Станислав Малозёмов

Это ещё только цветочки

«Настурции» ( Холст.Масло. 45х 55)

Художник должен разъяснить народу – что нарисо…нет- написал. Чтоб никто не подумал чего другого. Ну, ещё историю картинки своей надо коротко изложить. Потому как ни один художник ничего не написал толкового без приключений. Кто возразит?

Вот мои настурции. Пять штук.

Я долго выбирал их на клумбе. По росту, колору, размаху лепестков и фигуре листьев.

Написал жене письменное заявление на разрешение спилить пять штук. Пообещал компенсировать смерть цветков (5 штук) непосильным трудом на любом фронте непосильных работ.

Через неделю получил официальное уведомление – разрешение на изъятие пяти экземпляров.

В обмен на окучивание пяти соток картошки.

Мне была выдана фигурная рельефная ваза приятных тонов, но мелкая. Не глубокая, значит.

Ну, я установил вазу на декоративную тряпицу в уголке кухни и стал изобретать из красно-желто-зеленой массы икебану. Переставлял цветы местами, разворачивал листья и устанавливал композицию с учетом теней, полутеней, тонов и полутонов. Меня этому учили в детстве в художественной изостудии, которую я посещал без пропусков, как и тренировки по легкой атлетике, как и музыкальную школу.

Отвлекся, блин.

В общем, нарисовал контуры карандашом и с кайфом начал раскрашивать. Или, как говорят профессионалы: лепить колор, точнее — писать с натуры мертвую натуру. Всё шло по графику и по хорошему настроению. Люблю настурции вообще и писать их маслом в частности. Да, и фотографировать тоже.

Какая сволочь забыла при наличии начавшегося мучительного творческого процесса закрыть здоровенное окно на кухне, так и не выяснилось. Поскольку считается, что дома сволочей вообще нет и быть не может. Выходило так, что окно не закрылось само. Ну, ладно.

Не это главное. А то, что дунул ветер и выкинул цветы из вазы.

Со мной стало так плохо, такая из меня выбросилась истерика с использованием нецензурной лексики и неосознанными движениями всех открытых солнцу частей тела, что вызвали на всякий случай сразу психиатров, полицейских и, на всякий пожарный, — пожарных.

Примерно полчаса я устанавливал цветы в вазу так, как они уже были отражены на холсте.

Ни фига не сходилось с тенями, полутенями, полутонами и полуколором.

Тогда я уговорил уехать пожарных, поклявшись, что, в отличие от великого Гоголя, который в психозе сжег рукопись, я не буду жечь живопись. Поскольку не настолько гениален. Они свалили. Поверили.

Ещё через час мне показалось, что всё совпало. Тона, полутона и т. д. Я выпил шесть таблеток валерьянки, сел на стул, взял кисточку, после чего ушли психиатры. Видно, поверили тоже, что валерьянка не даст развиться паранойе или кретинизму. Просто они не знали, что это всё у меня уже давно есть. Тут засобирались и полицейские, видя, что агрессия моя угасает. Что кусать никого не буду. Ну, может, только порву холст или съем цветы и краски из тюбиков.

Когда все ушли, я со спокойной душой начал писать натюрморт дальше. И ведь хорошо пошло дело, легко и непринужденно.

Пока мне не показалось, что нижний цветок сполз ещё ниже, от чего расстроилась стройность теней и полутеней на всём рисунке. Я пошел к вазе и нежно приподнял цветок на сантиметр вверх.

После чего вся конструкция вздрогнула и раздербанилась в разные стороны. А верхний цветок выпал вообще.

Я очень пожалел, что я не употребляю спиртное, поскольку по ситуации надо было нажраться в дымину и вырубиться, чтобы не чувствовать тех сложных чувств, которые снова выразились в нецензурной лексике и неспокойных телодвижениях. А врачей, пожарных и полицейских уже не было.

Я походил по саду, сбегал в магазин за хлебом. Полегчало.

Тогда я медленно, тихо, осторожно и аккуратно снова стал собирать в вазе композицию так, чтобы она совпала с живописным полуфабрикатом. И надо же! Меньше, чем через два часа всё сошлось!!! Я возликовал и на радостях взял булочку, налил в пиалу настой травы, намазал булочку маслом, открыл вишневое варенье и за полчаса это всё с кайфом употребил. После чего умиротворенно сел к мольберту.

И чуть не получил инфаркт, инсульт, подагру и аппендицит!!! Потому, что ушел свет. Свет, блин, поменялся, мать его!!! И полутени стали тенями, а тени вообще уничтожили и колор. А убитый тенями и пожухшим тоном колор изменил натюрморт до полной неузнаваемости.

Если бы я был девушкой, я бы побежал в спальню и рыдал бы там в подушку.

Но я мужчина! Я ещё раз без цензурных ограничений рассказал всё, что думаю о такой живописи, потом вокруг вазы с цветами сделал забор из высоких книг, сверху положил три газеты и забыл о художественном творчестве до следующего дня.

А вот когда он наступил, я в то же время, что и вчера, сел за мольберт и через три часа легко и без происшествий написал этот натюрморт.

Ну, и как он вам?