любовно ковырялась в рассаде ещё тогда, когда обезьяна впервые поняла, что можно палкой бороздить землю. Она, вероятно, даже динозавров видела. Но спросить бабулю напрямую я не мог. Баб Нина меня итак не переваривает. А за такие вопросы закатает меня в банку, а по весне удобрит мной подоконные луковицы. Причина вражды — моя нелюбовь к братанию с чужими людьми. Стоило как-то раз отказать бабуле в сближении, как сразу же я превратился в подонка, а всё моё поколение окрестили, как потерянное. И теперь дотошная соседка снизу, вся больная-пребольная — с артритом, варикозом, остеопорозом, метеоризмом, гастритом, гипертонией, инсультом и диабетом — при первых же моих потугах поиграть на гитаре взлетала на восьмой этаж буквально за долю секунды. Иногда мне казалось, что баб Нина — киборг. А сейчас я просто уверен, что у неё не только челюсти вставные, но и ещё пушка из колен вылезает. И лазерные лучи из глаз мерцают, прожигая всех неверных на своём пути. А прах несчастных добавляется в цветочную подкормку и размеренно распределяется в весеннюю пору по рассаде. Иных объяснений для её скорости я просто не могу найти. Стоило мне взять пару нот, стоило только начать петь, как раздавались разъярённые стуки. Иногда она тарабанила так сильно, что дверь начинала жалобно кряхтеть и просить о помощи. Приходилось выходить на разборки. И если честно, было страшновато, когда она шипела на меня, как гусь, грозно размахивала руками. Будто в самом деле сейчас отодвинет подол длинной тёмной юбки, согнёт коленку, а там Царь-Пушка диаметром 1,2 метров, 890 калибра. И всё, и нет Артёма. Но до сих пор мне как-то удавалось отшутиться, поругаться, проигнорировать — и Баба-Яга пушечная-нога так и не явила мне своих истинных способностей.

Вы не подумайте, что слышимость в доме хорошая — нет! Дом старый, стены толстые. Нет такого, как в современных домах: сосед на первом этаже чихает, а с девятого ему кричат «будь здоров». Поэтому у меня до сих пор созревает масса вопросов по поводу того, как баб Нина слышала мою игру. Вполне может, эта была вина старых окон. Уже бесполезно гадать. В общем, не любила меня бабуля.

Чужих баб Нина тоже не любила. Очень ей не нравилось, когда хозяева шли в дом со своими гостями. Баб Нине казалось, что такие залётные личности обязательно будут относится к нашему общему дому плохо и непременно оставят автограф на стене или био-материал в лифте. Других жильцов она просто провожала недовольным взглядом, даже не здороваясь в ответ, а меня она просто испепеляла глазами, когда я приводил своих товарищей. Но прислушиваться к мнению старухи просто за то, что она на этой земле прожила сотни миллионов лет, я не собирался. До того злополучного вечера.

Тогда я, как обычно, закончил работу около семи часов вечера. Потянулся, улыбнулся, пошёл готовить ужин. Пока варился мой ужин зажиточного холостяка — пельмени — я присел в объятия своей шестиструнной подруги — гитары. Взял пару аккордов, но руки, привыкшие за целый день к компьютерной мыши, плохо слушались. Секунд тридцать мне понадобилось, чтобы пальцы размялись и снова начинали гнуться. Комната наполнялась звуками живой музыки и запахом пельменей с лаврушкой. Настроение было чудесное. И тут в мою дверь, по обыкновению, прилетело пару десятков настойчивых ударов. Гадать не пришлось. Я знал, что это моя «любимая» соседка снизу. Сначала я даже подумывал проигнорировать настойчивый зов. «А что? Побесится и уйдёт». Но я ошибся. Я из принципа не двигался, сидел, ждал, перебирал пальцами по струнам. Дверь разразилась новой серией ударов. Было такое чувство, что Баб Нина стучит не своими старушечьими ладошками, а лопатой.

Тах-тах-тах.

И резко всё стихло. Пространство за дверью освободилось от долбящего по ушам звона. Только вибрация металлической корды и булькающая вода в кастрюле ласкали слух. Я уже было поверил в своё счастье, но резкий одиночный удар по обратной стороне двери заставил меня вздрогнуть. «Мне эта сумасшедшая дверь выбьет». Сосед по лестничной клетке заорал через балкон что-то нецензурное. И я решился. Отложил гитару в сторону, прошёл в коридор, нехотя повернул защёлку. Я даже не посмотрел в глазок. Перекошенное лицо старухи скуксилось ещё сильнее при виде меня, будто ей кто-то сунул кило лимонов в рот. Она яростно впилась в меня взглядом. Была б у неё возможность, впилась бы она мне ещё и в шею, где-то в область сонной артерии, я уверен. Я не успел даже открыть рот, как она зацедила сквозь вставную челюсть, неестественно белую,

— Сколько раз я тебе говорила, а? Сколько раз ты, сопляк, будешь ещё этим зОниматься?! — не здороваясь, затрещала бабушка, картинно подчёркивая в речи букву «о». Сквозь плотно сжатые вставные челюсти вылетело несколько капель слюны.

— И Вам доброго вечера, баб Нина, — в своей типичной добродушной манере ответил я. Не выходя из квартиры, я наполовину высунулся в коридор, — Чем обязан Вашему появлению в моей скучной холостяцкой жизни?

— Не пОясничай, я тебе не шутки шутить пришла, — озлобилась старуха, — Шарманку вырубай, люди нормальные отдыхать ложатся. А ты со своей тОрОхтелкой развлекаешься!

— Баб Нин, тут только Вы тарахтите, — съязвил я, будучи готовым к удару от старухи, — Уже соседи жалуются. Прекращайте и идите отдыхать.
Женщина чуть не задохнулась от ярости. Заикаясь, она даже не сразу смогла выговорить по слогам нецензурные обращения в мою сторону.

— Да я на тебя пОлицаям донесу! Песенки свои на зоне петь будешь, как обезьянка цирковая, аферист! Мошенник! Наркоман! Нормальные люди так себя не ведут! — она распалялась с каждым выражением всё сильнее. На моём лице расползалась ухмылка. Невозможно было сдержаться. Её дряблые щёчки, обычно повинующиеся силе притяжения, трепыхались, раскачиваемые ядовитым словоизвержением. Я мог бы переживать, что она перенервничает. Уйдёт в свою квартирку, ляжет и спокойненько отдаст Богу душу. Мог бы, если б я не знал эту старуху. Поорёт, потопчется на пороге и успокоится.

— Баб Нин, я всё понимаю, Вам неприятно, — я прервал тираду, свалявшуюся для меня в одну назойливую трескотню, — Но шуметь в своей собственной квартире я имею право с семи утра до одиннадцати ночи, нравится Вам или нет, — я был готов к возмущённым взвизгиваниям, слюнявому обстрелу, но не к тычкам в грудь. Бабуся начала распускать руки.

— Ты! Ты! Ты! — отчеканивала бабуся, подчёркивая выкрики тычками в мою мятую футболку, — Ты, ненормальный, не огОваривайся со мной! Ты пОлетишь отсюда, как пить дать, полетишь! У нас тут только НОРМАЛЬНЫЕ люди живут! А ты наркоман несчастный, бездарь и невежда! — её лицо напоминало помидор, а огромные глаза расширились, налились кровью. Вдруг моя неприязнь и недовольство оформились, набрали силу. Я легонько отпихнул руку баб Нины.

— Зато Вы — пример вежливости. Не распукайте руки.

— Изнеженное поколение! Нас за такое обращение старшие и поколотить могли, а тут меня сопляк матом кроет, и ничего! Ещё и жалуется, прореха человечества! — при том, что ничего нецензурного я не сказал, — Давай дружков своих шизоидов позови, пусть весь дом из-за ваших воплей пьяных страдает! — вопила сама баб Нина. И я терпеть это был не намерен.

— Обязательно позову, баб Нин, но это Вас уже никак касаться не должно. Не нервируйте соседей, идите спать. Всего доброго, — отчеканил я и вснулся обратно в квартиру. Бабулька нагнулась в попытке высмотреть меня из-за двери, найти меня глазами и снова продолжить обстрел моих чести и достоинства. Но я захлопнул дверь. Её возмущения притупила металлическая перегородка в виде двери. Сетования на современную молодёжь поглотил пустой подъезд, смаковавший эхом каждую грубую, особо эмоциональную фразу. Она пошаркала на пороге, покричала что-то в дверную щель, и потопала восвояси. Тогда мои пельмени как раз сварились. Жаль только, что слиплись.

По-хорошему поговорить не получилось, хотя не особо хотелось. По-хорошему, мне вообще не следовало ей открывать. Не стояла же бы она весь вечер под моей дверью? И только за ужином ко мне начали приходить гениальные решения на ситуацию с бабкой — тогда, когда это не имело никакого значения, и всё случившееся уже случилось. Я поел, принял ванну и лёг в кровать. Вечер прошёл за монотонным перелистыванием страниц во всемирной паутине, или, как бы сказала баб Нина: «в этих ваших ентырнетах». К гитаре я так и не притронулся. И так через какое-то время я вырубился прям с телефоном в руках.

Пробуждение было резким и неприятным. По барабанным перепонкам задолбило. Настойчиво и громко. Спросонья я даже подумал, что ко мне снова наведалась Баб Нина. «А сейчас что ей не так?» Я сел на кровати. Еле разлепив глаза, окинул взглядом свою тёмную обитель. В комнате царил мрак, прерываемый только светом с улицы. Стояла тишина, да такая, что в ушах звенело. «Кошмар?» — пришла единственная мысль в голову. В комнате я был один, рядом валялся телефон. На экране тускло горели цифры «2:34». Всё было хорошо на первый взгляд, но чувство чего-то неправильного не давало покоя. Это сложно описать. Я просто чувствовал себя СТРАННО. В непонятках я почесал затылок, снова огляделся. Среди темноты взгляд цеплялся только за светлый квадрат, расчерченный продольными полосами — оконный проём. Фонарный свет прорезался через редкие жалюзи, квадратные рамы, прозрачные стёкла и неестественный силуэт.

Пришло осознание. Силуэт. По нервам, как по проводам, пустили ток. Импульс, заставивший тело оцепенеть. Волны жара и холода запульсировали под кожей. Всё моё естество сжалось в один плотный ком, больно забилось в груди, подступало к горлу. Ужас надавил на связки. Так глупо я и застыл, с ладонью в волосах, вылупившись на неизвестное по ту сторону стекла. На высоте восьмого этажа, непонятно как прилипнув к стеклу, висело нечто. Костлявое, кривое. Тонкое длинное тело свернулось в три погибели, чтобы уместиться в оконном квадрате целиком. Я точно знаю, что если встану коленями на подоконник, то не дотянусь до потолка — окна очень высокие. Я почувствовал себя крошкой, просто грязью под ногтем, по сравнению с этой нечистью. Я видел, как неровный позвоночник прорезает белесую кожу с россыпью фиолетовых вен. Гнилая кровь растекалась мертвецкими пятнами под его шкурой. Будто в приступе безумия художник хаотично мазал чернилами. Руки-крюки. Пальцы с крупными ломанными суставами. Ногти сильно загнутые и жёлтые. Вместо стоп — очередная пара кистей. На фоне тощего тела сильно выделялся огромный раздутый живот без пупка. Внутри него что-то шевелилось. По всей длине позвоночника редкими пучками свисали тонкие грязные волосы. Я боялся смотреть в лицо ночного гостья. Но лица как такового не было. Тощие плечи сходились в толстый мягкий пульсирующий конус. Это вроде должна была быть шея. На вершине этой мясной пирамиды выделялся мелкий отросток, размером с человеческий палец или среднего размера сардельку. Больное воображение предположило, что это нос. По бокам от «носа» еле различимо блестели две набухшие точки — глазки. Желтовато-белые шарики с чëрными точками зрачков. Будто зеньки аквариумной лягушки. Они тупо глядели на меня, не мигая. Не шевелясь. Не выражая ничего. Сквозь них глядела только голодная чернота. Его образ напоминал узника лягушачьего концлагеря, который нацепил маску Графа Лимонохвата. Существо выглядело неправильно, нескладно, бездарно до такой степени, что мой разум отказывался верить в происходящее. Я не мог оторвать от него взгляд. Что-то такое не могло существовать. Природа поддаётся каким-то законам логики, физики. А это — антипод всему, что можно логически воспринять, осознать. Но, видимо, порой природа даëт брешь. И в расщелину между человеческим и привычным, логичным и структурированным, пробирается опасное мëртвое нечто. Я застыл, как под гипнозом, пытаясь вникнуть в происходящее.

И тут отросток на своеобразной шее качнулся. Прильнул к окну, оставляя мокрый след. Я невольно вздрогнул от отвращения, попятившись назад. Конечности существа пришли в движение. Оно учуяло меня. Одной из верхних лап оно сильно стукнуло по стеклу. Меня выбило из оцепенения. Я снова подался назад. Ноги волочились за телом безвольно, будто они принадлежали тряпичной кукле. Недо-лягушка чувствовала своим отростком, что я еë вижу.

По стеклу разошлась новая порция ударов. Костлявая ладонь тараном обрушилась на старое тонкое стекло. И оно дало слабину. С противным треском под лапой монстра рассыпалась вереница трещинок. Я начал понимать, что происходит. Я был совсем один, а за тонким, ломающимся стеклом, за фактически невесомой перегородкой находится ОНО. Я и монстр. Я и неизбежный конец. Существо ломилось ко мне. Каждый стук чертил всë новые ниточки на стекле. А я не мог пошевелиться. В ушах стучал мой собственный пульс, да так сильно, что вески болели, уши заложило. «Это не сон, это реальность». Существо замахнулось. Спустя мгновение раздался режущий мою душу треск. Измученное побоями стекло пропустило очередные глубокие трещины. На нëм уже не осталось живого места. Сквозь стеклянную паутинку я глянул в глаза чудовища. Я понял: ещё один удар, и оно внутри. Вместо крика о помощи из моего горла вырвался только сдавленный скулëж. И этого хватило только для того, чтобы раззадорить тварь. Следующие мгновения я запомнил на всю жизнь.

Нечисть застыла. Отросток на шее, напоминающий нос, раскрылся. По всей его длине от кончика до основания протянулась продольная полоса. Он разделился на двое. Его половинки теперь соединяли только дорожки какой-то жижи, капающей на выпирающий живот. Я снова протяжно завыл. Отчаянно, громко. Пополз назад. Я чувствовал, что за затишьем грядëт буря. Ноги всë ещё не слушались. И я был уверен, что это конец. Стало тяжело дышать. Существо встрепенулось, и в мгновение та щель протянулась до самого его живота. Существо будто разрезали надвое. Будто расстегнули молнию на сумке-бананке. Взору представился широкий зев, глубокий, вполне способный вместить человека вроде меня. Рëбра разъехались, напоминая длинные острые клыки. Теперь это не лягушка, теперь это мухоловка. Это пасть. А внутри огромной цепкой хари, в глубине пищевода, копошились человеческие останки. В плотно набитом брюхе нервно подëргивались чьи-то руки, импульсивно сжимались колени, строила гримасы половина человеческого лица. Я до сих пор не понимаю, были ли они ещё живы? Больно ужалила мысль, что я тоже окажусь в этом тесном, жарком, мокром чреве. Монстр торжествующе положил ладонь на многострадальное стекло и сильно надавил.

Треск.

Цокот стëклышек по полу моей спальни. Сорванные одной ловкой конечностью жалюзи. Существо наполовину в моей комнате. Я наполовину мëртв. Затупленные жëлтые когти коснулись моей ноги. И как по щелчку пальца вуаль гипноза спала. В руки и ноги снова вернулась жизнь. Адреналин ударил в голову и приказал телу: «беги!». Я как ошпаренный вскочил с кровати.
Я вышел из ступора и заорал так сильно, что сорвал голос. Горло будто наждачкой расчесало. Мой крик, наверное, слышал весь район. И никто не вышел на помощь. Со всех ног я ринулся к входной двери. Слыша, как остатки стекла вваливаются в мою квартиру, как тяжело ступает по полу неизведанная зараза, я второпях проворачивал дверной замок. Шаги приближались. Расстояние между нами сократилось донельзя. Я не оборачивался. Боялся, что если обернусь, то всë — пиши пропало. Навалившись всём весом на дверь, в последний момент я еë всë же открыл. Вывалился в коридор. Пулей помчался по лестнице вниз. Я так боялся, что у меня запутаются ноги, что я отступлюсь, что буду недостаточно быстрым. Я слышал, как стремительно сзади по подъездной плитке топочет монстр. Он голодно чавкал, утробно выл, противно цокал своими жëлтыми когтями по полу, стенам, потолку. Я так надеялся на помощь. И получил еë оттуда, откуда совсем не ожидал.

Звуки твари за спиной и собственный пульс перебился скрипом. Из открывшегося взору дверного проëма на седьмом этаже вышла злющая, сонная баб Нина, с очками в одной руке. Она грозно сощурилась, пытаясь разглядеть нарушителей спокойствия. Она уже распахнула тонкие губы, чтобы начать нравоучения. И начала бы, если б не натянула очки на нос. В мгновение, когда она увидела тварь за моей спиной, еë и без того оптически увеличенные глаза расширились до размера школьного глобуса. Она встрепенулась, да так, что даже еë дряхлые щëчки заплясали на морщинистом лице.

— Баб Нина!!! — только и смог проорать я и ринулся без приглашения в спасительный дверной проëм бабкиной квартиры, оставляя хозяйку позади. Я надеялся, что бабуся с выверенностью спецназовца, со скоростью киборга, как она умеет, захлопнет сейчас дверь и мы окажемся в относительной безопасности. Но нет. Она стояла снаружи. Я ввалился в прихожую и, споткнувшись о калошу, влетел в стену. Нервы не выдержали. Я зарыдал, забился в угол. Меня трясло. Я был уверен, что всë потеряно. Собрав последние силы в кулак, я всë-таки смог взглянуть в лицо смерти. И обомлел, когда повернул голову в сторону открытой двери, баб Нины и твари. Откуда ни возьмись в руках у бабуси материализовалась лопатка для обуви. Одну руку она упёрла в бок, а другой опасно мотыляла в воздухе.

— Чаво орëм, гражданин? Время Вы видели, а? — голос пожилой женщины был недовольным и скрипучим. Даже хуже, чем обычно. Я опешил. Монстр тоже, — Какого хрена, чертила, беснуешься?! Не учили тебя нормально себя вести, а?! — баб Нина только распалялась. Монстр застыл, как будто не ожидая акта агрессии от добычи. Я тоже наблюдал за происходящим молча, всë ещё боясь шевелиться. И не зря. Недо-лягушка попыталась медленно поднять переднюю конечность в сторону женщины, но тут же встретил сопротивление со стороны железной, ещё советской лопатки.

— Ещё и замахивается на меня, сукин сын! Ах ты ж тварина, а ну, пошëл отсюда! — седой киборг обрушил бурю ударов лопаткой на ничего не понимающее существо. Неведома зверушка булькнула, хрюкнула, ступила назад. Под громкие мерзкие возгласы бабки лопатка со смачными шлепками прилетала то по мясистой шее, то по костлявым рукам, то по переполненному животу. Я понял, что никто из нас троих не понимает, что происходит.

— Где ж вас таких уродов рожают?! В наше время такого не было, потому что воспитание было — во! — в эмоциональном порыве баб Нина горделиво тряхнула головой, да так, что у неë вылетела вставная челюсть. Увидя это, существо сжалось, склеило обратно свою пасть и боязливо вытянуло вперëд отросток-нос.

— Пальцы свои вонючие от меня убрал, наркоша! — шипиляво взвизгнула бабуля, и с размаху двинула лопаткой прям промеж глаз существу. Удар пришëлся аккурат по отростку. Монстр взвыл, отпрыгнул назад и задëргал своей жирной шеей. Бабушка продолжала что-то кричать, не переставала лупить тварь из преисподней. Нечисть в непонятках ретировалась вниз по лестнице. Еë скулёж отдавался эхом всë тише и тише. Баб Нина пустилась вдогонку по той же лестнице. Нелепо переваливаясь с ноги на ногу, она элегантно держала подол своей длинной, пожелтевшей от времени ночной рубашки. Крики и проклятия бабушки смешались с жалобными визгами монстра. Попал под горячую руку. Я же зарëванный так и остался сидеть в углу, пока звуки борьбы не стихли.

Я ничего не понял. Но отчего-то стало смешно. Глядя на пустую лестничную клетку, я поддался истерике. Смех накатил, придушил не хуже страха. Баб Нина прогнала потустороннюю машину убийств. Древняя бабуся. Седой комок с окулярами. На трясущихся ногах я поднялся. Нервный хохот не давал вздохнуть. Начала кружиться голова. Опираясь о стену, я решил, что хочу видеть продолжение. Прошëл вглубь старческой квартиры. В комнатах было душно, воздух был спёртый, с примесью аммиака. Может, даже, нафталина. А может машинного масла, ведь бабуле точно приходится смазывать свои металлические колени. Она ведь точно киборг. Я прошëл к окну, и приподняв кружевную кухонную занавеску, уставился во двор.

Представление продолжалось. Баб Нина гоняла неведомую бабайку по детской площадке. Благо, детей, как и других людей, сейчас там не было. Существо скакало в разные стороны, прикрывало покалеченный носовой отросток, пыталось залезть на близстоящие деревья. Но Баб Нина была настойчивой. «Да, дружок» — подумал я тогда, заливаясь нервным смехом, — «Не на ту ты напал! Баб Нина – она как божество. Древняя и неубиваемая. Тебе до её вселенской мощи ещё жить и жить».

В какой-то момент измученная погоней бабуся опёрлась о разноцветную детскую горку, чтобы отдышаться. Дала фору. Монстр воспользовался моментом. Сверкая пятками, бледная туша ринулась за угол, где и растворилась. Ночная темнота поглотила его, рассосав без следа. О том, что произошло, напоминало лишь выбитое окно в моей квартире и мои седые волосы. А ещё Баб Нина, которая ещё какое-то время подозрительно шарила по кустам в поисках нарушителя спокойствия.

Я плохо помню, что было потом. Бабушка вернулась домой, принялась за что-то меня отчитывать, потом отпаивала самогонкой. Она и в своих наглазниках видит плохо. Женщина решила, что это был мой неадекватный собутыльник, который напал на меня. Помню только её фразу: «Ну и урод твой дружок. Урод и невежа. Не приводи его больше!». И я не стал доказывать обратное. Пусть бабуля думает так. Меньше знает, крепче спит. А вот я уже, наверное, никогда не смогу спокойно спать. После этого случая окна я заменил на стеклопакет. В квартире стало намного теплее, лишние звуки с улицы не мешали, да и стало несколько спокойнее. Но до сих пор любой ночной шорох вводит меня в ужас. И, просыпаясь среди ночи от неясных шумов, я подолгу не могу уснуть. Иногда даже сижу до самого утра. Но пока что все звуки из тьмы – это ложные тревоги. Тварь так и не объявилась снова. Надеюсь, что она больше никогда не сунется в наш дом. А что касается Баб Нины: она до сих пор живёт в своей квартирке. Вот, недавно высадила свои зимние саженцы в палисаднике. Ко мне она относится так же, как и раньше. Зато я сам стараюсь относится к бабуле немного мягче, лишний раз не оговариваюсь, не шумлю. В конце концов, она мне жизнь спасла. Ну, почти не шумлю. В честь моей пожилой спасительницы я сочинил песню, и иногда с удовольствием исполняю её в вечернее время!

«Баб Нина – настоящий мужчина!».