ЕЛЕНА МАЛОЗЁМОВА

УЖ ЗАМУЖ НЕВТЕРПЁЖ

Рассказ

Февраль. Достать чернил и плакать!

Писать о феврале навзрыд…

                                 Борис Пастернак

— Ветер с моря дул, ветер с моря дул, нагонял беду… — тихо мурлыкала себе под нос Татьяна, разглядывая законченный этюд.

— Ну да, тут ты права. Погодка в Одессе в феврале аховая, — вздохнув, согласилась с ней однокурсница и подружка Юля. – Хоть бы одним глазком снег увидеть. Всё ветер сдувает. – Она печально глянула за окно, вздохнула и нанесла последний мазок на холст. Затем потянулась и тоже тихо и жалобно затянула: — И сказал мне ты, и сказал мне ты: больше не приду, больше не приду… — она слегка призадумалась и вдруг выпалила: — Слушай, а пойдём сегодня на день рождения к одному Ноликовскому знакомому! Он тоже инженер, работает с Ноликом в одном отделе! Хороший мужичок, с мамой живёт, женат не был. Всё, как тебе надо, а?

Татьяна возмущённо дёрнула плечом и тряхнула гривой пшеничных волос, мол, вот ещё! Уже третий год у неё тянулся вялотекущий роман с курсантом Одесского лётного училища, сирийцем Самиром. Будущий лётчик и гордость сирийской армии происходил из небедной дамасской семьи, жил широко и приучил к тому же Татьяну. Он снял ей милую квартирку недалеко от художественного училища, заваливал джинсами, дублёнками и другими модными и так необходимыми молодой девице вещичками, водил по шикарным ресторанам и забивал холодильник продуктами. Да и сам жил там же, насколько ему позволял полуказарменный устав. Так что, обоим это было вполне удобно.

Сама Таня прибыла на учёбу в Одессу из вечно заштатного городка между Киевом и Одессой. Про него почему-то никто никогда и ничего не знал, часто даже названия такого не слышали, хотя он гордо именовался областным центром. Город был милым, пыльным, но уж больно тихим, поэтому молодой и амбициозной будущей театральной художнице Татьяне совершенно не светило возвращение домой. Но и Одесса ей тоже не светила. Все большие и малые одесские театры, как и киностудия, были забиты художниками, гримёрами-пастижёрами, костюмерами и бутафорами под завязку. Через пару месяцев должно было состояться распределение, и куда кого пошлют, никто не знал. Страна большая, театров много. Особенно Татьяна боялась слова «север». А вдруг это будет Архангельск? Или Якутск!? От этих холодных названий Таня сама холодела и превращалась в Снегурочку.

А Самир замуж не звал. Он был нежен, внимателен, добр и щедр, но тему дальнейшего их совместного или раздельного существования тщательно избегал. Вот сейчас он вернётся из отпуска и этот вопрос Таня вынуждена будет ему задать. В принципе, можно было и не спрашивать. Всё и так ясно. Но сделать это всё-таки было надо, потому что не задать этот вопрос было как-то не по-женски. Три года как-никак были вместе. Она не собиралась устраивать Самиру слёзных сцен, но поставить все точки над положенными буквами было необходимо. Да и интересно: что-то же он будет говорить.

Печально было двадцатилетней девушке возвращаться снова в полузабытую и полунищую жизнь без богатого восточного принца, но, что поделать, не судьба.

— Ну, так что, надумала? — спросила Юля. —  Поехали, хотя бы развеешься.

И Татьяна согласно кивнула: а, собственно, почему нет? Почему обязательно ей дома сидеть? Они заскочили в трамвай и пристроились у заднего окна. Таня задумчиво смотрела на проплывающий мимо город:

— Уплывает, проплывает мимо. Скоро совсем уплывёт…

— Вот именно, — строго сказала Юля. — О чём ты только думаешь? Не заберёт тебя твой принц в свою Персию, забудь!

— Это не Персия, это Сирия, — привычно парировала Таня.

— Ой, да какая разница! Однофигственно. Я вообще не пойму, как вы с ним разговариваете? Он же ни бум-бум по-русски, а ты — по-арабски! Как можно говорить о какой-то любви, не зная толком человека?

— Так он же уже давно в Союзе, немного научился…

На самом деле, это было слегка странновато и для самой Татьяны. Поулыбались друг другу на открытой террасе кафе на Приморском бульваре, прошлись немного по городу, и как-то очень быстро оказались в незнакомой гостиничной койке. «Я тебья лублу» — вспомнила Таня перековерканные русские слова своего неожиданного любовника. Неправильно всё, конечно. Но она об этом мало задумывалась, ведь так удачно складывалась её жизнь в Одессе. Да и будущее рисовалось радужным. Поначалу.

Уже потом Таня сопоставила два и два и поняла, что кроме нескольких фраз про любовь и куда пойти, чтобы продолжить знакомство, её прекрасный принц по-русски ничего не знал и знать не стремился. Он и эти-то пару фраз или специально заранее выучил, или уже раньше использовал при знакомствах, но  больше  особо ни в чём не нуждался при общении с Татьяной. И её своему родному языку не учил, только определённым фразам. Усмехнулась. Печально, но теперь она это хорошо понимает…

— Маловато будет для любви-то. Вот познакомишься с Валерой, с его мамой…  — донёсся Юлькин голос. — У него мировая мама, бывший косметолог. Они в Киеве жили, а потом Валеркин отец, заслуженный генерал умер, и они переехали сюда. Но вообще-то Руфина Николаевна хочет в Крыму поселиться. Она родом оттуда. Ну, в общем, сама всё увидишь. Приехали!

Девчонки выскочили из трамвая и тихонько пошли вдоль домов по улице имени какого-то неизвестного им академика. Татьяна тут раньше не бывала. Пересыпь. Старый одесский район. Добротные строгие каменные дома смотрелись куда солиднее разудалых дворцов-красавцев на Дерибасовской и Пушкинской. От этих домов веяло покоем.

На звонок откликнулись сразу несколько голосов. В открытой двери появились две фигуры: пожилая женщина и тёмноволосый кучерявый молодой мужчина.

— Ах, Юлечка, здгавствуй! А Нолик с Валегиком уже полчаса как дома. А это что за кгасавица с тобой? Валегик, посмоги, какая кгасавица! Пгоходите, пгоходите!

Молодой человек галантно помог снять пальто, придерживая ногой непонятно что делающий в прихожей гоночный велосипед. Валерий проследил за её взглядом и улыбнулся:

— Это мой авторанспорт. Я на нём и зимой и летом езжу. В Одессе хорошо, снега почти нет, не то, что в Киеве. А у меня велосипед — это вторая любовь. Первая – джаз, рок-н-рол, — опередил он Танькин вопрос. Хотя, впрочем, её мало интересовали предпочтения малознакомого мужчины. Но раз уж она здесь, в его доме, на его дне рождения, надо изображать заинтересованность.

Вдоль стены, противоположной вешалке, стояли в несколько рядов разнокалиберные коробки. Верхние явно открывались, а нижние были крепко перевязаны и даже заклеены сургучом. На всех коробках и ящиках красовались полузатёртые карандашные надписи: постель, бельё, посуда.

— Странно как… подумалось Татьяне. – Вроде Юлька говорила, что они уже лет восемь как в Одессе…

— Ой, Танюша, не обгащай внимания, — затараторила выплывшая из кухни Руфина Николаевна. – Это мы ещё не гешили, когда в Кгым уедем. Мы, кгымчане, всегда хотим вегнуться домой, к могю. Давай, пгоходи в залу.

В «зале» тоже хватало коробок. Они стояли на шкафах, под диваном и столом, жались по углам между стульями. Если бы не они, то комната была бы вполне себе уютной.

— Так, Юля, Таня, давайте помогайте мне, — весело скомандовала Руфина Николаевна. – Видите когобку, на котогой написано «обеденный сегвиз», доставайте все оттуда и будем накгывать на стол, — она снова остановилась возле Татьяны и причмокнула в восторге: — Ох, какая кгасивая!..

Ребята собрались идти в подъезд покурить, и Нолик, проходя мимо Таньки, подмигнул ей заговорщицки: приглядись, мол.

— Во, дают, — усмехнулась про себя Татьяна. — Да у них тут всё по моему поводу давно обговорено и решено.

— Стол накрываем на пятерых? Больше никого не будет? – уточнила Юля.

— Мы гешили тихо отметить, по-семейному, — отмахнулась Руфина Николаевна.

Женщины быстро опустошили пару коробок, где находился сервиз и разные рюмки, фужеры, бокалы, всё расставили по правилам сервировки и расселись на свободные стулья.

Появилось свободное время и Таня смогла спокойно осмотреться и попытаться понять, во что её втянула подружка. Но не прошло и минуты, как к ней подскочила Руфина Николаевна. Она подошла почти вплотную, сощурила глаза и всплеснула полными красивыми руками:

— Ай-ай-ай, Танечка, а что это у тебя за пгыщик над бговкой?! Нехогошо. Это я тебе как стагый косметолог говогю. Завтга пгиходи после занятий, я тебе масочку сделаю. И следа не останется. Посмотги на меня. Видишь, какое у меня лицо? А ведь мне шестьдесят пять!

Таня робко посмотрела. Да, действительно, тут было на что посмотреть. Лицо у Руфины Николаевны было белым-белым и гладким-гладким. В голове Таньки промелькнули полузабытые строчки Пушкина из её скудных познаний литературы: «Как эта глупая луна на этом глупом небосклоне». Эти строчки возникли у Татьяны из-за глаз Руфины Николаевны. Они напоминали серые, до блеска начищенные солдатские пуговицы и не выражали ничего. Просто смотрели на Таньку в упор. Но морщинок вокруг глаз действительно не было, и лоб был гладким, и подбородок не отвис. Да, несомненно, Руфина Николаевна была женщиной красивой и холёной. Только глаза холодные. А, может, показалось?

Руфина Николаевна отодвинулась и запричитала: — Что-то газ сегодня еле-еле гогит. Уже час никак вода не закипит. Как же мне свагить хинкали? Танечка, ты ела ганьше хинкали? – Танька мелко замотала головой. – Ах ты ж, беда-то какая. Девочка никогда не ела хинкали! А мы, кгымчане, очень любим хинкали. В Кгыму везде едят хинкали. Ну, ничего, будешь пгиходить к нам почаще, тоже полюбишь хинкали.

Татьяна оглянулась на Юльку, та махнула рукой: не бери, мол, в голову. Вернулись мужчины и все расселись за красивый стол дожидаться горячего. Все были голодны. И вдруг в повисшей тишине у Тани заурчало в животе. Так громко, так настойчиво. Она была готова провалиться сквозь стул куда-нибудь в преисподнюю, но тут Валерик громко сказал:

— Всё, мама, я наливаю, а ты раскладывай всем салаты. Твои хинкали когда-нибудь всё равно сварятся, а мы пока так, на салатиках…

После первого витиеватого Ноликовского тоста во здравие Валерика напряжение спало. Все с аппетитом уничтожали салаты, снова наливали, снова произносили разной степени сложности тосты. Валерику, как выяснилось, исполнялось тридцать девять лет. Тане как-то поплохело: оказывается, он был старше её почти на двадцать лет! Видимо, лицо у Таньки сделалось совсем кислым, потому что Юля легонько толкнула её локтем в ребро. Татьяна встрепенулась, перед её мысленным взором промелькнул заснеженный Мурманск, и она решила не брать данный факт во внимание. А что? На вид Валерик и на тридцать не тянул.

Потом были танцы, снова застолье, потом пешая прогулка до Таниного дома, поцелуй в щёчку и уговор завтра встретиться снова.

Так незаметно пролетела неделя, полная нежности Валерика и материнской заботы Руфины Николаевны. Самир почему-то задерживался и Татьяна стала привыкать проводить все вечера с новыми знакомыми. Валерик водил её в кино и в маленькие одесские кафе и бары. Они пили там коктейли и заедали их пирожными. Да, эти крохотные полуподвальные забегаловки были не чета шикарным ресторанам, в которые водил её Самир, но все они были очень уютны и очаровательны. Танька потихоньку оттаивала. Её уже не смущала огромная разница в возрасте. После странных разговоров с Самиром, когда они использовали в основном жесты и многозначительные взгляды, с Валериком всё-таки можно было поговорить. Правда, темы он выбирал не очень для нее интересные: в основном читал стихи, сыпал фамилиями разных знаменитостей, рассказывал о достижениях науки.

— Господи, — думала Танька. – Ну, что ж мне так не везёт! С Самиром мычали в основном, а с Валериком нужно наоборот поддерживать умные разговоры, в которых я ни в зуб ногой! Может, бросить этот спектакль? – но тут перед её мысленным взором вставали двухметовые сугробы заснеженного Сургута, и она затихала, продолжая делать вид, что все Валерины разговоры ей необыкновенно интересны.

Ей вдруг вспомнилось, как Самир пытался удивить её стихами Есенина: « Ты менья нэ льюбишь, нэ жальеещь, нэ зовьёшь, нэ плачешь». Смешно. А тут Пастернак, Гумилёв, Северянин… Как далека она от этого!

Через полторы недели, сидя в крохотной комнатке уставленной всевозможной музыкальной техникой, рядами огромных пластинок в ярких обложках и полками, забитыми кассетами, Валерик стал рассказывать о своих предпочтениях в музыке. Из проигрывателя неслись звуки страдающего саксофона, а Валерик достал несколько альбомов. Там были вырезки из иностранных журналов, но в основном все альбомы были заполнены переснятыми фотографиями каких-то черных людей во фраках с микрофонами в руках.

Валерик сыпал именами: Бадди Холи, Чак Бери, Литтл Ричард, Дорис Дэй, Нат Кинг Коул. Таньке опять поплохело: она любила Бони М и Карела Гота. Всё. Но холодные ветра Сибири быстро привели её в чувство. Пусть так! Я вытерплю, привыкну…

Валерик выключил свет и включил цветомузыку, собственноручно собранную им из новогодних гирлянд. Саксофон надрывался, хриплый голос пел о любви…

А за дверью, приставив вплотную ухо к косяку, стояла довольная Руфина Николаевна.

…Так началась новая Танина жизнь полная трепетного ожидания. Валерик был очень нежен и деликатен. Он продолжал водить её по своим любимым  милым полуподвальчикам, читать русские стихи и петь американские блюзы, а потом включать в своей комнатуле цветомузыку и ронять её на постель.

А вот Руфина Николаевна начала посматривать на Татьяну с прищуром.

— Господи, как пготивно мыть посуду после… — доносилось из кухни. — Ну, неужели нельзя пить чай, не измазав чашку помадой?

Танька судорожно доставала из сумочки носовой платок и вытирала губы. Валерик  успокаивал: с мамой это бывает.

Чем больше цветомузыки становилось в Таниной жизни, тем невыносимее становилась Руфина Николаевна:

— Как же тяжело убигать волосы по всему дому! Конечно, не самой же убигать! – она вроде тихо ворчала гадости себе под нос, но так, чтобы Татьяна её слышала.

…В конце февраля они с Валериком забрели на Пушкинскую. Таня даже сначала не поняла, что произошло: вдруг она перестала слышать Валерика, да и свой голос почти не слышала.

— Посмотри наверх! – прокричал Валерик прямо ей в ухо. — Грачи прилетели!

И действительно, вся Пушкинская была облеплена птицами. Не было видно ни неба, ни домов, ни деревьев. Татьяна сделала шаг в эту сказку, но Валерик жёстко оттащил её назад:

— Ты что? Они же не только поют! Потом не отмоешься! – он поулыбался и сказал: — Весна завтра. А сегодня мама приглашает тебя с Юлей и Ноликом на хинкали. Будем провожать зиму. Нам же тогда так и не удалось попробовать хинкали.

…Ребята, все четверо, весело ввалились в квартиру. Стол был уже накрыт, а в уголке скромно сидела милая трепетная девушка, почти лань.

— Знакомьтесь, это Бэллочка, дочка моих стагых киевских знакомых. Я тебе, Валегик, пго неё гассказывала.

Валерик подошел к девочке и галантно поцеловал ей ручку.Та от неожиданности пошла пятнами и забилась в кресло ещё сильнее. Таня с Юлей переглянулись и молча сели за стол.

Бэллочка недоумённо оглядывала коробки с надписями.

— Ой, Бэллочка, не обгащай внимания, — затараторила выплывшая из кухни Руфина Николаевна, держа в руках огромный поднос с дымящимися хинкали. – Это мы ещё не гешили, когда в Кгым уедем. Мы, кгымчане, всегда хотим вегнуться домой, к могю. Давай, подсаживайся к столу. Валегик, садись рядом с Бэллочкой, а то она никого не знает, стесняется.

Валерик послушно подсел к новой гостье. Он накладывал ей хинкали и салаты и всё время подливал вино. Девочка смущённо хлопала длиннющими ресницами и и тихо отнекивалась.

Таня выпила подряд два бокала вина и ей стало как-то полегче. Потом пошли танцы. Валерик всё так же галантно обхаживал новенькую, а Арнольд всё время танцевал с Таней. Добрый-добрый Нолик…

Через час стало потише. Валерик-таки соизволил пригласить Татьяну на танец. Но танцевали они молча, напряжённо.

Когда все расселись по своим местам, Таня услышала участливый голос Руфины Николаевны:

— Ой, Бэллочка, а что это у тебя за пгыщик на подбогодке? Завтга же пгиходи ко мне. Я же косметолог. У меня есть пгекгасная мазь, и следа от пгыщика не останется.

Это было уже слишком. Татьяна выскочила в коридор, надела сапоги и схватила дублёнку. Хотела уйти тихо, но задела дублёнкой Валерин велосипед. Он упал, звякнул велосипедный звонок, но никто не вышел.

Татьяна в слезах сбежала по ступенькам, выскочила на улицу и услышала птичий щебет. Весна! Весна ведь завтра… Она распахнула дублёнку, подставила голову весеннему солнцу и пошла ему навстречу.

— Ну, Руфина Николаевна! Ну старая сводня! Не пропадёт этот недоделанный генеральский сынок за такой мамашей. Мо-ло-дец. А нам Кгым не нужен! Мы не кгымчане, мы сибиррряки! Эх! – и она громко запела: – Видно, не судьба, видно, не судьба, видно, нет любви, видно, не любви. Видно, надо мной посмеялся ты!..

А распределение Таня получила на Крымскую киностудию.