ВОЗЛЮБИ ЯБЛОНИ И СЛИВЫ

Рассказ

Вволю поездив по гигантским стройкам и заводам великий страны, мы решили осесть в этом подаренном нам доброжелательной молвой благословенном уголке.
Мы — молодая и вследствие молодости пока бездетная семья — руководствовались вполне радостно-хлопотливыми земными и вместе с тем возвышенными заботами.
Дело в том, что мы ждали нашего первенца, и моя молодая жена, а в меру возможностей и я, готовились к этому великому событию.
Поселились мы в «светёлке» у немолодых аккуратных хозяев, и по этому поводу были очень довольны и собой, и жизнью вообще. Мы часто, но понедолгу (Был снежный и морозный февраль) бродили по пустынным тропинкам деревенского прилеска или по окраине торжественного зимнего леса.
И пока моя жена пребывала в своеобразном, ввек не достижимом нами, мужчинами, тревожно-торжественном состоянии, я, не теряя того немногого времени, принялся изучать свой новый ареал.
Благословенный уголок был, кроме всего прочего, вместилищем местного колхоза-середнячка. Время было — уже несколько лет как — то, когда в колхозах стали платить вместо трудодней живые деньги, и люди после войны приободрились, работали в охотку. Правда, по сравнению с более чем щедрой оплатой моего труда монтажника-высотника деньги это были небольшие, но всё же! И они, колхозники, работали. Да ещё как!
Мне это было в новину. Иногда я встречался с повидавшим виды местным учителем Николаем Кузьмичем Тихоновым, человеком в колхозе уважаемым, и тема колхозной жизни занимала меня чуть ли не больше всего.
— Ты бы уже и сам в колхоз пошёл, раз так тебя тянет постигнуть сельскую жизнь, — улыбаясь, говорила моя Светлана.
— Так почему бы и нет! — Сказал я однажды. — Всего-то и делов…
В тот же день я отнёс в контору заявление, а уже через день вместе с моим новым «патроном», заведующим мастерской Виктором Ивановичем, хозяйским шагом шёл в колхозную мастерскую. Пока что слесарем, но имелось в виду (Как и везде на селе!), — токарем, сварщиком, электриком, аккумуляторщиком… всем!
Я был представлен.
Со мной вежливо поздоровались. Аккуратно поспрашивали.
И всё, за работу.
Мастерская встретила меня очень знакомыми — прямо родными — звуками, запахами, картинами.
Неземным, звёздным заревом сверкала электросварка, тихо шипел бриллиант газосварки, резцы и абразивы срезали с заготовок лишний металл, чтобы обнажить замысловатые детали, урчали выпрямители, закачивая лихую энергию в аккумуляторы. Стоял стук молотков, звон и свист инструментов, бегала вверху кран-балка.
Любо! Душа моя приняла устойчивое состояние.

Весна.
С утра — вереницы машин и тракторов, требующих срочного ремонта. Дальше — неотложные дела в мастерской, ремонт машин, токарный станок, электросварка, слесарные работы.
С непривычки я уставал так, как не уставал на своём высотном монтаже. Действительно, хлеб колхозный — очень вкусный.
Не скажу, что я был прямо супер-пупер какой специалист, но я старался, чтобы при случае заменить каждого, что и пригодилось с началом массовых работ.
Кипение посевной! Иногда я оставался один в мастерской. За всех. А все, до Виктора моего Ивановича, — «уходили на фронт». Механизаторов не хватало.
И вот недолгий, но долгожданный перерыв. Короткий отдых между окончанием посевной кампании и началом уборки трав.
Правление провозгласило праздник — «Досевки»!
С утра суматоха. Женщины во всём лучшем! Просто не верится, что это наши труженицы… Мужчины (Уже не «мужики»!) серьёзны, молодцеваты, в просторных костюмах, в брюках с отворотами.
Место определено — на лугу, рядом лес, ручей, дорога.
Собираются.
Приехали автолавки, подвезли музыку, столы, стулья.
Прибыли самодеятельные артисты.
Женщины стараются блеснуть так, что приходится придерживать себя, чтобы… чего доброго… жёны же рядом.
Присланный из района молоденький милиционер, поначалу жавшийся к нам, механизаторам (опасался, мол, не началась бы драка), потихоньку осмелел и (Тихо!) приняв грамм на грудь, спорит «о политике», мужчины у него на виду блистают своим маловыпитиём и спорят с ним тоже.
Музыка, смех, танцы, разговоры, споры.
Для жаждущих уединения — хрустальный звон ручья и сверкающие стрекозы, для жаждущих других уединений — ближайший и ближний кустарник, лес, наконец.
И о чудо! — пришла моя жена с маленькой дочерью на руках. Я подхватил дочечку на руки.
Ну, что ещё для счастья надо! Какие уж тут деревенские «совки», не дай бог такое ляпнуть! По полной получишь!
— Эээ, Иван Иванович, Светлана Владимировна!
Мы обернулись. Сам Андрей Андреевич Дружинин, наш седовласый председатель.
— Вот что, молодые-счастливые, потом мы поторжественней это обставим, а пока я вам советую посмотреть участок земли в ваше пользование, как колхозникам. Владейте. И ещё. Светлана Владимировна, как только пожелаете, можете начать работать у нас в детском садике. А дочку может посмотреть и ваша хозяйка Митрофановна, это мы решим. Всего вам хорошего!
— Земля? И сколько?
— Как и всем, пятьдесят соток. Шейхами-шейхшами не будете, но с голоду на своей земле никогда не помрёте.
Земля! Своя! Мы слышали, насколько это ценно… Не теряя времени, забыв поблагодарить, мы взгромоздились на свой мотоцикл и поехали в деревню.
Бригадир был на месте.
— Матвей Фёдорович, нам председатель…
— Знаю, знаю. Пошли. Недалеко.
Пришли.
Ого! Полгектара! По обе стороны от деревенской дороги. И сад: яблони, сливы, крыжовник… И покос, и залежь…
— Чьё же такое богатство?
— Это бывшего Влодьки, так мы по-деревенски его звали, — сказал наш немногословный грубоватый бригадир.
— А где же этот Влодька? Уехал куда-нибудь?
— Нет. Умер.
— Вот как… А родичи?
— Никого. Влодчиха тоже умерла. Да вы не бойтесь, жили они мирно, место не проклято. Тихо умерли.
— А дети?
— Дети? — Бригадир принялся закуривать. — Нет детей. Сын был. С войны не пришёл.
К бригадиру подошли нарядные праздничные женщины.
Мы с женой переглянулись.

Вечером мы решили больше узнать о бывших хозяевах нашего теперь участка от наших Митрофановны и Терентьевича.
И вот что мы узнали.
— Один он у них был… Кто его знает, не дал господь больше или время такое было, но был он у них один. Высокий, красивый, всё, бывало, работу у них перехватывал, как подрос… И погулять не успел… Как немцев прогнали, сам и пошёл фашистов проклятых бить… Приняли его, молоденького, в армию. И пропал, написали, что без вести…
Митрофановна, наша милая Митрофановна тихо заплакала, утираясь, как все пожилые сельские женщины, уголком головного платка. Нескоро продолжила.
— Ждали, ждали они сына, ой ждали! Военкомат от них не знал покоя. Бывало, почтальонка идёт, они уже её встречают. Что ни разговор, всё про сына своего. Уж так ждать надо, так ждать! Да как же иначе, понятно, один сын, и того нет… Ждали, ждали, да и умерли почти вместе…
— Работали, — подхватил Терентьевич. — Копили и сыну и невестке, хотя невестки и не было даже в помине. Вон и денег скопили, одёжи сыну-невестке накупили, на костюмы сыну отрезов сколько накупили, невестке на платья. А главное — после смерти Влодчихи нашли у них дорогую кожу, чёрный хром для сапог сыну, а красный хром — на сапоги невестке…
При последних его словах у моей сентиментальной Светы брызнули из глаз слёзы. Мне стало не по себе.
Единственный сын, и того нет… Невестка, которой и не было…

Ладно.Лето. Мы оставались в радушно принявшем нас колхозе. На этот раз я иногда уставал так, что руки-ноги не успевали отдохнуть за ночь. Удавалось, между тем, и что-нибудь «изобретать» на пользу колхоза. Жена тоже работала, дочечка наливалась деревенским здоровьем, сад же наш (Влодьков) неожиданно затеял рекордный урожай.
Молодые яблоки и сливы на ветвях выглядели буквально как тот виноград, столько их было много.
Мы, как заправские колхозники, посеяли всё необходимое и радовались, разглядывая нежные всходы.
Часто мы тихонько сидели втроём в саду.
И вот…Тонкая душевная натура моей Светланы однажды выкинула с нами неожиданную — шутку, что-ли? Нет, не шутку. Она присмотрелась к ближним яблоням и вдруг прошептала: «Ваня, они нас видят! Они нас приветствуют! Они живые!»
— Живые, конечно, — грубовато буркнул я. — не впади в какой-нибудь сектизм!
— Ты не понимаешь, — сказала она.
— Ладно, всё.
А вот и урожай. Он, урожай, был попросту фантастический. И яблок, и слив, и всего прочего было столько, что на это диво приходили просто посмотреть со всей деревни. Мы щедро делились со всеми желающими, обеспечили Митрофановну, её родичей, всех. Гордость нас, «собственников», просто распирала, радость была безгранична и безоблачна. Но…
Но что-то (Что!?) я сделал не так! Или яблони в самом деле «почуяли», что я не пропавший сын их хозяев… Кто знает.
Не свой!
И на следующий год, и на последующие годы (Мы оставались там) урожаи нашего сада были лишь «для галочки», скудные, худые. Что делать? Не становиться же на колени под яблонями. Засмеют! Жена со своим сверхчутьём однажды сказала мне: «Они как будто извиняются, не нас они ждали, не нас, и не тебя. Разумные, умные растения, как они нам близки!..»
Колхоз…
Мы не то чтобы петь пасторали или гимны колхозу — зачастую мы были очень-очень злы на… на колхоз, на что же ещё.
Было всё, были даже смерти колхозников, своей трагедией, своей кровью пишущих новые страницы техники безопасности.
Но колхоз работал. Кормил-поил, одевал, обувал, даже развлекал страну своей бесшабашностью.
Уже сейчас я время от времени вспоминаю наши давнишние разговоры с Николаем Кузьмичом.
Тогда я удивился, узнав, что, собственно, колхозники могут уехать и «ловить удачу» вдали от своей родины.
— Тогда в чём дело, — удивлялся я. — Кто не пускает? Начальство? Власть вообще?
— Дело не в начальстве и власти, — Николай Кузьмич помолчал. — Ты вот, Ваня, повесть Пушкина «Барышня-крестьянка» читал ли?
— Да, читал, — Сказал я твёрдо. — Милая, трогательная история!
— Да, конечно. Тогда так: эта милая и трогательная, можно сказать, игриво-воздушная история происходит в семействах Берестовых и Муромцевых и их челяди, и только. Но это один процент от тогдашнего населения, а то и того меньше. И живёт в то же время дочь кузнеца Акулина, «толстая и рябая девка», существо необразованное и отталкивающее. Что ждёт её впереди? — горемыка муж, чезлые дети, разваливающаяся хибарка, безнадёжность…
— Никогда не слышал о такой трактовке этого шедевра!
— Так слушай, Ваня! У народа — у тех же колхозников — есть очень своеобразное чувство, которое можно назвать чувством коллективного иммунитета, коллективной генетической памяти, иммунитета на генном уровне от всяких «хозяев», до конца не осознаваемое чувство опасности возвращения полярных миров вроде мира изящных Муромских-Берестовых и мира «толстой и рябой девки».
Сейчас, Ваня, все получают достойное образование, только старайся! Вот молодые и стараются. Гляда на них, взрослые тоже не отстают. Может, неосознанно, интуитивно, но эту коллективную память у них уже не отобрать… А есть кому! Вот и не оставляют они ни родину, ни Родину. Не удастся у них отобрать «умную, красивую и стройную Акулину»!

Надо сказать, едва не удалось.
И как будет потом — кто знает, хотя на стороне людей земли стоят даже такие хранители.

Гораздо позже нас раскидала предательская «перестройка», добивали девяностые, было не до нашего разумного сада, и он захирел вместе с нами, людьми. Однако держится, даже до сих пор. Недавно мы были в тех местах и, как древние древопоклонники, поклонились саду. От его ветвей виден кусочек то заснеженной, то пыльной дороги, по которой ушёл навсегда наш пропавший герой… Но никто желанный саду не идёт по той дороге, ни в сапогах из чёрного хрома, ни во франтоватых красных сапожках. Не состоялась счастливая жизнь. Молодая красивая невеста так и, наверное, уже состарилась. Деды-бабушки не понянчили внуков. Пусто на земле.
Ветви тихо смотрят на дорогу, всё ещё Ждут.

Иван ИВОЧКИН,
СВетлана ИВОЧКИНА.

Об авторах: Пенсионеры, по 70 лет, инженер-механик и инженер-химик (бывших не бывает),
здесь делятся одним из когда-то пережитого и не очень фантазируют.
Девиз у двоих: «Что-то похожее на лебединую песню споём вместе»
Что-то они в своё время упустили — с компьютерами на «вы», комповые двоечники.

А ещё стихи.
***
«Дед»-телевизор в уголочке —
Кого-то «мочат» там шварцнеггеры.
В избушке же — уставших егерей
Капустой потчуют. Из бочки.

Старик радёхонек: всё ж гости!
Веселье есть, и есть причина…
И дня холодного кончина
Не ломит старческие кости.

«Истории» хозяйки чистенькой:
Рассказ спокойный о страданиях.
Набеги, немцы… — все предания
Светлы,грустны. Евангелистика!

Чужды, страшны людской Нерадости,
Не вы ль спасёте мир однажды?
Ведь не спасает же Отважный!
А красота — она и в Старости.

Свет первых звёзд. Чиста дорога.
Звон тишины. Пуста деревня.
Так далеко от сотворенья…
Наверное, недалеко до Бога.

Ещё:

Естественный отбор.

Прекрасна осень! Паутина
Летела в ярких волнах света.
Спустившись с неба, ветер синий
Снимал с берёз одежды лета.

Просторен лес, светла поляна,
Исчез вдали (фу!) дух моторный.
И — звук какого-то изъяна —
Витал над лесом стук топорный.

Лес очищался. По законам
Неумолимого отбора.
Да, жизнь и здесь верна канонам,
И слабый падал. В звон топорный.

Фальшиво золото мундира,
Фальшивомудр, как Неучитель,
Хозяин — барин. Он — придира,
Элитной пущи очиститель.

Как быть нам? Мне — приятен тополь,
И свет берёз, и дуб могучий,
И сосен бронзовый акрополь…
Но мил и кустик мне колючий.

И ещё:

Памяти друга-автогонщика.

Никаких сентиментов!
Жизнь, машина и я.
Пики жутких моментов
И дорога-змея.
Воет в огненном смерче
Кривошипная сталь.
Разнесло в танце смерти
Недалёкую даль.
Прочь, назад, мелодрамы!
Я, мотор, ветер, руль…
Восхищённые дамы,
Жизнь со скоростью пуль.
Человекомашины!
Дьявол-мощности хохот.
Ввысь летящие шины,
В сердце — гоночный грохот…

Версия готовилась для историипро.ру