Как-то в группе паломников к святому источнику близ Дивеевского монастыря завязался разговор о причинах повального пьянства русского народа.

— Думаю, не совершу тяжкого греха, — сказал один из священников, — если поведаю вам историю молодой прихожанки нашего храма Насти.

Сколько она себя помнила, ее отчим не просыхал от водки. Только если раньше более всех доставалось Настиной матери, то, когда она умерла, его гнев обрушился на Настю с мужем.

Во-первых, напоминая им изо дня в день, что на квартиру заработал »своим горбом» он, а значит, без его разрешения они в ней не имеют права ничего делать, — он закатывал истерики, если Настя, например, хотела убраться в его комнате, откуда всегда несло зловонием; или, когда ее муж Иван собирался сменить заржавевшую сантехнику (так и приходилось, по его словам, жить в »гадюшнике»).

Во-вторых, им страшно надоели его постоянные придирки по малейшему поводу. То, видите ли, мусор из ведра давно пора выбрасывать (будто они сами не знали, когда это нужно делать); то свою обувь, якобы, не туда поставили… Причем, иногда читал мораль, зайдя без стука поздним вечером в их комнату. Но главное, Иван и Настя опасались завести ребенка, поскольку в состоянии невменяемости, в коем ее отчим от водки пребывал уже чуть ли не ежедневно, он мог совершить непоправимое. Так, однажды, будучи »в стельку» пьяным, он, видимо, не сумел зажечь на кухне газ при включенной плите, и все едва не угорели…

Сколько раз Иван сжимал кулаки!

Но, хотя Настя и имела свою долю квартиры, приобрести на нее однокомнатную без доплаты было невозможно; а денег на это, как и на то, чтобы где-то снимать жилье, у молодых не было. Поэтому оставалось терпеть.

— Скорее бы у него печень »села», — как-то бросила Настя в сердцах мужу.

— Зачем же ждать, — ответил тот и, вынув из кармана пиджака пузырек с бесцветной прозрачной жидкостью, сказал: — Это мне знакомый врач дал. Говорит, моментально останавливает сердце, и никакая экспертиза не придерется. А он по лекарствам спец.

В то время предложение Ивана показалось Насте чудовищным. Тем более речь шла о человеке, который в свое время ее худо-бедно, но содержал и воспитывал. Однако жить с ним вместе становилось настолько невыносимо, что желание мгновенно разрядить ситуацию с каждым днем овладевало Настей все настойчивей.

Однажды они с Иваном стряпали на кухне, и туда вошел отчим с трясущимися от отсутствия похмелья руками. Настя спокойно намекнула ему, что за собой со стола нужно убирать (после своего очередного запоя отчим оставил на нем гору пустых бутылок, яичную скорлупу и разлитое из селедочницы подсолнечное масло).

— Это моя грязь! – повысил он голос. – Не нравится – скатертью дорога!

А едва Настин муж сказал, что надо хоть немного уважать близких людей, отчим с выпученными от ярости глазами схватил с блюдца нож и, подскочив к Ивану, заорал с пеной у рта:

— Всякое дерьмо мне указывать будет?! Кишки выпущу!

Настя взвизгнула от страха.

Что тут началось!

Иван ударил отчима ногой в грудь. Тот отлетел к подоконнику, повалив с него плошку с цветами, снова поднялся. Они сцепились… А когда Настя их разняла, ее муж вне себя выкрикнул:

— Таких ублюдков за городом в овраге закапывают!.. Жену свою до инсульта довел, теперь нам, паразит, жить не даешь!.. Ты хоть понимаешь, что никому не нужен, только небо коптишь!..

Настя отвела Ивана в их комнату, принялась успокаивать.

— Больше я его видеть не могу, — сказал он и, заявив, что возвращается в общежитие, собрал свои вещи и ушел, хлопнув дверью.

В Насте все вскипело от злобы на отчима. Она вдруг смертельно испугалась, что по его милости может навсегда остаться одна.

И через несколько дней, выждав момент, когда он уснул на диване, она взяла воронку, вставила ее в горлышко наполовину опорожненной им бутылки »Столичной» и, достав из шкафа пузырек, принесенный мужем, стала аккуратно вливать его в водку.

Внезапно в кухню, шатаясь, вошел отчим. Машинально сунув пузырек и воронку в пакет, Настя быстро отошла к умывальнику, дрожа от страха.
»Если заметил, — подумала она, — тут же мне голову снесет».

Однако он прошел мимо, к холодильнику…

Мигом одевшись, Настя схватила злосчастный пакет и уже во дворе выбросила его в контейнер для мусора.

До прихода Ивана с работы бесцельно ходила по городу. В глазах – туман. » Что будет?» – проносилось в голове…

Когда же в общежитии постучалась в дверь комнаты мужа и оттуда выглянул Иван в банном халате, она увидела у него за спиной полуголую девицу.

У Насти подкосились ноги… Она стояла, оперевшись спиной о стену, и до ее сознания еле доходили слова мужа о том, что он сам подаст на развод и что у его будущей жены – трехкомнатная квартира без всяких »гнид»…

Как безумная, Настя бросилась к остановке…

А когда подбегала к дому, увидела у своего подъезда »скорую»…

На похоронах отчима были лишь два его дальних родственника и несколько жильцов дома…

Все эти дни Настя прятала от людей глаза…

А когда после поминок она вышла на улицу подышать свежим воздухом, к ней подошел их сосед и, поздоровавшись, сказал:

— Я позавчера решил к нему заглянуть. Стукнул в дверь, а она подалась. Смотрю, на столе возле дремлющего Кольки – бутылка »Столичной». А у меня после тещиных именин башка трещала – спасу нет! Дай, думаю, глотну: чай, хозяин не обидится, всегда угощал. Налил стакан; но едва ко рту его поднес, Николай вскочил, да как выбьет его у меня из руки!.. Я остолбенел!.. А он осколки подмел, пол вытер и говорит:

— Это для меня…

И не опохмелишь старого друга? – спрашиваю.

Сбегай, — кивнул головой, — за закуской, да приходи. Дверь открыта…

Но лишь, обрадовавшись, я сорвался с места, он схватил меня за рукав куртки.

— Знаешь, — забормотал (а у самого, гляжу, слеза по щеке покатилась), — зять говорит, я только небо копчу… А мне, Витя, тошно, как он, ради шмоток жить. Все куда-то спешит, а в глазах пусто. Поговорить с ним не о чем… Настя ни разу в жизни папой не назвала… Впрочем, поделом: я перед ней мразь! Но одному мне уже не выбраться…

Зато как выпью – наш домик в деревне вижу. Я возвращаюсь с рыбалки, жена Клава из огорода мне рукой машет; а Настенька, еще маленькая, увидев меня, с букетом ромашек бежит мне навстречу… Я хватаю ее за плечи, поднимаю высоко над своей головой; и, глядя в синее-синее небо, мы звонко кричим:

— Пусть всегда будет солнце!..