«Мой текст»
Первое задание на писательский марафон.

Буква, буква, буква, пробел, буква, буква, тире, восклицательный знак. Герой моего рассказа кричит. Гр-р-р-имасса ужаса, нелепая, от того до невозможности натуральная, застыла на лице. Г-р-р-р-ом щёлкает по небу, шумно и ярко. Р-р-р-уки Героя сжались в кулаки до побеления в костяшках. Стр-р-р-ашно ему. И не зря. Ведь кто-то или что-то идёт отведать его кр-р-р-ови.

Как много «рычащих» букв, не находите? И не зря. Весь жанр ужасов — он такой. Кошмары всегда где-то рядом: шушукаются позади, рычат под кроватью, скребутся на сердце. Кому, как не мне, знать это.

Парцелляция, аллитерация, градация. Мои верные подруги. Проходите, располагайтесь на моём диване, заваленном в спешке вещами. Наливайте стакан алой жидкости. Сегодня наша ночь!

Главное — не увидеть среди горки из одежды и рабочей сумки — очертания злой морды, лап и когтей.

Что вообще такое текст? В переводе с латинского языка — это ткань, сплетение. И не могу не согласиться с этим. Ведь текст ужасов для меня — это покрывало, которое невесомой вуалью накрывает тебя с головой. Сначала легонько парит в воздухе над макушкой, будто заигрывая, давая принюхаться, привыкнуть. Потом нежно целует тебя в лоб, а потом напитывается твоим страхом и потом. И вот ты уже не способен его отодрать, поднять себя. И оно давит. Давит к полу в стремление сплестись с тобой, стать одним целым.

А вот с определением из википедии я не согласна. Интернет-ресурс гласит, что текст — зафиксированная на каком-либо материальном носителе человеческая мысль. И всё бы было складно в этом предложении, если б не последние слова. «Человеческая мысль». Почему, человеческая? Потому что только люди, по вашему, умеют писать и излагать свои мысли? Хах. А если внутри писателя живёт иная сущность?

Вы знаете, главным героем этого рассказа должен был стать текст. Мой текст. Но во мне возникли сомнения. Вдруг он окончательно меня поглотит, если я дам ему такую свободу? Что будет, если помимо букв и предложений, он станет чем-то, имеющим личность? Что-то, что лишено субъективности, абсолютный страх. «Недоступный человеческому восприятию исток всей жизни, некая досубъектная непознаваемая сила». Я бы не смогла. Я боюсь его. Я его не понимаю и создаю одновременно.

Мои руки дрожат. Начинаю писать. Слово за словом на экране расползаются тонкими послушными змейками строчки. Да только знаю я, что вся эта прилежность — игра, подвох, не более. Я погружаюсь в себя. Пытаюсь «помыслить немыслимое так, чтобы не запятнать его мыслью». Тревога просыпается в измученном сердце. Озноб растёт правомерно, параллельно росту количества знаков в файле. Я даже сначала задаюсь вопросами: не слишком сложно, вычурно? Вроде, не дурно. Даже нравится. А может, что-то не так?

Но потом — вспышка, искра. Буря, безумие. Транс, исповедь. Раздирание, истина. Я раскрываю свою душу, и потоки моей крови окропляют вордовский лист. Я уже не думаю. Я уже не способна думать. Будто соединяясь с космосом — бесконечно большое, или наоборот, с самой своей сутью — бесконечно малое, я пишу. Текст обретает силу. Слова, написанные мной только-только, свежие, как горячий хлеб, застревают мягким мякишем в моей глотке. Почему-то я верю в то, что пишу сама. Почему-то мои фантазии обретают плоть. И где-то на краю сознания, поглощённого потоком, я вылавливаю образы. Парцелляция аплодирует. Аллитерация наливает новый бокал. Градация разрослась по комнате, заполнив собой весь воздух. А вещи на диване — больше не вещи. Это очертания кошмаров. Дикие глаза. Страшно смотреть, страшно повернуть голову.

Треск. Когда скучающая кухня издаёт свои привычные звуки: что-то падает, разбивается, скрипит и воет — я вздрагиваю. Руки застывают. Пугаюсь. Замираю не на долго для осознания: нет там никого, просто старушка-кухня шалит. Нет там ни теней, ни монстров. Они живут лишь в твоём тексте. Да, именно так. А с дивана смотрит и ухмыляется чёрное нечто. Я почти ощущаю кожей его призрение, его насмешки. И я почти уверена, что из под кровати сейчас вылезет чернючая лапа. Кожа в месте захвата опасливо покрывается мурашками. Я абсолютно точно чувствую его когти. Мозг удачно обманывает сам себя.

Текст на страницах клубиться, как непроглядываемый туман, заполняет все щели комнаты и сознания. Он живой. Теперь живой. Кто он есть?

«Твоё имя? Как твоё имя?»

Какая история коротенькая история бы у тебя, текст?
Хах, как она может быть коротенькой, если ты, сколько себя помню, со мной? Твоя жизнь никогда не ограничивалась лишь моими пальцами. Ты — это нечто большее, чем просто буквы, запятые и абзацы. Ты — это ощущение. Порой мимолётное, когда боишься, что родители действительно отдадут тебя цыганам на мыло. А порой стойкое и отравляющее, когда боишься, что на данной конкретной точке пессимизма и депрессии может протечь вся твоя жизнь. Ладно, с твоей историей мне не разобраться.

А если б моей текст был материален, он бы стал для вас самым близким человеком. Он всегда рядом, всегда тебя понимает. Он убивает словом, заставляет мучатся и блевать от боли и обиды. За что он так? Я ведь ему верю. Он бы пробирался к вам ночью в спальню, и подолгу сверлил надменным взглядом, нашёптывал откровенные детали вашего бытия. Чёрный человек. Страшное и неопознанное. Вы бы пытались уснуть. Делали вид, что спите. Потому что признаться ему и самому себе в бессонице и мыслях — страшно. А на утро, когда солнце пробилось бы сквозь плотные занавески, вы бы увидели надпись во всю стену: «я знаю, что ты не спишь».

Жилось бы ему легко — он был бы вездесущ и афимерен одновременно. Он прекрасно бы понимал, что является всего лишь эмоциями. Словами. Но слова могут ранить. Они обладают огромной силой. И это он тоже знает. У него не было бы точного образа, пола, возраста. Чëрный человек.

Ты просишь его остановится. А он молчит. Или хохочет. Игнорирует. Он лишëн личности, и в тоже время содержит в себе всë человеческое. Ведь нет ничего страшнее человеческого. Он плут, он хитëр и кровожаден, но в тоже время только он благодушно покажет всë, как есть, в чистом виде, без прикрас. Поднесëт увеличительную лупу к твоим намеренно слепым глазам, и вот, пожалуйста — смотри, любуйся на прорехи человечества.

«Как твоё имя? Что ты говоришь?»

Зачем же я тогда пишу? Зачем даю жизнь ему, такому нехорошему? Некоторые философы считают, что люди окунаются в ужас для преодоления рутины повседневного неподлинного существования. Обрести эпически достойный смысл бытия. Это то, что отвращает человека от себя, как тела, и заставляет ткнуться носом в свою черноту, как души. Отвернуться от человеческого, обратиться к сверхъестественному.

Мои глаза мечуться по тексту. Пальцы бешенно барабанят по клавишам ноутбука, как барабанит текущий кран в ванной, отбивая похоронный марш. Я слышу клокот своего сердце, капли воды и хихиканье с дивана. Но больше не останавливаюсь. Что я пишу? Это мечты изливаются в предложениях? Это надежды? Рефлексия? Или что-то незапятнанное, нечеловеческое, первобытное? Животное. Моë естество. Такое же, как и ваше. Я отдаюсь тексту полностью, впадаю в транс. Каждая буква и неправильно поставленная запятая — всë о любви и ненависти. О жизни и смерти. Я ускоряюсь. Меня окутывает благоговение, как морской бриз пеленает берег.

«Как твоë…? »

Кожа покрывается испариной. В глазах — жажда. Я хочу его написать. Я хочу.

И меня охватывает страсть. Я люблю его, готова оголтело прижаться к нему со всей своей прытью. Вцепиться зубами в губы, изогнутые мерзкой ухмылкой. Впиться когтями, пока по призрачной коже не потечёт чëрная скверна. Говорить с ним в любой плоскости, в любом мире. Стать его частью. Слиться.

Пускай меня накроет это невесомое одеяло. И давит, давит, давит.
Как ты прекрасен. На столько, что я ненавижу тебя.
Он снова заставляет меня дрожать то ли от страха, то ли от желания и азарта. И я не выдерживаю. Бросаю. Бью его. Кусаю. Деру в клочья. Уничтожаю. И запихиваю в своей нутро, давясь слюной. Ненавижу и люблю.

Мне кажется, мои демоны рано или поздно поглотят меня, если не дать им текстовую форму. Пока я справляюсь с ними на страницах, они не могут заключить меня в этом покрывале. Я не в мешке. Я в себе, в сознании. Но даже после жестокой расправы и экстаза, я слышу его голос где-то в желудке. Кажется.

Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.
Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек
Черный, черный

И пусть я в ярости. Пусть я взбешена. Пусть я рву его в клочья, деру. Бью в переносицу. Борюсь за свою душу и её чистоту.
Но когда умирает месяц за окном и рассвет начинает синеть, приходит осознание. Из крана противно капает вода. Руки мои в крови, а зеркало в ванне, аккурат напротив моего лица, разбито.

«Как твоё имя? Как моё имя.»