Сегодня с утра пошел снег. Он ровно ложился на старые облезлые крыши московских домов и на выдолбленный асфальт. Это был первый снег в запоздалую зиму. У нас наступила «европейская зима», как гордо объявила вчера в телевизионных новостях молодая дикторша. Пусть нам еще далеко до «просвещенной» Европы во многим аспектам, но хоть с погодой мы с ней встали вровень. Дикторшу прямо переполняла гордость за нашу державу. А я еще помню эти холодные и снежные неевропейские зимы, когда мать волокла меня на санках в детский сад по темным московским улицам, укутанную по самые ушки в цигейковую шубку, валенки с галошами и пуховую шапку. С этими заморочками с всемирным потеплением-оглуплением теперь невозможно даже и представить, что детей можно вести на санках по Чистопрудному бульвару на Покровку. Другое время, другая жизнь… Да, стариков надо убивать в детстве.

Ух, стариков… Неужели это я себя считаю старухой? Тьфу-тьфу. Пора вылезать из постели, а то еще додумаюсь и до других глупостей. А что если не вылезать? Вот так и остаться лежать в этом теплом, мягком гнездышке и смотреть, как падают пушистые хлопья снега на уже мокрые крыши? Я мысленно представила, что произойдет, если я приму это судьбоносное решение и хоть раз в жизни сделаю что-то по велению души, а не принципу «так положено». Перво-наперво вся наша контора останется без зарплаты, поскольку я не проверю и не подпишу ведомости. Затем, парочка совещаний, которые я за глаза называю «интеллектуальным мастурбированием», пройдет без меня, любимой. Но это не страшно… Более неприятно то, что если я не проверю декларацию по налогу на прибыль (а эта клуша Ленка наверняка насажала там кучу ошибок), то наша шарашка попадет на штрафные деньги… Теперь вечерняя программа на сегодняшний день… Это более тяжелая задача —четко определиться в своих желаниях…. «Да, желание-то у меня есть», — это великая реплика Мастроянни как нельзя точно отражает мое состояние… Умные книги по психологии, коими в достатке пичкает меня подруга Татка, говорят о том, что если точно определить свои желания, то они материализуются в реальность. А вот именно это я и не могу сделать. С энергией, способной сдвинуть бульдозер с мертвой точки, Татка пытается устроить мою личную жизнь, которая, по ее мнению, совершенно не устроена. Она считает, что замуж надо сходить хоть раз в жизни, чтобы понять, какая это гадость. Может, она и права, но дальше осознания, что это, как говорят англичане, «nice to have», мои желания не идут… То есть теоретически у меня есть желание с кем-то повстречаться, а практически сама мысль о том, что сегодня надо переться к ней на так называемую вечеринку, куда она пригласит очередную потенциальную жертву, вселяет в меня ужас… Мне придется что-то говорить этому субъекту о своей скучной жизни, пытаясь сделать ее более интересной, чем она есть, и еще и выслушивать его нытье по поводу бывшей жены и деспотичного начальника. При этом Татка будет зорко следить своим соколином взглядом, чтобы я использовала все принципы из разных книжек, которыми она меня так щедро снабдила, учащих безмозглых простушек, вроде меня, как охмурить и получить в свои сети особь мужеского пола. С ума сойти, сколько развелось подобных книжонок, в которых доморощенные психологи и просто «шлюшки», как называет их моя мама, дают подобные советы. И ведь молодцы, получают еще и деньги за передачу своего передового опыта, уча нас — «сироток». Это слово «сиротка» привязалось ко мне, как жевательная резинка к подошве моих туфель Сержио Росси уже как с месяц. Это не мое изобретение. Это слово выдала Татка, вернее ее бойфренд, говоря о ком-то из своих знакомых. Очень объемное словцо. Оно, по мнению Таткиного бойфренда, точно определяет категорию людей-обывателей, которые каждый день ходят на работу и этим зарабатывают себе на прожитье. Они часто жалуются на свою нелегкую жизнь, и именно они становятся основой материального благополучия для всякого рода советников, отдавая им свою трудовую копеечку. Сам-то он нигде не работает и шаромыжничает, перепродавая купленное на блошиных рынках барахло. Вот, по его мнению, я и есть сиротка. Ведь я хожу каждый день на трудовую службу. И не как «на работу, как на праздник». А для того, чтобы заработать себе на пропитание. Я — главный бухгалтер в одной достаточно крупной торговой фирме. При этом я иногда люблю поныть, слушаю советы всех своих подруг по разным вопросам. Ну, в общем, чистая сиротка… Ну ладно, сиротка. Пора вылезать из кровати и двигаться к светлому далеко… «Вставайте, граф, вас ждут великие дела», — любила повторять моя матушка в моем теперь уже далеком детстве. Интересно, где она подцепила эту фразу? Вроде это какой-то слуга говорил своему графу… Надо посмотреть в энциклопедии при случае.

Завтрак, как всегда, прошел на одной ноге, и я вылетела из своего старого подъезда на улицы уже пробудившейся Москвы. Дворники делали вид, что борются со снегом. Под ногами захлюпала каша. Все, новые сапоги придется по весне выбрасывать. В Москве они живут всего один зимний сезон. Может, только европейская погода внесет хоть какое-то изменение в эту печальную традицию. Если не хочешь быть совершенной сироткой, а хочешь выглядеть хоть как-то прилично, то приходится обновлять по весне свою зимнюю обувку, выбрасывая в помойку покрытые коркой от соли, как будто больные псориазом сапожки.

«Боже, какое счастье, что я живу в центре Москвы», — в очередной раз подумала я, шагая к метро. Хоть что-то сделала толкового в жизни, сохранив в тяжелые годы старую дедовскую трешку в Потаповском переулке, построенную в редком для Москвы стиле конструктивизма еще в начале 30-х годов. Эта квартира видала многое. И дедов арест в 37-м, и его возвращение. И шумные родительские компании с песнями под гитару и застольями до утра в 60-е годы. Кто здесь только ни бывал. Сейчас все в ней затихло. Папа умер. Мама живет с новым мужем в Испании, наездами приезжая в Москву, чтобы повидать своих многочисленных подруг и меня. Ее, в общем, ничего не притягивает сюда, кроме старых воспоминаний. Внуков у нее нет, и, учитывая мой образ жизни, надеяться ей не на что. В отпуск я езжу к ней по старой традиции каждый год, так что мы, в общем, видимся. И, учитывая современные средства связи, периодически общаемся раз в неделю по телефону. Меня всегда поражали ее оптимизм и возможность хорошо приспосабливаться к разным сюрпризам, которые ей преподносила жизнь. Она, в отличие от многих, безболезненно пережила шальные 90-е годы в своем издательстве и после смерти папы как-то быстро нашла своего нового мужа, да еще и с прикупленной им вовремя престижной недвижимостью в Испании, где они сейчас и обитают. Мне тоже жаловаться нечего. В моем полном распоряжении осталась семейная квартира в центре Москвы. Живи, радуйся и наслаждайся свободой. Главное было в начале этих пресловутых девяностых— не наделать всяких глупостей и не потерять квартиру. Слава богу, у меня хватило ума или, если честно сказать, инфантильности их не наделать. И теперь я имею полное право наслаждаться жизнью. С такими мыслями я добрела до метро. Оно привычно вдохнуло меня в свою пасть и понесло.

На работе день начался, как обычно, ничего особенного. Немного полаялась со своей заместительшей Ленкой, которая, как я и ожидала, сделала ошибки в декларации по прибыли, проверила расчет зарплаты, отсидела на двух скучнейших совещаниях, которые проводил наш генеральный, и даже приступила к составлению бюджета на следующий год. Чтобы совсем не уснуть на этих совещаниях, я начала, как учила одна умная Таткина книжка, составлять картинку своей мечты. То есть представлять мысленно, где я хочу быть, с кем и как выглядеть лет так через несколько… Картинка совершенно не складывалась. Мой мозг упрямо выдавал глянцевый портрет модельной красотки рядом с красавцем типа Пирса Броснана около белоснежной виллы с бассейном. Вот что значит смотреть часто глянцевые журналы в ожидании своей очереди в парикмахерской или в салоне красоты у косметички.

Я просто насильно постаралась переключить это безобразие на что-то более реальное и более мне соответствующее. Мозг выдал другую картинку, которую я сразу отмела. Нет, я не готова видеть себя матроной большого семейства… Надо совершенно иное, и срочно. Должна же я определить свои мечты перед встречей в сегодняшний пятничный вечер с таинственным незнакомцем, которого приготовила мне Татка. Что-то нормальное, мне соответствующее, что-то для Daily use, как говорят англичане. Интересно, что у них самих этого-то и нет в избытке. По моим наблюдениям и общению с этой нацией, у них вся жизнь состоит из двух крайних полюсов. Это или топ-класс высшей аристократии, который мы досконально изучили по фильмам типа «Чисто английское убийство» и «Дживс и Вустер» с породистыми тонконосыми леди и заторможенными джентльменами. Или из, как я их называю, «докеров из Ливерпуля» с крашенными во все цвета радуги волосами, одетых в майки национальной английской футбольной сборной и измалеванных татуировкой во всех приличных и неприличных местах. Причем это в равной степени относится как к мужчинам, так и к женщинам.

Я поймала себя на том, что часто вставляю в свою речь английские словечки. Это все заслуга моей матушки, которая определила меня в престижную английскую спецшколу в свое время. Учительница у нас была еще та, выжившая из ума старая дева и бывшая чемпионка по игре в хоккей на траве. Английский она знала плохо, и, чтобы я совсем не деградировала, матушка раздобыла мне частного преподавателя для постановки хорошего английского произношения. Эта преподавательница вызывала у меня — неуклюжего и некрасивого подростка — дикое восхищение. Породистая красотка, прекрасно одетая и с аристократическими манерами. Она работала на каких-то там особых английских курсах для выездных и с детьми вообще-то не занималась. Матушка вышла на нее через ее подругу, и, как она уломала ее заниматься со столь юной ученицей, одному богу известно. Результат постановки произношения не заставил себя ждать. Через три месяца школьная учительница не стала меня понимать вообще. На уроках в школе я старалась говорить по ее методике, то есть с «нижегородским» английским произношением, а с частной учительницей на High English. Это вносило определенную путаницу в жизнь, но в какой-то момент «нижегородский» английский полностью ушел из головы, и тут-то и начались настоящие мучения. Язык и губы непроизвольно и совершенно бесконтрольно от головы стали сворачиваться сами в трубочки и касаться гортани совершенно не в тех местах, как должны были бы, по мнению нашей школьной учительницы. Из горла полилась английская речь времен славной королевы Виктории. Хоккейная травница решила, что я над ней издеваюсь, стала ставить двойки и даже вызвала матушку в школу. Моя до той поры спокойная жизнь серой мышки в классе превратилась в сущий ад. Все неожиданно изменилось благодаря счастливому случаю. В нашу школу пришли на практику студенты пединститута, изучавшие английский язык. Обычно они вели урок, а их преподаватель и наша учительница присутствовали при этом. Мне было велено даже рта не раскрывать на этих уроках, дабы не позорить честь нашей славной школы. Но, к несчастью, ничего не подозревавшая студентка-дебютантка вызвала меня отвечать к доске. По расширенным глазам клюшницы я поняла, какая судьба ожидает, если я забудусь. Первые две фразы я произнесла, как она учила. А потом непослушные губы и язык стали выдавать совершенно не то, что я хотела. Как следствие их самоволки, после урока солидный преподаватель института попросил меня остаться. Ссудный час пришел. Выражение лица школьной учительницы не предвещало ничего хорошего. «Обратите внимание на эту девочку, — сказал преподаватель. — У нее прекрасное и чисто английское произношение. Это так странно в вашей школе». Я думала, что в эту минуту школьную училку пробьет кондрашка. Так или иначе, она оставила меня в покое, а двойки по английскому превратились в твердые тройки…

Но не надо печалиться из-за этих троек. В самом начале 90-х именно английский помог мне найти хорошо оплачиваемую работу, на которой я и сижу до сих пор. Оказывается, хлынувший в Россию иностранный капитал дико нуждался в специалистах со знанием иностранных языков. И алле-гоп, мое экономическое образование совпало со знанием иностранных языков. И я в дамках или, вернее, в кожаном кресле главбуха совместного русско-канадского предприятия сижу на этом заседании и рисую картинки своей мечты.

Итак, перейдем от детских воспоминаний к нашей печальной действительности. Что бы хотелось иметь в жизни? В тридцать с большим уже гаком о романтической любви пора забыть. Как говорится, не до жиру. Ну и подбирать отброски вроде бы тоже не хотелось. Как говорится, не на помойке нашли. И вообще, надо посмотреть на эту ситуацию со стороны. Зачем вообще нужно присутствие в этой картинке своей мечты какой-то там особи мужского пола? Это все предрассудки нашего общества и моей подруги Таньки. Моя жизнь спокойна и прекрасна. Все в ней отлажено до мелочей, и мне не надо выслушивать ни от кого истерики, что я купила новое пальто Макс Мара, а не внесла свою трудовую копеечку в семейную копилку на покупку газонокосилки для несуществующей дачи.

Итак, картинка мечты — это я, сама себе любимая, в новом лиловом пальто Макс Мара еду на работу в своем новом авто… И на кой черт оно мне нужно, это новое авто, когда я на метро добираюсь до работы за двадцать минут. От дачи бог, слава ему, миловал. Так что картинка мечты, в сущности, сводится к новому пальто Макс Мара, покупка которого и мечтой-то по большому счету назвать нельзя, потому что я могу это сделать прямо сегодня вечером, если поеду после работы в магазин, а не к Татке домой на глупую встречу с предполагаемым женихом. Исходя из вышесказанного, получается, что картинку составлять мне не из чего, нет у меня особых мечтаний. И я сама представляю собой среднестатистическую постсоветскую даму средних лет, средней наружности со средним кругом увлечений и интересов, поддерживаемых обычным доходом. Шняга, короче.

Таким словцом как-то обозвал меня на одесском рынке продавец помидоров в мою еще студенческую юность. Это было новое для меня слово, но оно запало в память, как имеет обыкновение крепко западать весь мусор. Потом я нашла в словаре его объяснение. Оказывается, шняга — это небольшая, некачественная вещь на блатном жаргоне. Вот кто я и есть. Шняга или сиротка, что в сущности одно и то же.

В самый важный момент этих философских размышлений в дверь переговорной просунулась голова нашей секретарши Зины. По ее мимике я поняла, что мне надо срочно выйти из переговорной в свет реальной жизни. «О, боже мой, с этим бесконечным совещанием я совершенно забыла о своей встрече с представителем кадрового агентства, которое обязалось найти мне, наконец, толкового заместителя».

Представитель уже ждал меня в коридоре. Его внешний вид, на мой первый взгляд, вполне соответствовал выполняемой им роли: приличный продавец приличного товара для приличного клиента (то есть для нашей фирмы). Мы прошли ко мне в кабинет, и я скучным языком начала объяснять, что делает наша контора и как, по моему мнению, должен выглядеть заместитель моей мечты. Все мои пожелания он записывал в свой черный блокнот. Я быстро взглянула на него. Он был весь какой-то безликий. Такой человек легко мог затеряться в толпе, и всегда будет трудно вспомнить его лицо после того, как он покинет комнату. Это было довольно странно. С одной стороны, это был высокий и явно представительный мужчина. Но с другой стороны, у него было совершенно простое, ничем не запоминающееся лицо. Наверное, это не совсем хорошо при его профессии. Если ты работаешь с клиентами, то они должны запомнить тебя. Но, впрочем, какое мне дело, как его запоминают или не запоминают клиенты. Самое главное, чтобы он понял, что нужно, и нашел подходящего человека в своей базе данных. А это будет нелегко, учитывая мои требования. Печальный опыт с Леной, которую рекомендовала мне в свое время одна знакомая, научил меня быть очень осторожной с набором нужных людей. Те качества, а, вернее, их отсутствие, которые расхваливала моя подруга, рекомендуя Ленку, стали видны достаточно быстро. И теперь мне приходится все время исправлять ее работу и тратить на это массу своего времени. В тот раз я нарушила свои же собственные принципы — никогда не иметь дела со своими друзьями или знакомыми или их друзьями или знакомыми, если дело касается не личных отношений. Ничего хорошего из этого никогда не выходит. Ни в большом, ни в малом. Самое обидное, что я сама поступила именно так в этой истории, как обычно поступала моя родительница, за что я всегда ее осуждала. Дедушка говорил моей маме: «Никогда не занимайся благодетельством, когда в этом нет необходимости и если тебя об этом не просят, в конечном итоге все обернется против тебя». Но маман плохо слушала его мудрые советы, ее просто заносило все время облагодетельствовать весь мир и кого-то в частности. Все эти истории почему-то всегда заканчивались очень плохо. Помню, как во времена глобального дефицита моего уже далекого детства она урвала где-то югославский миксер, о чем и не преминула сразу похвастаться в своей редакции. Какая-то редакционная дама просто слезно стала ее умолять отдать ей наш старый исправно работающий немецкий миксер из магазина «Лейпциг». Матушка совершенно не собиралась ей его отдавать. У нее были другие мысли о его предназначении. Она собиралась отвести этот миксер на дачу и там пустить его в работу на маленьком консервном заводе, в который превращалась наша фазенда каждый июль и август. Но дама уговорила ее в конце концов отдать его, и, как результат, он сломался у нее через две недели. То ли его время пришло помирать, то ли мамина сотрудница что-то с ним не то сделала или ему не понравилось работать у новой хозяйки, но факт остается фактом: он отдал концы, и обиженная дама перестала с матушкой вообще разговаривать. Моя родительница страшно переживала по этому поводу еще долго…

Пока мы беседовали, за окном как-то сразу потемнело. В декабре в Москве темнеет уже в пять часов вечера. Наконец, снег перестал валить. Пятничный рабочий день медленно подползал к концу. Да и наша встреча подошла к концу тоже. Я, как смогла, изложила ему свои требования к потенциальным кандидатам. Как говаривал Никита Сергеевич Хрущев: «Наши цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!» Чтобы хоть как-то внести оживление в эту скучную беседу, я заставила себя улыбнуться этому серо-мышиному субъекту и кокетливо сказала, что была ну просто рада с ним познакомиться и надеюсь на дальнейшее плодотворное сотрудничество. Вроде бы обычные слова, но я вспомнила советы умных Танькиных книжек, учащие, что даже если у вас нет никаких далеко идущих намерений по отношению к субъекту противоположного пола и выглядит он, как крокодил (ну точно мой случай), то вам все равно надо оттачивать свои коготки и тренировать свои навыки обольщения. Именно поэтому и только поэтому я вложила в эту фразу все отпущенные мне природой (надо честно сказать, скудные) обольстительные ресурсы. Я придала своему голосу душевно мягкий тон, и мой рот изогнулся в самой приветливой улыбке, на которую я только была способна. Видно, даже этот, хоть и небольшой, потенциал подействовал на него, или даже такое внимание ему выпадало нечасто от персон противоположного пола, но неожиданно он спросил:
— Вы уже закончили сегодня свой рабочий день?

Я утвердительно мотнула головой, вспомнив, что пора перезвонить Татке и подтвердить свое присутствие на смотринах сегодня вечером.

— Еду к друзьям на вечеринку. Надеюсь, трамвайные пути не занесло снегом, и хоть к ночи я доеду до Сокола, — как-то глупо пошутила я.

— Вы знаете, я на машине и могу вас подвести, я совершенно свободен сегодня вечером, и мне это по дороге домой. Я живу на Щукинской, — просто с трудом выдавил он из себя, как застывшую зубную пасту из тюбика эту фразу.

«Да, кто бы сомневался, что ты занят чем-то романтическим в этот вечер», — как-то зло подумалось мне. Этот тип стал неожиданно вызывать у меня раздражение, так как, похоже, решил, что я с ним заигрываю. И я тоже дура. Не могла выбрать для своих экспериментальных опытов кого-нибудь посимпатичнее. И теперь как от него отвязаться? А, может, это вообще-то совсем и неплохо, если он меня подвезет. Надеюсь, не выбросит около метро, а доставит прямо к Таткиному подъезду, и мне не придется брести по снегу в темноте от трамвайной остановки к ее дому. Так что нет худа без добра, и иногда книжные советы могут принести практическую пользу. Вот какие разумные и трезвые мысли посетили мою уставшую за рабочую неделю голову. Я перезвонила Татке сказать, что еду, натянула пальто, и мы вывались с ним на освещенную рекламными огнями улицу. Его «Шкода» была удобно припаркована на стоянке почти около входной двери нашей конторы, так что и мои сапожки не много пострадали от жидкой слякоти, в которую уже превратился выпавший за сегодня первый снег.

Как я люблю ездить по вечерней Москве на машине и глазеть в освещенные окна. Меня просто так и тянет заглянуть в эти желтые, еще не занавешенные шторами прямоугольники. Подсмотреть, какая там в них обстановка, какие люстры, какая мебель и воображать мысленно, кто и как там живет. Особенно интересно заглядывать в окна старых московских домов, когда машина вот так, как сейчас, медленно скользит, останавливаясь все время в пробках по Рождественскому бульвару. С одного взгляда на люстру сразу видно, была ли квартира куплена новыми жильцами недавно и вся переделана под пресловутые «европейские стандарты» или в ней живут все еще старые жильцы, сохранившие старый быт и старые вещи. Заглядывать в окна таких квартир — это ностальгическое путешествие в прошлое. Вот, например, в этой квартире, в окна которой я заглядываю, пока наша машина стоит, зажатая в пробке с двух сторон, на кухне висит яркий оранжевый пластмассовый шар-люстра. За нее просто бились, простаивая длинные очереди в фирменном югославском магазине «Ядран» в 80-е годы. Боже, как я мечтала иметь такую люстру, сколько раз удирала с лекций из института и мчалась на другой конец Москвы в Беляево на метро, а потом на маршрутке в надежде купить ее. Сейчас даже страшно представить, на какие подвиги и ради чего я была готова идти. Но нет. Мечты так и остались мечтами. Нет у меня такой люстры. А вот жильцам этой квартиры повезло. Они ее купили тогда или достали по знакомству. Как радовало в те годы дефицита обладание такими вещами, сколько счастья было, когда удавалось их достать. Сейчас я могу пойти и купить все, что захочу, но ничего не приносит мне такой радости, какую я испытывала в то время от покупки простого резинового ежика производства ГДР. Вот он, парадокс человеческой натуры.

А вот в том окне виднеются внутри комнаты старые румынские книжные полки. У меня тоже такие. Отец с матерью купили их в 60-х годах. Это было их семейное сокровище. Я не расстанусь с ними ни за какие деньги и никогда в угоду новому модному стилю, как бы хорош он ни был. Ведь это была первая в жизни мебель, которую я увидела и полюбила. А сколько маленьких сокровищ, которые они привозили из своих журналистских командировок по стране и из-за рубежа стоит на этих полках. С каждой игрушкой связаны различные истории и воспоминания. Я так люблю на них смотреть и вспоминать рассказы родителей, где они их купили или кто им подарил эти глиняные свистульки или деревянные фигурки. Я, наверное, страшная барахольщица и просто ничего не могу выбросить. Моя жизнь захламлена всякими вещами, и, если слушать советы умных психологов, именно поэтому мне и не привалило огромное счастье в любви и семейной жизни. Все эти нежные флюиды новой счастливой жизни просто не могут пробиться через слой старых вещей, коими заполнена моя повседневность. Следуя их мудрым советам, мне давно бы надо выбросить все это на свалку, и тогда уж точно все в жизни быстро изменится к лучшему. Но даже ради встречи с прекрасным принцем я никогда не смогу отправить на помойку своего любимого резинового Микки Мауса. Это здорово, что мода на старье вернулась и называется теперь модным словом «винтаж». Раньше это бы назвали отстоем и барахлом, а теперь, если тебя спросит любимая подруга, мол, зачем ты все еще держишь эту рухлядь, ты можешь с гордостью сказать, что это никакая не рухлядь, а винтаж… И еще с умным видом добавить, что, мол, видела что-то похожее на блошином рынке Clignancourt в Париже и притом за безумные деньги. Главное, в нос произнести слово Clignancourt с небрежным видом истинной парижанки. И уверена, что твоя старая разбитая этажерка сразу покажется ей просто павловским раритетом из карельской березы.

Любовь к старому барахлу также вносит приятное разнообразие в мои выходные. Вместо того чтобы сидеть одной-одинешенькой дома в эти дни и читать книжки, я собираюсь утречком рано и еду в Измайлово на вернисаж. Там роюсь в залежах старых журналов по моде и советских игрушках. Иногда можно выудить что-нибудь и стоящее. Но главное в посещении любого блошиного рынка — это общение. Каких интересных персонажей там можно иногда встретить, какие рассказы услышать. Например, о том, как в 80-е годы кто-то из знакомых продавца, торгующего значками, купил у грузинской семьи, отъезжающей в Израиль, старую картину неизвестного художника и, поди, это оказался Рубенс… Конечно, Рубенса или даже Шагала я там не нашла, зато существующая коллекция резиновых ежиков из ГДР значительно увеличилась.

Мой спутник решил прервать затянувшееся молчание и мое изучение чужих окон и спросил, что я собираюсь делать в выходные. Было совершенно очевидно, что, несмотря на свою профессию, которая предполагала навыки свободного общения и, я бы сказала, определенную развязность, в личном общении он был достаточно скован. Видно было, что он не знает, как завязать беседу. Я решила помочь бедняге и подробно рассказала о своих вылазках в выходные на Вернисаж. Он неожиданно очень оживился и сказал, что тоже любит там бывать. Он собирает еще с детства старые карманные календари, и его коллекция насчитывает уже 20 тысяч штук. Боже мой, кто бы мог подумать, что у него такие высокие увлечения. Хотя мою коллекцию резиновых ежиков тоже нельзя отнести к разряду коллекционирования предметов высокого искусства. Но все-таки лучше, чем календари. Хотя каждому свое… Ну, а Остапа уже понесло, и новый приятель стал подробно рассказывать, как трудно найти старый карманный календарь в хорошем состоянии и как он горд своей коллекцией. Оказывается, о нем, то есть о его великолепной коллекции, даже был репортаж в журнале «Коллекционер». Его просто распирало чувство гордости за свои календарные сокровища. Да, а мне даже и похвастаться было нечем. Ни тебе Рубенса, ни тебе Шагала, и о моих ежах ни один журнал, даже не такой известный, как «Коллекционер», не написал ни строчки. Не мешало бы и мне засветиться хоть где-нибудь со своей коллекцией резиновых ежей. Как бы замечательно на фоне их веселых мордочек смотрелось бы мое фото. Может быть, и заметил бы меня там какой-нибудь потенциальный ухажер на радость подруг и матушки.

Как-то незаметно за разглядыванием чужих окон и высокоинтеллектуальной беседой о трудностях коллекционирования мы с ним доехали до Сокола. Машина свернула на улицу Алабяна, а потом завернула на Малый Песчаный переулок. Я так люблю этот район Москвы. В нем остались еще старые деревянные дома поселка Сокол, которые как-то непостижимо дожили до конца сегодняшних девяностых. Здесь как будто встретились разные эпохи. И дома начала 20 века, и сталинские монолиты, и кирпичные типовые дома семидесятых годов. У одного из этих розовых кирпичных домов наша машина вдруг резко затормозила. Почти перед нами, уже перейдя дорогу, видимо поскользнувшись упал в снег мужчина. Мой спутник немедленно выскочил из машины. Я тоже поспешила ему на помощь. Это оказался очень пожилой мужчина, и, к счастью, он был в сознании. Похоже, он сильно ударился при падении. Может быть, и сломал что-нибудь себе. Мы увидели вдалеке в маленьком скверике между домами скамейку и решили, что нам надо перетащить его с проезжей части дороги именно туда. Это было совсем не легко. С огромным трудом подняв его, мы буквально почти волоком доволокли его до этой скамейки и усадили там, предварительно расчистив, как смогли, липкий снег. Надо было срочно вызывать скорую помощь, что я немедленно и сделала, пока мой почти уже друг из кадрового агентства поехал отгонять машину с проезжей части. Да, пятничный вечерок начался не так, как планировался. Смотрины потенциального жениха превратились в спасение пострадавших на скользких и неочищенных московских дорогах.

Как ни странно, но скорая помощь приехала почти сразу. Прошло каких-то пятнадцать минут всего. Они быстро его осмотрели. Мужчина с трудом мог говорить. Вроде переломов не было. И обычная проблема всех пожилых, сломанная шейка бедра, тоже не имела места быть. Cлава богу! Но у него была большая кровавая ссадина на ноге и давление было очень высоким. Рану на ноге врачи обработали, от высокого давления сделали укол. Для отправления в больницу не было медицинских предписаний, но служители Асклепия настоятельно рекомендовали постельный режим и покой несколько дней. Но сначала нашего больного надо было доставить в этот самый покой и постель, а это было совсем не просто. К счастью, он жил совсем рядом — в сером большом кирпичном доме, который виднелся из-за деревьев. Он был в полном сознании, мог говорить, вот только передвигаться почти не мог. Наша доблестная медицина помогла и здесь. Нас всех поместили в машину скорой помощи и подвезли прямо к подъезду его дома. Это был большой серый дом постройки годов 50-х, как говорят в народе, сталинка. Два одинаковых девятиэтажных дома объединял приятный садик, который даже зимой выглядел уютно. Можно представить, как хорошо сидеть здесь под тенью деревьев душным летним июльским вечером. Мы поместили нашего больного на носилки, и врач с моим товарищем легко внесли его в подъезд. Подъезд был просто огромным, по сравнению с привычными нам подъездами обычных московских домов. Похоже, дом строился для средней партийной или военной элиты 50-х годов. Ведь в номенклатуре элиты, как и везде, тоже есть свои уровни. В центре живут высшие чины, в прекрасных домах, как этот, но на окраине чины поменьше, ну а маленькие сошки обитают в кирпичных домах экстра-класса где-нибудь в районе Молодежной или Филях. Интересно, как наш подопечный заслужил обитать здесь. Что он сделал такого для родной державы?

Нужная нам квартира находилась на седьмом этаже. Я открыла переданным мне хозяином ключом дверь, солидную и массивную, как и все в этом доме. За ней скрывалась двухкомнатная квартира. Из просторной прихожей была видна большая комната с огромным и непривычным для Москвы эркерным окном. Мы перенесли больного в небольшую комнату-спальню, больше напоминающуюбиблиотеку или кабинет, так как вдоль всех стен располагались стеллажи с книгами и стоял небольшой письменный стол. Уложив больного на низкую кушетку, медработники, пожелав скорейшего выздоровления, быстро удалились из квартиры и из нашей жизни.

— Мне очень неудобно, что я отнял у вас столько времени, — сказал пожилой мужчина. — Огромное вам спасибо, я просто не представляю, что бы я делал без вас. Совсем стал стариком. Да и грех жаловаться. Ведь без малого уже девяносто лет. Кто из моего поколения дополз до такого срока? Совсем немногие…

— У вас есть близкие, кто может позаботиться о вас, — спросила я.

— Нет, никого нет. Дочь с мужем работают за границей. За мной присматривает социальный работник. Приходит три раза в неделю. Я пока на своих ногах и стараюсь обслуживать себя сам. Вот пошел сам в магазин и упал. Все время переоцениваю свои силы. Никак не могу привыкнуть к мысли, что я беспомощный старик и уже мало что могу без посторонней помощи. Мне так тяжело и непривычно зависеть от кого-нибудь. Так грустно чувствовать себя немощным.

— Если хотите, то я останусь у вас сегодня вечером, — совершенно неожиданно для себя самой вдруг сказала я. — У меня как раз сегодня свободный вечер выдался.

При этих словах кадровый консультант удивленно взглянул на меня. Он, конечно, не забыл, что я собиралась провести этот вечер совершенно в другом месте.

— Мне будет спокойнее знать, что вы в порядке, — продолжила я свою мысль. — Вы же пока не можете себя обслуживать. А завтра мы попросим прийти к вам социального работника.

Пожилой мужчина внимательно посмотрел мне прямо в глаза. Что-то было в его взгляде… Нет, не могу точно описать… Как будто через меня прошел рентгеновский луч… Словно он сразу все про меня понял и узнал все, что у меня внутри, за одну долю секунды… Но мне это было совершенно не неприятно. Наоборот. Мне показалось, что между нами протянулась невидимая нить… И эта нить — доверие.

— Огромное спасибо, мне действительно это очень поможет сегодня, если, конечно, вас это не затруднит, — просто сказал он. — Ну, давайте знакомиться. Меня зовут Дмитрий Иванович.

— Наталья Алексеевна, зовите меня просто Наташа, — сказала я.

— Андрей Яковлевич, — представился и мой спутник. — Я помогу Наталье, у меня тоже свободный вечер сегодня.

— Ну вот и отлично, спасибо, что помогли мне, и спасибо, что остались со мной сегодня. Мне как-то неспокойно после этого падения. Хотя мне, пережившему такую страшную войну, уже должно быть абсолютно спокойно от таких пустяков, — грустно заметил Дмитрий Иванович.

Я пошла на кухню отнести продукты в холодильник и заодно перезвонила Татке сказать, чтобы она не ждала меня сегодня вечером к себе. Эта новость, надо сказать честно, совершенно не оставила ее равнодушной. Трудно представить, что такого особого можно сказать за три минуты разговора, но сегодня все шло как-то совершенно ненормально. И такая воспитанная и державшая себя всегда в руках и рамках суперповедения Татка сегодня явно сошла с рельсов. Мне было высказано, что потенциальный жених сидит у нее дома уже битый час и что именно мне, а не ей надо развлекать его все это время. Что это мне, а не ей надо озаботиться тем, что годы бегут вперед, а личная жизнь совершенно не устроена. И что это я, а не она должна стоять на ушах, чтобы изменить эту печальную ситуацию. Но когда она все делает возможное, чтобы помочь, я даже не соизволю сделать хоть какие-нибудь усилия со своей стороны, то есть просто прийти и взять то, что она поднесла мне на блюдечке с голубой каемочкой… Я пыталась вставить в эту тираду хоть слово, чтобы объяснить толком, что же случилась, но Татка не давала мне даже секунду, чтобы сделать это. Надеюсь только хоть на то, что она ушла в такое пространство своей большой квартиры, что потенциальный жених не слышал нашу с ней беседу.

Как могла, я завершила сей неприятный для нас обеих разговор и вернулась к ожидавшим меня мужчинам.

— Давайте ужинать, Наташенька, — сказал Дмитрий Иванович. — Там в холодильнике есть нарезки. Если вас не затруднит, то можно поджарить картошку. Пакет с ней стоит около окна на кухне. В холодильнике есть помидоры и огурцы. У нас будет сегодня пир.

— Вот и отлично, — как-то сразу оживился Андрей Яковлевич. — Отдыхайте, Дмитрий Иванович. А мы с Наташей пойдем хозяйничать на кухне, если вы не возражаете?

— Да куда мне возражать, мое дело теперь стариковское, только просить и слушаться, — горько пошутил Дмитрий Иванович.

Мы вдвоем удалились на кухню. Я взяла из холодильника овощи и стала резать салат. Андрей стал чистить картошку и делал это очень быстро и совершенно профессионально. Наверное, или в армии наловчился, или жена гоняет дома. Я тут подумала, что совершенно ничего не знаю о его семейном положении и вообще о личной жизни, кроме того, что он собирает свои дурацкие карманные календари. Интересная история. Вообще какая-то нереальная ситуация. Стою на кухне и готовлю ужин с мужиком, о котором ничего не знаю. То есть знаю только, что он работает в крупном кадровом агентстве, собирает карманные календари и свободен сегодня вечером. И стою, и даже не только стою, но и хозяйничаю на кухне человека, о котором в жизни ничего не слышала еще час назад. Кто бы мне сказал, никогда бы не поверила. Такие вот приключения могут случиться в жизни таких в сущности серых особ-сироток и шняг, как я… Но хотя бы надо познакомиться с этим субъектом Андреем Яковлевичем поближе, если судьба свела нас вместе на одной чужой кухне при совместной чистке картошки…

— Андрей Яковлевич, можно я буду называть вас просто Андреем, раз уж мы волею судеб готовим вместе ужин, — сказала я. — Вы просто прекрасно чистите картошку, вот, наверное, радость вашей жене. Где вы это так наловчились, в армии?

— Да, в армии. Мне ведь частенько приходилось это делать за годы службы. Я ведь служил после окончания военно-морского училища в Калининграде на Дальнем Востоке и ушел из армии в звании каптри, то есть капитана третьего ранга. И хвалить меня некому, так как я не женат.

— Каптри, вот тебе и раз, — сказала я вслух, а про себя подумала, что Татка просто умерла бы от радости. Такой жених! Каптри и не женат! Так это просто находка для ее послужного списка матримониальных услуг, предлагаемых мне. — А почему ушли из армии и почему не женаты, — продолжала я допрос тоном, которым, наверное, фашисты пытали бедную героическую Зою Космодемьянскую.

— Ну, Наташенька, мне придется тогда рассказать вам всю свою жизнь, — с улыбкой ответил он. — Всю свою жизнь, которая переплелась с жизнью все нашей страны в конце 80-х и начале 90-х годов, к концу которых мы с вами подходим в этом месяце… Я ведь служил во Владивостоке и был, как нас в шутку называли, ллойдовским капитаном. Называли нас так, потому что мы получали прекрасное образование в советское время. Нас учили английскому и французскому языкам и многому чему еще. А когда вся страна развалилась и стало понятно, что на флоте и во Владивостоке делать более нечего, я принял одно из самых тяжелых решений в своей жизни. Уйти из флота, не видеть более моря, без которого не мыслил свою жизнь. Ну и перебраться в Москву. Работу здесь можно было найти достаточно легко. Купил себе квартиру на Живописной улице на Щукинской и нашел работу в международной компании, которая занимается подбором кадров для иностранных компаний. Помогло знание языков и психологии, которую я изучал. Вот так и живу. Вижу из окна теперь не море, а сонную Москву-реку. Слабая замена. Но зато есть стабильный заработок. А не женился до сих пор по самой глупой причине. Я совершенно не понимаю то, что называют женской логикой. Видно, юность провел в основном с мужчинами и не научился понимать женщин. Хотя кто может сказать, что понимают женскую логику?

— Вот-вот. Как говорят: отсутствие логики есть женская логика, и она создана для того, чтобы сошла с ума мужская психика, — парировала я известной шуткой.

— Когда я еще ходил в плавание, была у меня невеста, — продолжал он, улыбаясь, видно, моей шутке. —Все шло замечательно, у нас были прекрасные отношения. Я баловал ее, привозил из-за рубежа всякие шмотки и вообще считался по тем временам престижным женихом. И вдруг в один день, когда я был в море, от нее приходит такое сообщение: «Выхожу замуж, счастлива. Береги себя. Люблю. Целую. Люда». Вот тебе и женская логика. Верите, Наташенька, надрался я тогда вечером страшно. Никогда я так не напивался. Ни до, ни после этого случая. Да не один, а почти со всей нашей командой. Это они со мной из солидарности, как говорится, за компанию переживали. Что с нами сделал капитан за это наше самоуправство, до сих пор страшно вспомнить. Его воспитательная работа навсегда отбила у меня охоту и так напиваться, и понимать женскую логику…

— Да, нет повести печальнее на свете, но это не конец всего, какие ваши годы. Научитесь еще понимать нас, женщин. Мне тоже всегда трудно понимать мужчин, — сказала я. — Я иногда просто страстно желаю, чтобы к мужчинам прикладывали инструкцию по их использованию. Ну почему до сих пор до этого еще никто не додумался. Вот знакомишься мужчиной, а он тебе раз — и выдает приложенную к нему инструкцию по использованию. И никаких проблем, никаких сюрпризов. Все четко и ясно. И ты знаешь, как тебе действовать и что говорить. Здорово, правда?

Мы громко оба засмеялись, представив подобную картину. Чистка картошки, а также ее жарка и приготовление салата тем временем были закончены. Андрей поставил около кровати Дмитрия Ивановича небольшой журнальный столик, и мы водрузили на него миски с салатом и жареной картошкой, а также маленькие тарелочки с нарезками ветчины и колбасы и с солеными огурчиками, которые нашли в холодильнике. Высокие хрустальные стаканы с апельсиновым соком довершили сервировку стола. Ну просто пир горой.

— Да так и маршал Рокоссовский не едал, — пошутил Дмитрий Иванович. — Может, к такому столу вы хотите красного вина? А то у меня есть в запасе бутылочка. Я-то сам уже давно не пью. Доктора запретили уже лет так десять назад. Все удовольствия жизни уже стали не доступны. Это, наверное, плата за долгую жизнь.

— Нет, что вы. Я за рулем, мне нельзя, — сказал Андрей. Я тоже вежливо отказалась. Еще не хватало одной пить, когда мужики этого не делают и смотрят во все глаза, как ты взбодряешься красненьким в одиночку.

— Давайте мы посадим вас ближе и удобнее к столу, и я помогу вам надеть домашние тапочки, — сказала я Дмитрию Ивановичу. — Так вам будет намного удобнее.

Мы сели к нашему маленькому столу и принялись за трапезу. Беседа текла легко. Мы все вместе шутили, говорили о своей работе и о встрече предстоящего Нового года, который был уже очень близко и совпал в этом году с переходом в новое тысячелетие. Что там в этом новом веке ждет всех нас? Хотелось бы, только хорошее. Мне вдруг стало как-то тепло и душевно в этой компании, как не было уже давно… Наверное, не было, по большому счету, с той поры, когда еще был жив папа и мама была с нами, а не в своей Испании и в своей новой жизни с новым мужем. Было такое странное чувство, что я знаю обоих мужчин уже очень давно, что мы старые друзья и были всю жизнь вместе.

Я увидела прямо перед собой на книжной полке фотографию молодой женщины. Ее глаза смотрели радостно, светлые волосы были причесаны по моде 50-х годов.

Дмитрий Иванович заметил мой взгляд.

— Это моя жена, — сказал он. — Тонечка. Мы познакомились с ней во время войны. Именно ей я обязан своей жизнью и тем, что я сегодня могу сидеть вот за этим столом здесь с вами.

— Cтранная это вещь, человеческая память… Все было в жизни… Прошел через такой ужас, что и вспоминать страшно. И это все ушло. Нет, не забылось, но как-то затуманилось, ушло как бы за горизонт. Перестало болеть. А память больше хранит то, что было хорошего и светлого в жизни… И это, наверное, правильно… Ведь если хранить и так же остро чувствовать боль и ужас, как тогда, то, наверное, можно сойти с ума… Вот мозг наш человеческий и не допускает этого, ставит как бы заслоны плохим и тяжелым воспоминаниям, а все, что было хорошее, оставляет… Вспоминаешь и радуешься… И все еще живешь… Ну и, конечно, любовь. Жизнь продолжалась и на войне и как-то особенно остро, я бы так сказал… Может быть, это было от того, что понимаешь, что завтра можешь умереть. И что самое удивительное, что на войне такие случались вещи, которые сейчас, спустя много лет, кажутся совершенно нереальными. И иногда при всем трагизме войны происходили просто комические и совершенно невероятные истории. Со мной лично было несколько таких. Со стороны они кажутся рассказами, готовыми для фильмов о Бонде, но иногда в реальной жизни происходят вещи даже более фантастичные, чем в американских боевиках.

— Может, расскажете, — робко попросила я.

— Если у вас есть время, то охотно расскажу, — согласился Дмитрий Иванович. — Одна из них случилась со мной почти в начале войны. Служил я тогда в отдельном разведотряде Черноморского флота. После уничтожения вражеского десанта под Измаилом мы отошли с боями в Севастополь. Немцы тогда из всех сил рвались к нему. Они стягивали туда все новые и новые дивизии. Несколько раз штурмовали они город, и все безуспешно. Как только они начинали новую атаку, совершенно выжженная севастопольская земля, на которой и представить что-нибудь живое было трудно, отвечала им огнем. Часто бои переходили в рукопашные схватки. Нелегко нам приходилось тогда, скажу я вам…

В эти тяжелые дни наше командование особенно нуждалось в разведданных о положении врага. И именно нашему отряду была поставлена задача перейти линию фронта, зайти в тыл противнику, чтобы добыть эту информацию. А как это сделать? Несколько раз пытались мы перейти линию фронта, но немцы стояли буквально плечо к плечу, и пройти мимо них незамеченной и мышь не смогла бы. Тогда нам пришла мысль, что если нельзя пройти в тыл к немцам по суше, то надо попытаться сделать это по воде. И вот теплым июньским вечером из Балаклавской бухты вышли на веслах две шлюпки — шестерка и четверка — с восемнадцатью нашими разведчиками, среди которых был и ваш покорный слуга. А командовал нами старший лейтенант Николай Федоров. Потрясающий был человек, никогда его не забуду. Вроде тихоня такой, а такая в нем внутренняя сила была, такой крепкий дух, что и словами не передать. Именно он принял решение уйти подальше в море, чтобы потом с наступлением темноты подойти к берегу и высадиться примерно в районе мыса Кикиениз, чтобы избежать неприятной встречи с вражескими торпедными катерами.

И вот плывем мы все дальше от берега в открытое море, чтобы там дождаться темноты, как вдруг прямо перед нами из моря всплывает вражеская подводная лодка. Мы просто онемели в первую секунду, как увидели ее. Это была итальянская подводная лодка Десятой флотилии под командованием господина В. Боргезе, как я узнал уже значительно позднее. Она открыла по нам огонь. Силы явно были не равны. Но наш первый испуг уже прошел, и мы из двух своих лодок открыли по противнику дружный и меткий ответный ружейно-пулевой огонь. А потом произошло то, чему я в первую секунду даже не смог поверить. Но мои глаза меня не обманули, нет. Подводная лодка завиляла и, меняя курс, стала быстро удаляться к берегу. Получив первый и сильный отпор, итальянские вояки трусливо бежали с поля боя. Трудно представить себе, но факт остается фактом: две простые шлюпки на веслах прогнали с поля боя боевую подводную лодку. Ну чем вам не история для Бонда?

— Да, — сказал Андрей. — Поверить в такое трудно. Я сам как моряк в прошлом с трудом могу себе это представить.

А я, ну что сказать про меня? Я просто застыла с открытым ртом… Моих ограниченных знаний военной техники все же было достаточно, чтобы представить себе удирающую подводную лодку от двух простых шлюпок с веслами… Прямо фантасмагория какая-то…

— И тем не менее это было на самом деле, — ответил Дмитрий Иванович Андрею. — Кстати, я читал уже в конце пятидесятых годов мемуары этого господина Боргезе. Описывая без всякой скромности свои «героические подвиги» и восхваляя себя, как тетерев на току, он становился очень лаконичным, когда дело доходило до описания действий Десятой флотилии против советских моряков. Описывает он и наше сражение, заменив, совершенно непонятно почему, подводную лодку двумя торпедными катерами. Мол, два итальянских торпедных катера «завязали бой» с двумя русскими шлюпками, при этом катера получили повреждения, а один из его сержантов был ранен. И все. Видно, правду было стыдно писать.

Но для нас это был еще не конец истории. Спустя полчаса после того, как подводная лодка трусливо покинула поле боя, а мы только успели перевязать своих раненых товарищей и еще немного отойти в море, появился немецкий катер-охотник, вооруженный кроме пулеметов, еще и артиллерией. Очевидно, бежав позорно с поля боя, итальянские вояки призвали на помощь своих «старших братьев», полагая, что им удастся справиться с нами лучше, чем получилось у них самих. Немцы решили расстрелять наши шлюпки, не подвергая себя самих опасности, и поэтому открыли огонь с большой дистанции. Но они явно не отличались особой меткостью. Их снаряды или не долетали до наших шлюпок или падали в море позади нас. Но как только они подошли к нам поближе, чтобы в дополнение к своей артиллерии еще использовать и пулеметы, мы обрушили на них со своих лодок весь огонь наших пулеметов и автоматов. Страшный это был бой. Много моих товарищей было ранено. Получил тяжелое ранение и я сам. Около получаса сражались мы. Восемь раз за это время бросались немцы в атаку и восемь раз вынуждены были отступать. Когда у нас стали заканчиваться боеприпасы, наш командир дал приказ, и шлюпки пошли в атаку на немецкий катер, чтобы забросать его гранатами.

И тут произошло то, чему я опять не смог поверить в первую минуту, — немецкий катер начал отступать. Но это было именно так. Немцы уходили все дальше и дальше к берегу, огрызаясь короткими выстрелами. Как мы кричали наше матросское «Ура!», слышали бы вы тогда…

Не теряя времени, мы воспользовались плодами этой второй победы, ведь немцы могли выслать еще несколько катеров, а патронов у нас уже не было. Все, кто не был ранен, сели на весла, и наши две шлюпки, направившись в сторону Севастополя, пришли уже без приключений к своим в Балаклавскую бухту.

—А что было потом? — совершенно в унисон спросили мы вместе с Андреем, потрясенные рассказом Дмитрия Ивановича.

— Потом? Помню, после войны смотрел я замечательный фильм об адмирале Нельсоне и леди Гамильтон. Так вот там в конце фильма героиню спрашивают: «А что было потом?» А она отвечает: «Не было потом, не было после». А вот в моей жизни много чего было потом… Всего не расскажешь за один вечер. Но после нашего возвращения я попал в госпиталь в Макапсе. Это был маленьких поселок, расположенный между Туапсе и Лазаревской. Там я и встретил свою Тонечку. Она была медсестрой в этом госпитале. Совсем еще молодая девчонка. Но как самоотверженно она заботилась о нас, как помогала хирургам при операциях. Она меня и выходила. Даже врачи, которые меня оперировали, верили с трудом, что я выживу после своих ранений. Но я выжил и даже вернулся в свой отряд.

Именно там, в Макапсе, мы полюбили друг друга и пронесли это чувство через всю нашу нелегкую жизнь. Потом мы старались каждое лето выбраться туда хоть на неделю, в те прекрасные места, где мы впервые встретили друг друга. Это была наша семейная традиция. Ну это было уже значительно позже, после войны. А вот осенью 42-го года, после выздоровления, меня и других ребят из нашего отряда направили туда, куда мы и представить не могли, — на перевалы Главного Кавказского хребта. Мы ведь моряки, а горы хоть и похожи на море, как сказал поэт, но все же это совсем другое. Тут нужна совсем другая подготовка. Но время тогда было такое, что приходилось быстро всему учиться. Многие из нас, в том числе и я, и гор-то до этого момента никогда в жизни не видели. Но, как говорится, где наша не пропадала и не боги горшки обжигают, и стали мы учиться, как пользоваться кошками и альпенштоками. Одели новые для себя теплые альпийские костюмы, а из старой одежды оставили только свои матросские полосатые тельняшки. Куда же нам, морякам, без них? Наши ребята шутили, что уже узнали, чего стоят гитлеровские моряки, и теперь надо посмотреть и на его легендарных альпийских стрелков. Но это уже совсем другая история.

— Как же потом сложилась ваша боевая жизнь? — спросила я Дмитрия Ивановича.

— Много чего случилось, и хорошего, и тяжелого, так за один вечер не расскажешь, — сказал он. — Как-нибудь расскажу вам все-все. А пока давайте пить чай. Брал я и Будапешт в знаменитом отряде Бороды. Наш разведотряд добыл тогда карту минных полей на Дунае, и благодаря этому был предотвращен подрыв кораблей Дунайской флотилии. Об этом потом и фильм сняли, «Разведчики» называется, с Леонидом Быковом в главной роли. А сам Борода, Калганов Виктор Андреевич, так это вообще человек-легенда. Он после войны тренировал дельфинов, чтобы использовать их в военно-морском флоте. А умер так нелепо. Представляете, прошел все военные испытания, мать его получила на него шесть похоронок, но он жив остался. А поехал на съемки документального фильма в Киев, там простудился и умер… Вот такая история.

А я в Будапеште встретил Тоню снова. Она тоже была в нашем отряде. Тогда я уже точно понял, что нет мне жизни без нее. Представляете, война идет, смерть вокруг каждый день уносит близких тебе друзей и боевых товарищей, горе, страдание вокруг, а у тебя сердце поет и так жить хочется… И понимаешь, что нельзя думать о счастье, что не время сейчас для него, что в любой момент может твоя жизнь оборваться. И не только твоя, но и твоей любимой. Несколько раз и меня, и ее ранило в наших операциях. Но мы оба остались живы, а так повезло совсем немногим. Уже после войны нашел я Тонечку. Она поступила в медицинский институт, но стала не хирургом, а педиатром. Мы прожили с ней счастливую жизнь вместе, дай бог всем так прожить. В любви и согласии, как говорят. Хотя найти ее после войны мне было совсем не легко. Меня оставили служить в Австрии и не демобилизовали после войны. А Тоня поступила в медицинский институт в Питере. Там я ее и нашел. Вот вам такая романтическая военная история.

— Очень хорошая история, — сказала я. — И главное, что со счастливым концом.

— Что редко случается в реальной жизни, а не в фильмах, — добавил Андрей. И неожиданно сказал. — Можно, я завтра днем к вам заеду, Дмитрий Иванович? Помогу по хозяйству, мне это несложно, и живу я совсем близко он вас.

— Ну, если не сложно, то заезжайте. Мне старику будет веселее, — ответил тот.

— Я бы тоже хотела взять над вами шефство, если, конечно, можно, — сказала я. — А то все Андрей да Андрей. Иногда в доме нужна и женская рука.

— Конечно, приезжайте, приезжайте оба, когда сможете и захотите. Вот, запишите мой телефон, — сказал Дмитрий Иванович.
Этот сумасшедший день подходил к концу. Я посмотрела на часы. Было уже почти двенадцать ночи… За окном снова повалил снег. Боже, как быстро прошло время. За беседой я не заметила, как проскочили эти часы.

Мы с Андреем вышли из подъезда на морозный воздух.

— Я вас подвезу домой, — сказал он. — Я сегодня работаю вашим шофером.

Мы быстро доехали до моего дома по почти безлюдной Москве. Снег перестал валить, и очистительные машины работали вовсю. Московское градоначальство показывало москвичам, что к зимнему сезону оно готово. В этом году снег не застал нас врасплох, как обычно. Не знаю почему, но наши городские власти всегда реагируют на приход снежной зимы с таким удивлением, будто Москва лежит не в зоне рискованного земледелия, где снег зимой — обычное явление, а где-нибудь в тропических широтах.

Почти всю обратную дорогу мы молчали. Я все время думала о необычной встрече с Дмитрием Ивановичем и о его рассказе. Мне кажется, и Андрей думал о том же.

— Если не возражаете и хотите, конечно, то завтра утром можно созвониться и поехать вместе на блошиный рынок в Измайлово, — сказал Андрей, когда машина остановилась в переулке около моего дома.

— С удовольствием, — удивляясь сама себе, сказала я… — Хочу посмотреть на вашу охоту за календарями. А потом я бы заехала к старику. Болит как-то о нем душа.

— Ну вот и отлично. План на завтра есть, — ответил он.

Дома, быстро раздевшись и приняв душ, я юркнула в постель. Она привычно обдала меня негой и холодом льняных простыней. Обожаю постельное белье высокого класса. Это та маленькая роскошь, от которой я никогда не откажусь и не заменю свои пододеяльники с Крестецкой строчкой на сатиновое барахло из Ikea.

Но сон не шел, и память опять и опять возвращала меня к приключениям сегодняшнего дня, военным рассказам старика и к странному чувству, что я знаю Андрея уже давно. Я вдруг вспомнила, что не хотела утром вылезать из постели и мечтала провести в ней весь этот день… Какой ужас, если бы я так и сделала и ничего из того, что случилось со мной за сегодня, тогда бы не произошло… Ни встреча со стариком, ни встреча с Андреем… Нет, нет и нет. Я не позволю глупым и беспочвенным мечтам залезать в мою дурную голову. Уж точно в двух вещах умные Таткины книжки правы: не надо забивать свою голову неопределенными и неясными мечтами и ломиться в дверь, которая закрыта для вас. В нужный момент все двери откроются сами… Может, именно сегодня эта заветная дверь и открылась для меня? Кто может знать? Как говорят немцы: поживем, чайку попьем…

Главное, что завтра мы пойдем с Андреем вместе на блошиный рынок. Представляю, как удивятся мои старые продавцы резиновых ежиков, когда увидят меня впервые там вместе с мужчиной. Я просто мысленно увидела, как вытянутся их лица.

А потом мы вместе поедем к Дмитрию Ивановичу. И мне снова будет так тепло, уютно и надежно рядом с ним, как было сегодня.

А Покровка была тиха в эту декабрьскую ночь. И я вдруг подумала, что Андрей даже не спросил меня, замужем ли я, и, может, собираюсь взять мужа с собой на рынок. Наверное, мой вид отметал всякую мысль о том, что я могу быть семейной дамой. Или он как психолог и, хоть бывший, но все-таки ллойдовский капитан определил опытным взглядом, что я, по сути своей, есть сиротка или шняга, что в общем одно и то же…