(основан на реальном событии начала 90-х)

Как только Гриня с разбегу вышиб дверь ногой и вслед за ним мы вбежали в полуразрушенный барак, — тут же впереди раздалось несколько хлопков и свист пуль над нашими головами. Не медля ни секунды, я пустил в ответ автоматную очередь, и стрелявший в нас с грохотом повалился в пыль.
— Другой в окно сиганул! – крикнул »Шкет», а »Лысый» скомандовал:
— Все за ним! »Баклан», — кивнул он мне, — этому »контрольный » в башку, потом подгонишь »Джип» к переезду.
И скрылся с ребятами в проеме двери.
Оглядев все вокруг, я подошел к подстреленному мной фраеру и вскинул автомат.
— Не узнал, Толик? – прохрипел тот.
Я присел и напряженно всмотрелся в карие глаза… Внезапно сердце мое забилось чаще.
— Сашок?
— Думал, ты это или нет? – с трудом проговорил лежащий. – Поэтому и рука дрогнула. А иначе бы… — он закашлял.
Подложив под его голову валявшийся рядом рваный рюкзак, я вынул из бокового кармана куртки бинт и забормотал:
— Сейчас перевяжу… Откуда хлещет?
— Забыл, куда метил?
Будто сквозь туман, я еле различил на Сашкиной груди две кровоточащие раны, расстегнул ему джинсовку, разорвал майку и стал перевязывать, в ответ на его стоны произнося »потерпи»… или что-то в этом роде…
— Дрожишь, как всегда, — попытался он засмеяться. И, поморщившись от боли, добавил: — Помнишь, как школьниками Иринке от тебя признание сочиняли? И ты своей трясущейся от страха рукой такие каракули выводил, что, по-моему, раз пять всё переписывал…
— В конце концов, плюнул, — скривил я губы, разучившись улыбаться.
— А краснел при ней, как баба. За что, видать, она в тебя и влюбилась. Да чуть ли не ежедневно домашними пирожками угощала…
— А я их тебе отдавал…
— Каюсь, моя слабость. Особенно с черникой.
— Знаешь, — сказал я задумчиво, — мне иногда наш класс снится: Иришка, Клава, Олег. Наши походы, костры… И Инесса Степановна. Не забыл её ?
— Литераторшу? Что ты… Очень переживала за всех нас. Каждому хорошему ответу и благородному чувству радовалась.
— Особенно букету роз на её день рождения! — усмехнулся я.
— Бедная, даже за сердце схватилась. Наверное, впервые в жизни такой подарок получала.
— В тот день о чём-то душевном говорила…
Сашка нахмурился:
— Года два назад мы с побирух »налог» брали… Гляжу как-то – она среди них стоит. Старенькая, худая, в оборванном пальтишке… Подойти постеснялся, послал кореша дать ей пару сотенных. Она испугалась: »Не возьму столько. Лучше детишкам своим что-нибудь купите». Поблагодарила, а у самой глаза голодной собачонки…
Он застонал, на лбу выступила испарина… Затем, облизнув сухие губы, продолжил:
— А знаешь, в каком интересном заведении я твою Ирку видел?
Я взглянул на него исподлобья и все понял.
— Где именно?
— В гостинице по кольцевой… От бессонных ночей у нее аж мешки под глазами… Сначала, говорили, из-за больной матери пошла; потом, видать, понравилось неплохие бабки заколачивать. – Он усмехнулся. – Твои любимые косички с бантиками давно тю-тю…
Я стиснул зубы.
— У меня тоже все тю-тю. Отсюда, — я ударил себя кулаком в грудь. – От всего этого…
— Силком тянули? – угрюмо проговорил Сашка.
— Представь себе, — повысил я голос, — мне очень хотелось кушать. После института сунулся туда-сюда, — везде гроши платят, и те с трудом.
Сашка тяжело задышал:
— А порнуха с мордобоем на кассетах у нас тоже с голодухи завелась? Нет, Толя, »Калашникова» мы с тобой в руки взяли не из-за куска хлеба, а ради голландского сервелата и французского коньячка… От коих уже к бабьим сиськам потянуло… Едва же и они наскучили, загорелось стать выше »лохов», чтобы они перед нами на цыпочках ходили (ты вот теперь не Анатолий Семенович, а »Баклан»! Мороз по коже!). Но для этого надо было через себя перешагнуть, пару лбов продырявить… А дальше кровушка стала привычным делом, даже развлечением, — вроде бальзама на тоскующую душу…
— У меня не оставалось выбора…
— А когда ты пацаном кинулся с голыми руками на разъярённого дога, чтоб спасти котёнка, помнишь?..
— Ты про Яшку? – вздрогнул я.
— … у тебя тоже не было выбора? Разве не мог пройти мимо? Ведь потом больше месяца прокушенную кисть лечил!
Сашка с хрипом закашлял, закатив глаза.
— Сейчас же отвезу тебя в больницу, — вскочил я. Но он схватил меня за брючину:
— Остынь… Тебе живому из дерьма не выбраться. – И вдруг стал задыхаться. – Кажется, обойдешься без »контрольного»… Господи, хоть бы напоследок глоток… детской чистоты…
— Лучше растереть и забыть…
Сашка вскинул голову:
— И то, что было у Чёрного Озера, тоже?
У меня защемило в груди.
— Молчишь… Потому что у тебя, Толя, впереди еще куча »разборок» и »наездов», целая жизнь со своими законами…А я вижу, — его лицо просияло, — как мы с тобой, ещё пятиклассники, глядя на потрёпанного псом Яшку, поклялись »до конца своих дней защищать беспомощных и слабых» и идти этим путем вместе, не бросая друг друга, »что бы в жизни ни случилось»… Как в подтверждении своих слов, разбив о камень пустую бутылку, взяли по осколку стекла и, проведя ими каждый по своей руке, крепко прижали раны одна к другой. Чтобы кровью обменяться… А затем, приложив к порезам листки подорожника и забинтовав их, счастливые, наперегонки помчались купаться. И, вырвавшись вперёд, ты звонко крикнул мне:
— Догоняй, братишка!..