СТРАШНЫЕ ИСТОРИИ — стр. 11

Меня зовут Лена. Я расскажу историю о своей кукле! Когда мне было девять лет мне отец подарил куклу. Кукла была красивая и большая. В половина моего роста. У ней были золотистые кудрявые волосы и синие глаза. На ней было белое красивое платье.

Когда отец принёс мне куклу, он сказал, что она досталась от бабушки, которая давно умерла. Кукла лежала несколько лет спрятанная в чемодане на чердаке, и отец нашёл её и принёс мне. Я очень радовалась этому подарку, ведь в том возрасте мне очень нравилось играть с куклами. В первую ночь я положила куклу рядом на кровати с левой стороны.

Мне снился дурной сон. Я проснулась и заметила, что голова куклы повёрнуто в мою сторону, а глаза смотрели на меня. Повернув голову куклы прямо, я попыталась заснуть. На секунду, приоткрыв глаза, я с удивлением обнаружила, что голова куклы опять повёрнута в мою сторону, а глаза уставились на меня. Я подумала, что может она живая. Детская мысль, но тогда это было так реально )))

Спросил её, почему ты на меня смотришь, она не чего не ответила. Через несколько минут я уснула. На следующий день, проснувшись, я пошла в ванную умыться, и обнаружила на своей левой руке, где запястье небольшой синяк. Синяк выглядел как отпечаток маленькой руки, кисти. Были видны четыре маленьких полосочки. Я тут же подумала о кукле. И вспомнила, что ночью она на меня смотрела. Умывшись я подошла к кровати, где лежала кукла. Его голова была повёрнута в верх, а глаза устремлены в потолок.

Тут отец зашёл и сказал по быстрей одеваться, потому что мы должны были ехать в больницу к зубному врачу. Приехав от врача домой я целый день провела с соседкой, которая являлась мне самым лучшим другом. Вечером перед сном я убрала куклу с кровати и положила её в угол, где были ещё две куклы. Мне опять приснился жуткий сон. Во сне была та кукла. Я опять проснулась по среди ночи.

Открыв глаза я заметила, что кукла лежит со мной рядом с левой стороны. Голова у ней была повёрнута, а глаза уставились на меня. Кукла показала мне язык. От неожиданности я сильно закричала. Через пару секунд отец пришёл ко мне в комнату и включил свет.

Что случилось, спросил отец меня. Я ответила, что кукла, которая лежала в углу, оказалась в моей постели, и меня это напугало очень. Отец улыбнулся, подошёл и поцеловал в лоб. Спи крепко, а куклу я унесу в зал. Я кивнула и вытерла мокрые от слёз глаза. Отец ушёл. Я не могла уснуть. Вертелась, но через пол часа уже уснула.

Наступило утро и я проснулась. Умылась и пошла на кухню, но отца на кухне не было. Странно подумала я, ведь он всегда был на кухне, готовил завтрак нам. Я подошла к его комнате и открыла дверь.

Отец лежал на полу рядом с кроватью, и он был белый. Меня как будто ударило током, когда я увидела, что отец лежит и не дышит. Я подбежала к нему и заплакала. Папа, папа закричала я. Я с ужасом заметила, что кукла сидит напротив кровати и смотрит на меня. По моему телу пробежала дрожь. Мне показалось, что кукла улыбается, а может и не показалось. Я взяла её за волосы открыла форточку и выкинула на улицу. Через минуту я выбежала в зал, взяла телефонную трубку и позвонила в скорую.

Они быстро приехали, но не чего не могли уже сделать. Отец был мёртв. Врачи спросили меня о родственниках и вызвали местного участкового. Я была очень напугана.

И тут я подумала, а вдруг куклу кто ни будь подберет и произойдет что то подобное. Я выбежала на улицу и подошла под окно, откуда я её выкинула. Куклу так я и не нашла. Прошло несколько лет. Я не могу забыть про куклу и иногда она мне сниться. Когда она мне сниться я просыпаюсь с криками.

Туман холодный обнимает
Своими пальцами меня,
И звёзды все с небес стирает,
Святую тишину храня.
Моё дыханье стало реже.
Замолкли птицы все вокруг,
А воздух стал как будто свежим –
Не пропускает крика звук.
Прохладный ветер, словно тая,
Вдруг появился и исчез…
И небольшая птичья стая
Летит в родной, знакомый лес…
© Платонов

Явив свой ужас в мир привычный,
Дающий призракам тела,
Столкнулся с каждым из них лично
И навсегда лишился сна.
© Темный

Ветер в окно стучит –
Грустью пропитанный звук.
В клетке сердце кричит.
Ах… замедляется стук.
© Коматоз

1

Полная луна выскользнула из-за горизонта и застыла на небосводе. Изредка заслоняемая бегущими мимо цепочками чёрных облачков, она сияла ярко и сиянием своим охватывала всё, до чего только мог дотянуться взгляд. Лес по правую руку переливался серебром, растеряв с наступлением сумерек обычный изумрудный оттенок. На широкой утоптанной тропе по левую – различим был каждый въевшийся в песчаник камешек и цветок, скромно уместившийся у обочины. Пастбищное поле впереди, полностью заросшее луговой травой, идеально ровное – без единого пригорка или ухаба – при свете луны казалось океаном. Время шло, и порой налетал вечерний ветерок – тогда по полю шла вполне океанская рябь, а шум леса сильно походил на спокойную, но неугомонную борьбу волн.

— Женька, ты где? Иди уже домой, зайка!

Парнишка встрепенулся, и наваждение спало: снова просто поле, просто лес и просто ветер. И камней на дорожке больше не разглядеть.

Он спрыгнул с лавки и, скрипнув калиткой, вошёл во двор. Но что-то тревожное кольнуло его в спину, Женя потянул носом воздух: он даже не заметил, как пахучий ветерок ссырел и стал отдавать какой-то тухлятиной. А ведь это означало лишь одно!.. Мальчик обернулся: вдали, где поле утыкалось в ещё одну полоску леса, появились белые, молочные сгустки. И ещё до того, как он успел их хорошенько рассмотреть, сгустки стянулись в высокую, плотную стенку и поглотили собой лесные деревца.

Женька почувствовал, как похолодело что-то внутри и лёгкая дрожь прошлась по телу.

— Сынок! Быстрее домой, а то Баба-Яга сцапает!

Женя охнул и, стараясь не оборачиваться и ни о чём не думать, понёсся в дом.

В ладной деревянной хатке уже было натоплено так, что воздуха не хватало на вдох – почти весь он разогрелся и превратился в уже даже не тепло, просто жар. Отец точно скормил печи всю охапку дров прозапас, ещё одна такая же охапка лежала на небольшом стальном настиле у закрытой печной дверцы. Мать зашторивала окна на ночь – мало ли какая бестия заглянет и начнёт смотреть на спящих людей. Отца в хате не было: видно, загоняет скот в хлев и закрывает мастерские на замки. Сюда, на отшиб – хутор, можно сказать – редко кто заходит, ворьё всякое тут тоже вряд ли покажется, конечно. Но бережёного Бог бережёт.

Женька как вошёл, дверьми ляпнул, вдохнул жаркого воздуха, так сразу к воде припал: схватил кружку и зачерпнул из ведра колодезной водички, набранной ещё в полдень, только до сих пор не нагревшейся, выпил всю, потом зачерпнул ещё и вновь выпил. Ничего вкуснее воды нет. Мать улыбнулась, потрепала по голове. К этому времени все лучины были потушены, одна только горела – как всегда перед сном, у его кровати.

— Раздевайся и ложись, сынок. А я пока еду попрячу.

Женя кивнул и, сбросив ботики, на ходу стягивая курточку, поплёлся к шкафу. Там снял с себя тесный гольф и стянутые по поясу жгутом старые отцовские штаны. Мать гремела кастрюлями и тарелками, таская всякую еду в сени, в холодок. Вот дверь лязгнула, и парнишка остался вновь один, если не считать рой мыслей в голове. Ложиться совсем не хотелось, и он отодвинул штору с окна. Прикрывшись ладонями от назойливого света лучины, уткнулся взглядом в даль. И едва удержал крик в горле. Белая, молочная стена едва ли не подпирала забор его двора. Что ж это такое? Неужто оно покроет всё вокруг? А уберегут ли стены тёплой хаты от этой напасти? Женька обернулся и понял, что мама с папой до сих пор на улице где-то. Что ж с ними будет?

Мальчик прислушивался к звенящей тишине. Рвался бежать к родителям, но в последний момент передумывал – храбрости не хватало. А время шло. Отлегло у Женьки от сердца, только когда в сенях послышался тихий говор: чистый, высокий голос мамы и грубый бубнёж отца. Грохнула внешняя дверь, щёлкнул замок. Оба вошли в дом, закрылись – теперь все в безопасности. Скоро и дверь в сени была заперта. Отец сразу скинул боты, толстый тулуп и завалился на кровать. После тяжёлого дня ему ничего не мило, кроме сна. Мать улыбнулась Женьке.

— Сынок, ты чего не лёг ещё?

Женя сразу юркнул под одеяло. Сначала ткань привычно обожгла холодом – умудряется ведь сохранять стужу, не смотря ни на какой жар из печи – но скоро тепло схватилось и больше никуда деваться не собиралось. Мать, скинув верхнюю одежду, присела на кровать, рядом. А внимательнее осмотрев Женю, положила мягкую ладонь на лоб.

— Почему такой бледный? Заболел? Вот и лоб горячий…

Парнишка не смотрел на мать. Он знал этот её взволнованный тон, чуть поднимешь взгляд – увидишь огромные напуганные глаза, высматривающие любые следы простуды. Маленько похрипишь или разок кашлянёшь – ещё неделю без шапки, шерстяных носков и толстой куртки из дома не выйдешь. Он не смотрел ещё потому, что глаза были заняты совсем другим: отодвинутая штора зацепилась за подоконник и краешек окна был открыт. Но стекло отражало свет лучины, не позволяя разглядеть, что ж творится снаружи. Но стоит только лучине затухнуть…

— Мам. А что это там, за окном? Белое такое.

Мать нахмурилась, подвинулась ближе к окну и, отодвинув штору, всмотрелась. Но очень быстро повернулась обратно к Женьке. На лице её была улыбка.

— А ты что, не знаешь? Это ж Баба-Яга сети распускает, маленьких мальчиков ловить.

Голос матери остался ласковым, но теперь стал куда более серьёзным: так она обычно рассказывает, почему зелёные листочки сначала золотеют, после чернеют и опадают, почему из серых хлопьев на небе льётся вода, а иногда вылетают мелкие белые пчёлки либо круглые кусочки льда, почему петух поутру кричит, а корова даёт молоко. Он знал этот голос и приготовился слушать, принимая на веру любое сказанное слово.

— Стоит только вечерней заре окрасить небо огненно-рыжим и отослать солнышко за горизонт – отсыпаться, на охоту выходит Баба-Яга. Но не сама – она хитрит и расстилает сети. Белые такие, как молоко, — мать говорила неторопливо, порой заглядывая Женьке прямо в глаза. — Они плывут и плывут по земле всё дальше и очень быстро охватывают всю-всю деревню. От одного края до другого. А как маленький мальчик окажется в белых сетях, Бабка-Ёжка сразу знает, где он. Живо подлетает и ка-а-ак… Схватит!

Мама мягко, но резко взялась Жене за плечи. Тот вскрикнул и дёрнулся от неожиданности – она только рассмеялась. В соседней комнате заворочался отец, и мать приложила палец к губам, а после прошептала:

— Не бойся, зайка. Если ты с мамой, Баба-Яга не тронет. Да и в дом ей не забраться.

— Ма-ам? А зачем Бабе-Яге мальчики?

На её лице появилось сильное удивление, а глаза продолжали смеяться.

— Как это, зачем? А кто сети плести будет? Каждый вечер ведь новые нужны – старые под утро тлеют-тлеют и растворяются, рассыпаясь росой по лугам. А кто за лесом днём присмотрит? Бабка-Ёжка-то спит днём! Во-он там, в лесочке, — мать плавно кивнула головой в сторону далёкого хвойного леса, откуда сети и приползали. — Только детки пойманные присмотреть могут. А если не справляются, знаешь, что делает?

Женька замотал головой из стороны в сторону.

— Баба-Яга их… А-на! — мама ляпнула раскрытой ладонью по одеялу так, чтобы слышен был шлепок. — И по попе их! И просто так может, ни за что, без причины, потому что вредная, — она хитро прищурилась. — Ну что, хочешь к Бабке-Ёжке в помощники?

— Не хочу!

Мама широко улыбнулась, наклонилась и чмокнула Женьку в щеку.

— То-то же. Поэтому ты в лес не ходи и дальше по дороге тоже. И прибегай сразу, как позову. Баба-Яга везде поджидать может!

Парнишка тихо вздохнул и кивнул. Мать поднялась с кровати.

— А теперь спи. Сладких снов, зайчик.

Она задула лучину и ушла к себе в комнату. Скоро послышалось её негромкое сопение. Снаружи приглушённо шумел ветер и совсем не слышно было птиц. А Женька старался уснуть, но никак не мог. Всё время казалось, что какие-то тени снуют за занавешенными окнами и что-то постоянно скребёт хрупкое стекло. Он ворочался под душным одеялом и, в конце концов, не выдержал. Побоявшись смотреть в окно, выходящее на пастбищное поле и дальше – на полоску леса, Женя отодвинул занавеску ближнего к кровати окошка и робко глянул через него во двор. Дыхание парнишки сразу сбилось, а самому ему стало ещё жарче, чем было: двора будто вовсе не стало – везде лишь белое, густое молоко. Он едва мог разглядеть колодец, лавочку у самой стены дома и забор, уходящий далеко в заволокшую всё вокруг дымку и постепенно сливавшийся с ней. Это были сети! Они охватили собой деревню! И где-то там, среди чернеющих в лунном свете сараев, хат, серебряных дубов, клёнов и берёз бродит Баба-Яга и ищет его, чтобы забрать у мамы с папой, утащить в самую чащу дремучего леса!

Где-то в гуще плотной, белой стены нечто мелькнуло, и Женька сам не заметил, как оказался под одеялом, сопя и дрожа от страха. Всё тело похолодело, как от простуды, на глаза наворачивались слёзы. А снаружи продолжал шуметь ветер, и длинные когти ужасной старухи вновь заскребли по стеклу.

2

Проснулся Евгений рано. В комнате было ещё темно, потому пришлось кое-как заправлять кровать и рыскать в поисках тёплой одежды практически на ощупь, пока сонные глаза не привыкли ко мраку неуютного осеннего утра. Из ещё одной комнатки за стеной раздавалось тихое посапывание – мать спала ещё. А вот отца слышно не было. Юноша тихо подошёл к двери в сени и, придерживая рукой клямку, чтобы не лязгала, открыл. И прикрыл дверь с другой стороны так же осторожно.

На улице отца тоже не было. Юноша решил не затевать поиски – отец вставал ни свет ни заря и зачастую пропадал где-то; обычно, на покосе, но кто его знает? Потому Евгений отправился по своим утренним делам: наносил воды, разлил её по вёдрам и бакам, обновил питьё скоту, ещё и Рыжику – старому сторожевому псу – осталось; потом во дворе сорьё подгрёб и, решив смольняков из толстой колоды насечь, уже взялся за топор, но тут скрипнула калитка – вернулся отец. Придерживая левой рукой косу, закинутую на плечо, он затворил калитку и пошёл в мастерскую. Но, окинув Евгения взглядом, остановился. От него пахло потом и свежескошенной травой.

— Молодец, Женик. Смольняки – это хорошо. Тольки запальвать ими нечего. Дров хватит ещё на ночи две-три, не больше. Запрагай кобылу – в лес едем.

И пройдя несколько шагов, сказал ещё фразу, будто выплюнул. Не оборачиваясь, резко, раздражённо.

— Сёння точно со мной паедзешь, и прабудзем там сколько надо будзе.

Юноша вздохнул и одним ударом топора разрубил смольнистую колоду надвое.

Скоро он уже выводил Грюню из хлева. Она была молодой, строптивой кобылицей с горячей кровью. Во время её воспитания отец часто прибегал к грубой силе; а то и ограничениям в корме и свободе, запирая кобылу в её деревянной тюрьме на недели, пока та не слабнет и не начинает повиноваться. А как живот её снова округлялся и толстые мышцы твердели, растягивая яркую светло-коричневую шкуру, строптивость возвращалась – всё начиналось по новой. Евгения Грюня слушалась всегда. Он объездил её прошлым летом и до сих пор помнил это чувство: когда несёшься по зелёному океану, в лицо бьёт ветер, свистом отдаваясь в ушах, а под тобой настоящий зверь, чувствующий каждое движение, выполняющий команды ещё до того, как ты издашь звук или сделаешь жест. Возможно, Грюня тоже всё помнила, и ей нравился такой ласковый и, самое главное, довольно лёгкий наездник. Потому сейчас Евгений не испытал никаких проблем с надеванием тяжёлого хомута на шею кобылы, а ведь это была самая нелюбимая ею часть процесса.

Пока Евгений возился с ремнями и крючками, в хате гремели крики. Он уже знал, что очередная ссора произошла из-за сегодняшней поездки в лес. Мать, конечно, была против. Она всегда против. И отца это уже начало раздражать.

Крики усиливались. Мать всегда была громкой, и теперь её крик воспринимался как повышенный тон, не более. А вот отец никогда не кричал; доводить его до такого состояния означало лупить по морде спящего медведя – за его хриплым глухим криком всегда могло идти что-то необратимое. И Евгений должен был бояться, как всегда и было, но сосредоточиться на перебранке родителей не мог: его пальцы скользили, промахивались, путая крючки и случайно стягивая верёвки узлами, а юноша только и делал, что глядел на лес. И постепенно всё внутри холодело.

Отец вышел из хаты, дёрнув дверь так, что та чуть не развалилась. Юноша наскоро прошёлся пальцами по ремням, пошевелил скреплённую с хомутом деревянную дугу и, облегчённо выдохнув – всё держалось прочно, – повернулся к отцу. Лицо того страшно скривилось, обнажая обилие различных морщин, губы плотно сжались, а глаза, наоборот, расширились и округлились. Больше всего в жизни Евгений ненавидел этот дикий взгляд, ставший гостем самых неприятных его воспоминаний детства, ведь обрывались многие из них рёвом и слезами, свежими лиловыми синяками на коже и новыми страхами. Мать не боялась отца, и зачастую только подливала масла в огонь.

— И зачем он там тебе понадобился? Сам насечь дров и привезти не можешь?

Она вышла следом за отцом, и быстро его догоняла, пока тот шёл к возу с небольшим льняным мехом в руках. Внутри угадывались очертания бутыли (видно, с водой) и ещё какая-то еда. Топоры, верёвки, пара толстых кожухов, даже смольняки для розжига – всё уже было припасено в возе, когда Евгений начинал запрягать Грюню. Так что отец сейчас принесёт последнюю поклажу, и можно сразу ехать.

— Осточертело, что он от тяжёлой работы за твоей юбкой хаваецца! Ни разу у лесе не пабывае, ничому не навучыцца – леса баяцца будзе. Понимаешь ти не?

Евгений вздохнул и сплюнул на траву: опять отец говорил о нём, будто его и вовсе здесь не было. Так постоянно происходило. Никаких бесед по душам, никаких обсуждений в кругу семьи – только крик и только грубость. Юноша уже привык давно, но каждый раз подобное продолжало резать по чему-то очень хрупкому – там, в груди.

Парень не стал дослушивать – запрыгнул в воз, сел и затих. Ещё пара-другая выкриков – и отец залез следом, опустив мех рядом и схватив лейцы. Он выкрикнул «Но!» и от души стеганул лейцами кобыле по спине. Та рванула и сразу перешла на галоп, отчего воз дёрнулся и Евгений едва не свалился. Последнее, что юноша услышал, когда воз выезжал со двора:

— Ничего не бойся в лесу, зайчик! И не отходи от папы далеко!..

Пока добирались до леса, отец молчал. Евгений молчал тоже. Только размеренный топот копыт, скрип старого дерева и шум ветра были их постоянными спутниками. Парень даже радовался, что всё обошлось одними словами, и не сразу приметил: совсем пропали весёлые трели птиц.

3

Солнце стояло высоко, и Евгений даже в своей тонкой кожаной куртке обливался потом: волосы были мокрыми, крупные, мутные капли стекали со лба и, щекоча кожу, ползли вниз по щекам. А после падали на колени. Льняная кепка отца взмокрела настолько, что казалась на несколько тонов более тёмной. Ветер уже почти не доставал их, запутываясь в толстых древесных стволах и пышных кустах; само солнце уже было тяжело разглядеть за высокими кронами, а они с отцом ехали всё дальше и дальше.

Наконец тропа стала сужаться и скоро упёрлась в небольшую, заросшую полянку. Окаймляли её множество пней самой разной толщины, некоторые из них на вид казались совсем трухлявыми, некоторые были вполне свежими – их неровные верхушки блестели и лоснились от сока благодаря работе ещё живых корней. За пнями следовали стройные сосны и ели. Среди громадных стволов и косматой хвои виднелись даже молодые деревца.

Воз заехал в самую середину поляны и остановился. На земле видны были поросшие мхом и редкой травой куски коры, почерневшие от времени опилки.

— Всё, Женик. Добрались до вырубки. Вылазь, прывязвай кобылу.

Юноша спрыгнул с воза, перенял лейцы из рук отца и крепко обвязал их вокруг соснового ствола. Грюня спокойно встала и не двигалась, начав лениво щипать травку.

— Бяры сакеру, якую хочаш. Дрэва выбирай. И руби.

С десяток топоров разного размера лежало на самом дне воза, прикрытые дерюжкой, – Евгений видел то тут, то там выступающие рукоятки и краешки лезвий. Он резко сдёрнул жёсткую ткань и, не задумываясь, схватил самый крупный, даже не взглянув на более мелкие, хоть и выглядящие детскими со стороны, но такие же острые и с рукоятями, на которых идеально бы уместилась небольшая ладонь юноши. Отец хмыкнул, глянув на его выбор, но так ни слова и не вымовил; лишь слез с воза, взял топор с широким навершием и грубой, самодельной рукояткой и медленно зашагал к ближайшему дереву.

Евгений отметил невысокую, крепкую сосенку и, подойдя ближе, со всей силы вогнал лезвие в ствол. Топор вошёл под углом и застрял. Отец, кажется, хмыкнул ещё раз. Евгений глубоко вздохнул и крепче сжал горячую рукоятку, чтоб ненароком не выпустить из рук, – его всего трясло, а в голове роились мысли: он ведь стоял… вправду стоял здесь – посреди дремучего леса, в самой чащобе. Сколько ночей она не давала ему заснуть? Сколько лет насылала гнилой ветер, а после и белую дымку, издевательски качая верхушками сосен, стремясь его заполучить? И вот – он здесь. В полной целости и полнейшей сохранности. Неужто какому-то дереву удастся его опечалить и подкосить после такой победы? Ну уж нет. Евгений вздохнул ещё глубже и что было силы рванул топор на себя. Что-то хрустнуло, и рукоять резко стала легче – будто избавилась от навершия и сама собой взвилась, укусив юношу в лоб и после выпрыгнув из ослабевших рук на землю. Евгений обхватил голову ладонями: та пылала огнём и что-то стучало в висках в такт сердцу.

Как боль приутихла, парень осмотрелся: навершие топора осталось в стволе, древко рукояти валялось в траве, а отец стоял, скрестив руки на груди, и качал головой.

— Пасядзи лепей. Сам всё зраблю.

И Евгений сел. Забрался на воз и остался там слушать стук топора, эхом разносящийся по лесу. Изредка юноша слезал и помогал отцу: придерживал стволы, пока тот рубил их на части, после таскал к возу и складывал так ровно, как мог. И всегда возвращался сидеть и слушать. Сейчас он не взял бы в руки топор, даже если бы отец попросил его об этом.

Солнце уже заходило – стало темнеть, хотя пекло так же сильно. Евгений обливался потом: горячие капли стекали со лба, струились с мокрых волос, застилали глаза, облепляя веки и ресницы. Юноша утирал их рукавом и сразу прятал руки обратно в карманы – его била крупная дрожь. Евгений не знал, было ли это следствием внезапно налетевших волнения и беспокойства. Или, может, страх перед лесной чащобой вернулся? Знал и чувствовал парень лишь одно: нечто липкое, противное растекалось у него внутри, разнося мороз по телу, собираясь толстым комом в груди. Сколько Евгений себя помнил, колючая, морозная хватка всегда сжимала его сердце, разжимаясь лишь в краткие моменты, когда он чувствовал себя полностью счастливым. Бывало такое крайне редко. Сегодняшний успех уже было прогнал этот холод, но разочарованный взгляд отца усилил его втрое. Но, кажется, было и ещё что-то, заставляющее Евгения дрожать: до вырубки добрался ветер, ссыревший и гнилой, он отдавал тухлятиной.

Скоро стемнело совсем, и жар сменился стужей. Отец бросил работу, нарубил крупных сучьев и сложил их колодцем на почерневшей от пепла, дерновой земле в центре полянки, набросав внутрь хвороста и уложив туда пару смольняков. После вырвал кусочек сухого моха и, склонившись над ним, достал из кармана кожуха небольшой кремень и огниво – стальную пластинку; ударил одно о другое раз, другой – искра порхнула на мох и тот задымил. Отец осторожно перенёс его, опустил в колодец, прикрыл травой и принялся раздувать. Когда показались слабые языки пламени, отец встал и накрыл их корой, стружками, оставшимися после работы.

— Давай, Женик, хадзи сюды. Пасядзим, согреемся. Работа да канца не дароблена, так что прабудзем ночь и з раницы працягнем.

И парень вздрогнул. Ещё днём ему было плевать – остался бы в лесу хоть на месяц, но сейчас… сейчас ему было очень не по себе.

Отец сходил за едой и водой к возу и теперь сидел, выцеплял палкой уже прогоревшее дерево, превратившееся в раскалённые, тлеющие угли, чтоб запечь в них неочищенную от кожуры картошку – он обожал эту еду. А пока процесс готовки шёл, отец жевал засоленное сало, закусывая зелёным луком. Сала было вдоволь – хватало не только на двоих, хоть на шестерых, но Евгению кусок в горло не лез. Юноша всё поглядывал на горизонт. Прямо туда, откуда тянуло гнилью. Видел он далеко: хоть солнце давно зашло, полная луна зависла прямо над головой, окрашивая лес сверкающим серебром. И когда средь стволов показались белые, молочные сгустки, он приметил их сразу; и едва успел прикрыть рот рукой, дабы удержать крик. Евгений глянул на отца, выкладывающего картошку на красные угли, и хотел уже что-то сказать, попросить помощи, оповестить о медленно подползающих к ним, белых сетях, но вспомнил взгляд, вспомнил крик и упрёки – колючий холод сдавил ему сердце и слова застряли в горле. Отец отвлёкся от еды и посмотрел на парня, прикрывающего рот ладонью.

— Зеваешь ужо, Женик? Схожу за кожухом.

Он встал и подался к возу. Евгений опустил руку и повернул голову в сторону молочной дымки: та стянулась в высокую, плотную стену и, поглотив собой лесные деревья, пододвинулась ближе. Юноша задышал часто-часто. Буря разразилась в его голове и душе. Там, среди белого света что-то мелькнуло, и Евгений не выдержал: молча поднялся на ноги и кинулся куда глаза глядят.

— Женик? Женик! Ты куды?.. Стой!..

Он уже не слушал. Просто бежал.

4

Деревья проносились мимо, ветки кустов кусали лицо и руки, корни бросались под ноги. Лёгкие юноши горели, в живот будто забрался ощетинившийся иглами ёж, а в висках стучало и гремело. Ветер, воняющий тухлятиной, бил в спину и подгонял, подстёгивал нестись вперёд. Слишком поздно юноша обличил обман и хитрую ловушку. Он много оборачивался, не замечая ничего белого на горизонте. Он надеялся, что сбежал, что сети до него не доберутся. Но чем чаще парень оборачивался и всматривался в даль, тем меньше следил, куда бежит, и не смог увидеть, что ожидало его впереди. А когда обратил внимание, было поздно: белое молоко, густое настолько, что дальше вытянутой руки ничего не было видно, поглотило Евгения полностью. Пахло оно сыростью и затхлостью. Юноша мгновенно потерял ориентиры, спутал направления и стороны света (всё попросту перемешалось в голове) и замер на месте, прислушиваясь к звукам, – ничего, вообще ничего не было слышно. В голову Евгения лезла единственная мысль: сети, наверно, сразу окружили лес, а как солнце спряталось – стали сжиматься кольцом. Всё потому, что он был здесь, в лесу, и ОНА знала об этом. Совсем скоро ОНА появится, парень был в этом уверен.

А когда ветка хрустнула за спиной, он только сглотнул крупный ком в горле и обхватил себя руками, пытаясь унять дрожь. Сразу хрустнуло ещё, чуть ближе. Евгений не хотел оборачиваться. Больше всего на свете он сейчас не хотел оборачиваться.

— Я знаю, что ты здесь.

Голос был похож на хруст двух деревяшек, когда трут одна о другую: сухой, чёрствый, безжизненный, скрипучий. Что-то кольнуло юноше прямо в сердце.

— Вечерняя заря окрасила небо огненно-рыжим, отослала проклятое солнце за горизонт, и настала ночь – моё время. Ты ведь знал, что всё так и будет: мои сети доберутся до тебя и наша встреча состоится. Всегда знал, но предпочитал забываться в грёзах, лишь бы отмести эти мысли. Теперь это не поможет.

Ещё одна ветка треснула. И позади что-то заскрипело, долго и протяжно. Кажется, это был смех. Юноша набрал полную грудь воздуха и шумно выдохнул.

— Что нужно от меня? Твои сети плетут маленькие мальчики, а я уже вырос. Я тебе не нужен.

Смех затих.

— Это раньше был не нужен. Когда вас много бродило по лесам, когда вы не прятались в домах за мамкиными юбками. Теперь мне нужны все.

Хворостинка хрустнула снова. Уже совсем рядом.

— Сначала я возьму тебя. Потом твоего отца, когда костёр затухнет либо если он кинется вслед за тобой. Потом мать. Она будет искать тебя в этом лесу. Придёт одна, как всегда делает. Никому из вас не уйти.

Евгения колотило. Как тогда, в детстве. Холод разливался по телу, покалывая кожу. Изнутри.

— Что мне сделать, чтобы ты их не тронула?

Хруста не послышалось. Была лишь тишина и белый свет. Сзади, спереди, по бокам – везде. Это, и ещё дыхание. Прерывистое, хриплое. Страшное.

— Обернись.

И Евгений заплакал. Сначала струйки покатились с глаз, а потом переросли в рыдания. Он не мог себя сдержать и уже даже не думал об этом. Единственное, что его волновало: как может выглядеть тварь, сейчас дышащая ему в затылок? Дыхание это было зловонным, таким же, как воздух вокруг.

Он стал медленно поворачиваться назад. И очень скоро понял, что у него ничего не получится, если делать это медленно – он просто не сможет. Не справится. Евгений замер и посмотрел на небо в последний раз – не увидел ничего, кроме белого, молочно-белого тумана.

Юноша резко обернулся и упёрся взглядом в кривую, высокую фигуру в лохмотьях, грязных обносках. Руки её были разного размера и доставали прямо до земли, над головой высился толстый горб, а лицо… Лицо было безобразно, иссечено бороздами морщин и лиловыми пятнами синяков, но оно было знакомо. Знакомо до жути. Знакомо до боли. Евгения будто пронизала молния и разряд прошёлся по телу. Он не мог ошибиться – не был способен на это.

— М… Мама?..

Оно улыбнулось и подняло полуторометровые руки, направило их к нему. Наверное, чтобы обнять.

— Не бойся, зайка. Если ты с мамой, Баба-Яга не тронет…

Холод завладел телом юноши. Он рвал всё внутри, а особенно сердце – его он раздирал на куски. Ведь ужас юноши таился всегда там, где было безопаснее всего. Всю свою жизнь он по-настоящему не боялся ничего; лишь одного на свете человека, хоть не осознавая, не желая признаваться самому себе или кому-либо другому. Он боялся свою мать и то, чем она пичкала его всё детство.

Огромные руки обвили Евгения и прижали к вонючему телу.

— А теперь спи. Сладких снов, зайчик.

Евгений охнул, чувствуя, как сердце раскололось на куски. И больше он уже ничего не чувствовал.

13.04.2018 – 11.05.2018. Лида, Беларусь.

Никогда не переписывайтесь с незнакомыми людьми. Это может привести к плачевному результату.

Один мой знакомый работает в прокуратуре. Он рассказывал кучу баек. Одна краше другой. Но однажды вечером, когда мы сидели на кухне у него в гостях и пили чай, он решил рассказать ещё одну историю. Дальше история будет вестись от его лица.

Однажды в на экспертизу прибыл труп девочки лет 12. Как оказалось, она была задушена. Патологоанатомов удивила одна вещь. На руках и ногах были обнаружены странные знаки. Числа «666», какие-то шифры и многое другое. После этого по участку пошла байка, будто это какая-то мистика. Ну и сама история.

Однажды девочка осталась дома одна. На дворе стоял конец октября, как раз был Хэллоуин. Не зная, что делать, девочка решила посидеть за компьютером. Через пять минут ей пришло сообщение:

— Поиграем?

Дальше девочка ответила:

— Что? Ты кто? Какие игры?

Ей стало жутко. Дальше у неё в голове промелькнула мысль: «Сегодня же Хэллоуин». И её любопытство пересилило страх.

— Ну, давай. А во что? В КС или в Доту?

— Нет, я задам тебе три вопроса. И ты должна будешь на них ответить.

— Хмм… Ну, ладно.

— Делаем ставки.

— У меня нет денег.

— В таком случае ставка — твоя жизнь.

Девочка посмеялась и согласилась.

— Первый вопрос. Назови мне «число зверя».

— 666.

— Правильно. Второй вопрос. Где твои родители? Их нет дома, как я вижу.

— Откуда ты знаешь?

— Не важно. Отвечай!

— Они уехали в гости.

— Отлично. Последний вопрос.

— Давай.

— Ты можешь обернуться?

— Да.

— Тогда сделай это.

Она обернулась, и искорёженная от ужаса гримаса осталась на её лице навсегда. Компьютер не был выключен, поэтому удалось установить связь переписки и убийства. Пробить хозяина страницы так и не получилось. До сих пор следователи гадают, как убийце удалось проникнуть в квартиру.

Эту историю рассказал мой хороший приятель. Случилось это 11 лет назад. Служил он под Плесецком, в военно-космических войсках. Как-то раз в начале ноября их комвзвода с двумя сослуживцами решили поохотиться в тайге. Взяли с собой ещё двух бойцов и того моего товарища — он водителем служил. Загрузились в «УАЗик» и часа в два дня выехали из части. До места (там избушка охотничья) езды было 15 километров.

Доехали быстро, без приключений. Расположились, как водится, выпили (конечно, окромя бойцов) и решили пораньше лечь спать, чтобы с утра идти в тайгу. Кто был на севере, тот знает, что окна в лесных сторожках делают на высоте двух с половиной метров, чтобы медведь с росомахой не забрались. Избушка была небольшая: посредине стол, а по периметру три пары нар. Домик находился на сопке, а внизу было чистое лесное озеро.

Часа в 4 ночи всех разбудил истошный крик одного из бойцов. Естественно, все вскочили с оружием, включили фонарь и увидели солдата, который сидел на верхней полке, обхватив колени руками, и трясся. Отошёл он только минут через сорок и рассказал, что ему показалось, будто его кто-то тормошит во сне за плечо. Он открыл глаза, увидел в окне в свете луны силуэт женской головы и закричал.

Солдату, конечно, досталось по первое число за то, что всех разбудил, но всё-таки решили выйти и посмотреть — может, действительно медведь «шалил». Вышли и обнаружили, что ящик с капканами и прочим снаряжением, который тащили два здоровых мужчины и оставили у дверей, был пододвинут к окну, а вокруг (ночью выпал первый снег) было множество следов от голых женских ног. Обалдевшие охотники, взяв с собой пару автоматов, решили пройти по следу. Но следы уходили под сопку и обрывались на берегу озера. Естественно, ни о какой охоте не могло быть и речи. Все погрузились в машину и рванули в часть.

Решили никому не рассказывать, но потом по пьяни кто-то проговорился, и всплыла такая история. Рассказал её разнорабочий из вольнонаёмных, которому было лет шестьдесят. Сам он родился и вырос в этих местах. Так вот, когда ему было лет 10-11, недалеко от нынешней части было поселение старообрядцев. Во время амнистии 1953 года группа зеков, то ли сбежавших, то ли амнистированных, изнасиловали и убили девушку из этой деревни (кстати, труп так и не нашли, только окровавленную одежду). С тех пор она ходит по тайге и показывается только охотникам или солдатам, как будто просит помощи. В деревне, которая по соседству с частью, говорят, видели её мужики на охоте, и не раз…

Глава 28.

Обыватели редко видят обдолбавшихся бабушек и дедушек. Пенсионеры не будут бегать по улицам и донимать прохожих или устраивать шоу на лавочках в парках. Подобное, без сомнений, веселое времяпрепровождение свойственно молодым наркоманам. Но врачи видят стариков под кайфом не реже, чем молодых. Просто потому что многие лекарства не только лечат, но и крепко вставляют.

Возраст накладывает свой отпечаток и бабуси обычно сидят смирно и тихо. Чтобы не спалиться перед внучатами, они вообще пялятся в телевизор, якобы наблюдая за идиотскими ток-шоу. Марена не стала исключением. Она тихо-мирно сидела на операционном столе и смотрела в стеклянный шкаф с инструментом. Какие топовые передачи показывало ей воображение, Денис не знал.

Бочком, готовый отпрыгнуть, он медленно пробирался в разгромленную операционную. Пока что женщина его не замечала, а Денис лихорадочно думал, что предпринять. Сначала ему показалось, что ничего, кроме бардака, не отличает операционную от любых других. Пока какой-то шланг не начал ползти к нему, а перевернутая тумбочка не вырастила пару сотен паучьих ног, бессмысленно кружась на месте.

— Ну почему не бабочки? – с отчаянием пробормотал рыцарь призрения, который недолюбливал жуков и пауков.

В операционной ожило все, что теоретически можно было сдвинуть. Даже светильник над операционным столом таращился фасеточными глазами вместо ламп. Меньше всего Денису хотелось попасться на глаза Марене и самому обзавестись парой-другой лишних ног. Медленно он пробирался к колдунье среди шевелящегося хлама.

Грамотные медики владели несколькими вариантами действий, чтобы вывести пациента из наркотического трипа, но сейчас были заняты криками и беготней. Лично Денис знал только один способ, хотя все его воспитание протестовало против этого. И все же выбора не оставалось. От количества предстоящих извинений рыцаря мутило уже заранее. Он почти успел подойти, оставалось каких-то два-три шага, когда Марена заметила мужчину и обрадованно сказала ему:

— Денисушка! Ангел мой! Как я рада, что ты пришел.

Удача не изменила Денису — его рубашку шила довольно криворукая швея, а нитки использовали гнилые и дешевые. Когда спина вспучилась болью, ткань лопнула по всем швам и рубашка разлетелась ошметками по операционной, вместо того, чтобы задушить его из-за новоприобретенного объема тела. Решив, что дальше ждать нельзя, не обращая внимания на боль и что-то мешающее за спиной, Денис подскочил к Марене и изо всех сил двинул ей кулаком в висок. Подобный способ успокоения буйных наркоманов, он видел не раз во времена бурной молодости в рабочих кварталах Харькова.

Одного удара хватило. Марена потеряла сознание, повалилась набок и едва не упала с операционного стола. Денис в последний момент успел подхватить ее на руки. За всю свою жизнь он никогда не бил женщину и от произошедшего чувствовал себя подонком. Совесть заодно напомнила ему, благодаря кому Марена вообще оказалась в больнице.

Погрузится глубже в самоосуждение ему мешал слепящий глаза свет. Он повернулся, но свет никуда не делся. Раздраженно он махнул рукой и уперся во что-то над головой. Предчувствуя недоброе, мужчина посмотрел на свое отражение в уцелевшей дверце стеклянного шкафчика с лекарствами.

— Едить твою мать! – прошептал он, глядя на сверкающий над головой нимб.

От матерной брани нимб немного потускнел и в отражении можно было различить два белоснежных крыла за его спиной. Марена не просто назвала его ангелом, обколотая колдунья сделала из него небритого херувима в самом прямом смысле этого слова. Неприличные выражения снижали накал нимба и крылья безвольно обвисли за спиной. Денис нашел какую-то простыню, завернул в нее подопечную и понес ее в коридор.

Выглядело это мощно — полураздетый ангел, несет бабушку в саване. Те из пациентов, кто не успел и не сообразил разбежаться во все стороны, уставились на него с отвисшими челюстями и круглыми глазами. От благоговения людей, нимб засиял ровным, золотистым цветом, а крылья распахнулись за спиной. Что принесло Денису несколько открытий. Для начала, нимб включенный на всю катушку слепил не хуже галогеновых фар от джипа какого-нибудь идиота на трассе. Во-вторых, когда крылья упираются в стены коридора ходить очень неудобно.

Сначала тихо, а потом, с нарастающим религиозным экстазом окружающих, с потолка начала литься музыка сфер. Сначала тихая, но очень торжественная. Кто-то принялся молиться, ожидая от посланника небес откровений и чудес. Только две вещи не вписывались в общую картину: неприличный хохот Карины и отборные матюки Дениса.

Пока Денис успокаивал подопечную самым радикальным образом, Карина успела расколдовать бригаду хирургов, из которых ее подруга соорудила абстрактную скульптуру. Медсестра перебралась с потолка на стену, а оттуда, когда влияние колдовства ослабло, на пол. Врачи хором взяли выходной и устроили психологическую разгрузку в виде грандиозной попойки. Медсестра вообще отделалась легким испугом, убедив себя, что надышалась каким-то газом. Только нервно улыбалась, если поднимала глаза к потолку.

Оставалось вывести Дениса и Марену из больницы так, чтобы за ними не последовали толпы поклонников. Задача вовсе не сложная для Карины, но она не отказала себе в удовольствии поиздеваться над рыцарем:

— Слушай, а ангелы вроде как бесполы, — ехидно спросила она – ты как, уже совсем ангел или еще чуток мужик?

Денис едва не уронил Марену, пытаясь нащупать самое ценное одной рукой. Потом понял, что ведьма его дразнит. Впрочем, он понимал, что заслужил подобное.

— Как выключить эту драную иллюминацию? – спросил он.

— Никак! – радостно сообщила ему ведьма.

Денис не видел, но был уверен, что она улыбается от уха до уха. Какая-то костлявая дама, лет пятидесяти, с вызывающим и довольно аляповатым макияжем, на четвереньках подползла к нему и уткнулась в давно не чищенный ботинок.

— Прости меня господи, — заголосила она – грешница я и блудница! Осияй меня своим светом, очисти от греха, ради имени своего!

— Приплыли, — тоскливо сказал Денис.

Карина уже даже не смеялась, а всхлипывала, когда еще пара человек, решили последовать примеру «грешницы и блудницы». Нимб над головой Дениса принялся мерцать. С одной стороны, кающиеся грешники — это очень свято, и он норовил осиять падшие души светом небес. С другой, в голове под нимбом мысли были какие угодно, только не праведные.

Колдунья наконец сжалилась над рыцарем и щелчком пальцев перенесла всю компанию в дом Марены. Люди списали все произошедшее, на взорвавшийся баллон с веселящим газом, а в искренние рассказы женщины о встрече с ангелом, не поверили даже священники, что не помешало им принять в дар ее квартиру.

Вереск прибыл через пять минут и молча осмотрел Марену. Убедившись, что пациентка в норме, намотал на ее руку гематитовые бусы, чтобы она случайно не наколдовала чего-нибудь еще во сне. После чего занялся Денисом.

— Придется резать, — коротко ответил он, осматривая крылья – если, конечно, ты не хочешь эти штуковины оставить.

Куст обошелся без своих обычных колких замечаний, за что Денис был ему благодарен. Карина вернулась из комнаты Марены. Веселое настроение покинуло ее, подруга была очень плоха и ни Верес, ни тем более, человеческие врачи ей помочь были не в силах. Она присела на стул рядом со столом, на котором лежал Денис, пока его осматривал куст.

— Я тебя понимаю, Денис – мягко и грустно сказала она – ты пытался ей помочь. Неужели ты думаешь, что мы не обратились бы к людским эскулапам, если их помощь сработала?

Денис молчал. Вереск невесть откуда достал штук пять острых лезвий и готовился к операции по удалению крыльев. Про анестезию пока никто не сказал ни слова и мужчина откровенно боялся. От этого нимб почти совсем погас, став просто полированным бронзовым кольцом, невесть как зависшим над головой Дениса. Впрочем, никто не собирался резать «по живому». Вереск нажал какие-то точки на шее рыцаря, и он перестал чувствовать тело вообще. До него доносился только хруст, скрежет и хлюпанье, что неприятно, но куда лучше боли. Перед глазами Дениса пролетело белоснежное перышко с каплей крови, как символ того, что благими намерениями выстлана дорога в ад.

Глава 29.

Конец февраля и начало марта в Вологде были зимой без всяких условностей. Где-то далеко, в Крыму, люди готовились сажать картошку. Здесь же снег и холод властвовали над землей. Именно это время, было самым тягостным для Дениса. Первая половина зимы пролетала быстро и незаметно, но февраль тянулся бесконечно, а март не принес утешения в виде оттепели. Холод и снег.

Марена пришла в себя через сутки после больницы, но была слишком слаба, чтобы передвигаться самостоятельно. На его неумелые и сбивчивые извинения только устало прикрыла глаза и едва шевельнула рукой, мол, отстань. В эти дни Денису пришлось стать самой настоящей сиделкой. Женщина не могла самостоятельно ходить, есть и посещать туалет.

Впрочем, Дениса это не напрягало, хотя ничего приятного в подобном он не находил. Скорее нечто довлело над ними всеми, над самим домом. Марена умирала и неотвратимость этого холодила души. В доме постоянно находился кто-то еще, обычно Карина или Диззи. Они не помогали мужчине, а словно дежурили, поджидая чего-то.

Хотя Вереск и Карина обещали, что нимб рассосется, бронзовое кольцо над головой и не думало исчезать. Дениса оно раздражало. Тем более, стоило ему сделать хоть что-то полезное и доброе, нимб включал дальний свет и приходилось матерится как грузчику, волокущему пианино на одиннадцатый этаж по лестнице.

Никаких болезней, во всяком случае насколько мог судить Денис, у Марены не было. Она просто угасала, как огарок молитвы в церкви. Мужчина старался хоть как-то ее подбодрить. Покупал в магазине, нахлобучив на голову и нимб огромную меховую шапку, всякие вкусности, даже отпилил от полуобглоданного медведя кусок, но подопечная почти ничего не ела и едва могла говорить.

В честь восьмого марта накупил из своих личных денег подарков девочкам. То ли не угадал с ними, то ли они вообще не воспринимали этот праздник всерьез. Только Диззи улыбнулась и мягко, что было ей не свойственно, поблагодарила его за большой набор театрального грима.

Денис уже понял, что все ожидают двадцатого марта, дня весеннего равноденствия. Ему хотелось сбежать, потому что ничего хорошего он от этого дня не ждал. Несколько раз он пытался заговорить с Кариной, чтобы что-то предпринять. Остановить Марену и не дать ей погубить себя. Холодная красавица без возраста отвечала односложно, либо не отвечала вовсе. При этом давление их договора, что держало его в этом колдовском доме, ослабевало. Сейчас Денис знал, что может уйти. Возможно, его попытаются искать, но судьба ослабила хватку.

Все же он оставался. Вовсе не страх перед Кариной держал его. Каждый раз, когда он перестилал постель Марены или кормил ее, такую слабую и беззащитную, она смотрела на него с искренней благодарностью и доверием.

— Спасибо, Денисушка, — едва слышно шептала она.

Он проклинал собственную совестливую натуру, что не позволяла ему бросить умирающую на произвол судьбы. Проклинал, но не уходил. Как давным-давно сказала Диззи – Марена и Карина умели выбирать себе помощников.

В ночь с девятнадцатого на двадцатое, он и вовсе не сомкнул глаз. Денису казалось, что за стеной что-то шевелится и шуршит. Не в другой комнате, а за тонкой пеленой бытия. Кому-то в радость умирающая колдунья. Откуда-то пахнуло ледяным холодом. Мужчина вскочил, предчувствуя недоброе и побежал в комнату Марены.

Она была жива и в сознании. Денис перевел дух. Ожидание выматывало его, скручивая нервы в колючий клубок безумных предположений и неясных намеков. Не задумываясь о последствиях, он схватил руку женщины и распахнул душу, питая ее своей жизненной силой. Хотя у него поплыли темные пятна в глазах, Марене это почти не помогло, как если лить воду в песок.

Денису не пришлось даже звонить Вереску, тот явился сам через четверть часа. Куст тщательно осмотрел пациентку, потом склонился над ней, слушая ее тихий шепот, потряс ветвями и спросил:

— Ты уверена? Это очень вредно для здоровья.

Из недр самого себя, Вереск достал какой-то зеленый побег с ярко-оранжевыми острыми шипами. Стоило ветке коснуться кожи, как она оплела руку ведьмы и вонзилась шипами в плоть. Подействовала эта штука как чекушка на неопохмеленного мужика.

Пошатываясь и опираясь на руку Дениса, женщина встала с кровати. Мужчина обеспокоенно смотрел на нее:

— Ты бы не рвалась в бой… Может тебе лучше отлежаться?

— Некогда нам отлеживаться, — ответила женщина.

— Не нравится мне все это, — пробурчал Денис, но Марена не удостоила его ответом.

Сил у нее было мало и тратить их на препирательства с рыцарем призрения она не собиралась. Карина и Диззи знали, что им делать.

Карина принесла два ведра колодезной, ледяной воды, а королева мертвецов держала наготове одежду. Обе избегали касаться Марены, и та обратилась за помощью к Денису:

— Помоги же! – раздраженно сказала она, пытаясь слабыми пальцами расстегнуть байковый халат.

Денис помог ей раздеться, хотя в комнате было не так уж и жарко. Карина пододвинула к нему первое ведро. Мужчина замер в нерешительности.

— Лей! – приказала Марена, стоя обнаженной посреди комнаты.

Рыцарю призрения даже смотреть на это было холодно, как выдержала подобную экзекуцию женщина, он просто не понимал. Подопечная потребовала лить воду не торопясь, прямо на макушку. Пока он выливал второе ведро, Карина успела сбегать еще раз к колодцу. Семь раз он окатывал ледяной водой подопечную. Сам бы он заорал и трясся после первого же, она не шелохнулась, только шептала что-то непонятное беззубым ртом.

С тонким звоном лопнул и исчез нимб над головой Дениса. Видимо ангелам строго воспрещалось участвовать в языческих обрядах. Мимолетно мужчина подумал, что его бессмертной душе каюк, впрочем, сейчас это его мало волновало.

После седьмого ведра Диззи собралась медленно и торжественно облачить Марену в белоснежный льняной халат с капюшоном. Денис выхватил у нее одежду и тут же замотал подопечную, как куклу.

— Теперь наверх, — сказала Марена Денису.

— Нет, — чувствуя горечь во рту ответил мужчина.

— Надо!

Шершавое, грубое и твердое слово «надо». Денис его ненавидел, но понимал, что ничего не сможет изменить. Да, он волен был уйти в любую секунду. Вот только Марена останется и расскажет свою последнюю сказку. Ей нужен был слушатель, ей нужен был он.

Денис вздохнул, подхватил иссохшую и старую подопечную на руки. После чего пошел наверх. Колдовская лестница снова выкинула фортель – до двери он прошел всего четыре ступеньки. Там, на площадке он оглянулся. Карина стояла спокойная, только очень бледная, даже слишком. Ее глаза казались черными бездонными провалами, то ли свет так падал, то ли она сбрасывала человечье обличье перед чем-то важным и страшным. Диззи и Вереск предпочли уйти. Мужчина шагнул в Расписную комнату, и тяжелая дверь захлопнулась за ним.

Марена не стала раздеваться, возможно ей уже было все равно, а может быть берегла силы для сказки. Рыцарь усадил ее на место. Крови в щите почти не осталось, лишь несколько капель в самом центре. С трудом мужчина достал до нее и провел ладонью. Остатка хватило лишь на то, чтобы испачкать руки Марены и свои, а также чиркнуть полоски на лбу.

Побег Вереска, который оплел руку колдуньи и придавал ей силы, безвольно обвис. Видимо и колдовство уже не могло поддерживать жизнь в ее теле. Сейчас Марена держалась только на упрямстве и чувстве долга перед живущими. Немного невнятно из-за отсутствующих зубов, она начала рассказывать:

— Алиса Гринбург очень старалась не грешить лишнего, особенно не убивать без нужды. Что, надо сказать, получалось у нее не очень хорошо. Тем более после того, как она встретила Томочку Сопегину. Кто же знал, что из-за этой соплюхи ей придется завалить полтора десятка здоровых мужиков?

Солнце медленно опускалось за горизонт, и его огни, разлившиеся по водной глади, неспешно угасали. Размашистый алый веер уже сильно сузился, а скоро вовсе превратится в ниточку, скользнёт по берегу, верхушкам зелёных елей, пикам далёких гор и сгинет. Это послужит самым красноречивым приглашением для луны – царицы серебряной и промозглой ночи – занять небесный трон.

Арнольд Хоррисон, скромный банковский служащий средних лет, смотрел, как увядают яркие краски, как им на смену приходят холодные, неуютные, отчасти жестокие цвета, и дивился – дивился искренне и неустанно: сидя в своём тёмном кабинете, топая с работы, засыпая в зашторенной и закрытой со всех сторон квартире, он и подумать не мог, что каждый вечер происходит такая борьба в небе. Впрочем, и само солнце, и воду он пристально рассматривал последний раз на фотокарточке, всегда стоявшей на его рабочем столе, – Арнольд очень любил, чтоб время от времени можно было отвлечься от приторно ровных чёрных цифр и рядов таких же букв на что-то более приятное глазу. На фотокарточке было запечатлено море, синее-синее и бушующее, с таким же веером посередине, но ярко-жёлтым. Арнольд часто на него смотрел, и в голове вспыхивала мысль отправиться в похожее место, но также стремительно улетучивалась, стоило только ещё одной стопке документов взгромоздиться на его стол.

Арнольд машинально провёл по внутреннему карману пиджака, дабы проверить, на месте ли коротенькое бумажное письмецо – виновник его необычной вылазки. Мужчина обнаружил его ранним утром в пожелтевшем от времени конверте прямо перед входной дверью, спешно собираясь на работу. Он распаковал и прочёл письмо на ходу: говорилось, что дядя Арнольда скончался, переписав на того всё имущество, что следовало бы приехать и решить судьбу причитающегося по закону, отдав умершему последние почести. Три дня Арнольд размышлял, ещё день обдумывал поездку и полдня отпрашивался с работы. А после в двое суток дилижансами добрался до широкого русла реки, за которым располагалась деревушка, указанная на конверте как адрес отправителя. На крохотной пристани он обнаружил одну-единственную лодку и парнишку, стругавшего новенькое весло. Пара медных монет стала весомым аргументом, чтобы вставить в уключину едва готовую работу и взяться за перевозку клиента. И вот Арнольд, находясь посреди широкой реки, любуется вечерним небом.

Мощное течение бьёт лодку в борт, нос то и дело норовит вильнуть в сторону, но парнишка-кормчий ловко обходится с вёслами и ведёт лодку ровно. Кажется, это даётся ему немалыми усилиями. Когда до берега было уже рукой подать, паренёк глубоко вдохнул и на выдохе оттянул вёсла от бортов, после отпустил их, принявшись растирать распухшие от работы мышцы.

— Отдохну, сэр… — произнёс он, чуть отдышавшись. — Вода уж больно быстро бежит… Умаялся…

Светловолосый парнишка растирал поочерёдно то одну руку, то другую, не забывая смахивать крупные капли пота со лба. Тонкая рубашонка его тоже была насквозь промокшей. Арнольд всерьёз подумывал накинуть ему ещё несколько шиллингов сверх уже заплаченного. За старательность.

Арнольд перевёл взгляд на берег: в крепчающем лунном свете чернели небольшие фигурки домиков, действительно громадные деревья и (дальше всех, еле заметные) кресты и похожие на могильные плиты прямоугольники.

— Так как тебя звать, парень?

Кормчий отвлёкся от своего занятия и поднял на Арнольда большие зелёные глаза.

— Джек, сэр.

— Скажи, Джек, что слышно об этой деревушке? Много народу реку переплывает?

Парнишка почесал затылок и нахмурился.

— На самом деле, как рыболовный сезон начался месяц назад, вы первый. До этого много людей на тот берег просилось – молодёжь, в основном. Давали пенсы, иногда шиллинги, один улыбчивый джентльмен целый серебряный фунт отдал! То-то дома обрадовались, — парнишка грустно вздохнул и опустил руки на вёсла. — А теперь только рыбу ловлю. Не хотят переплывать. Что тот, что этот берег…

— А ты сам, Джек, в деревне был?

Он пару раз невысоко поднял вёсла, будто примериваясь, привыкая к весу. И только потом ответил:

— Незачем мне, сэр. Там одни старики живут. Ещё места неуютные: тихо так, пусто, рыбы по берегам нет. А видите деревья эти большущие? — парнишка вытянул руку, указывая в сторону деревни, а затем вновь положил на весло. — Раньше ещё зелёные были, а за последний год ни одного листочка не выросло. И трава там у воды только, чуть дальше зайдёшь – так пустырь пустырём. Я лучше своего бережка держаться буду. А как покажется кто на той стороне, я ж вмиг доплыть смогу.

Арнольд ещё раз оглядел деревушку: деревья и правда были голыми, стояли, растопырившись кривыми ветвями во все стороны. Он подумал, почему ж сразу не приметил такой странной особенности? Ведь почки давно раскрылись, и всё вокруг цвело. Только подумал и сразу понял: ни в одном окне не горит свет, не зажжён ни один фонарь. Что-то засосало у Арнольда под ложечкой. На лавке резко стало неудобно сидеть, а ветер показался чересчур холодным и цепким.

— Джек, может ты знаешь человека по имени Феликс Хоррисон. Это мой дядя. Я и плыву его… проведать.

Парнишка скривился.

— Нет, сэр. Я там одного только человека знаю – деда-гробовщика. Домишко его на самой окраине, у кладбища. Страшный дед этот. Глаза большие, злые. Всё время в грязном плаще ходит, с заплатками; и солнце печёт, и снег метёт, а он всё в плаще. Не разговаривает ни с кем, по улице идёт – что-то себе под нос бубнит и озирается. А знаете, сэр… — парнишка пододвинулся ближе к Арнольду и понизил голос. — Поговаривают, что бесовской он – дух нечистый сидит и мучает, мучает, пока совсем не изведёт. А пока не извёл, дурные вещи творить заставляет. Сам видел, как он на прохожих кидался, кричал, что вера наша дурная, и проклинал. Всех проклинал.

Парнишка поёжился, глянул на деревеньку и сразу отвёл взгляд.

— Правда, давно это было, сэр. Но ещё утром я сплавать туда решил, дабы посмотреть, может помощь нужна какая старикам? Они обычно щедрые на награду или угощение просто. Только подплыл, а гробовщик выскочил будто из ниоткуда, схватил весло моё как-то и давай тянуть, крича на непонятном языке. Так рвал, что я чуть из лодки не выскочил. Ну, я так напугался, что весло бросил и на одном домой догрёб. С того времени на тот берег ни ногой. Вас доставлю вот и домой поплыву скорее.

Парнишка взялся за вёсла, вытянул наружу до упора. Они спустились, шлёпнувшись плоскими лопастями о воду.

— Да уж, далеко отнесло нас, сэр. Но я знаю одно местечко удобное. В два счёта доберёмся!

И он заработал, втрое быстрее, чем до этого. Ведь утащило их течение и вправду далековато. Арнольд только глядел на выплывающую из-за горизонта полную луну, и уже совсем не рад был такому путешествию.

Скоро Арнольд уже стоял на твёрдой земле, отсчитывая парнишке ещё с десяток шиллингов, но, подумав, порылся в кармане и положил в маленькую мозолистую ладонь серебряный фунт. Парнишка заулыбался и, наклонившись к Арнольду, проговорил:

— Вы уж остерегайтесь гробовщика этого, сэр. Люди ведь, хоть и шепчутся тайно, но правду о нём говорить могут. И ещё кое-что: я много кого сюда доставил, но никто обратно так и не попросился. Не знаю уж отчего, но так выходит. Отсюда дорога по берегу есть, но по воде куда как быстрее. Вы уж возвращайтесь – я за фунт вас день и ночь высматривать буду! Удачи, сэр.

— Тебе тоже, Джек.

Он толкнул лодку, запрыгнул в неё и поплыл, махая рукой на прощание. Арнольд помахал в ответ и отправился по заросшей тропинке в сторону деревни. Огней не было, но яркий лунный свет помогал мужчине не споткнуться и не сбиться с пути.

Деревушка встретила его тишиной. Даже не звенящей, когда резко стихают все звуки, а немой. Сначала Арнольд подумал, что ему вовсе заложило уши, но треск песка под подошвами, свист входящего и выходящего из лёгких воздуха и стук собственного сердца были слышны отчётливо. Темнота тоже была непроницаемой – её едва могло потеснить лунное свечение. И потому Арнольд заблудился: он хорошо помнил название нужной улицы и номер дома, да и таблички с этими данными висели на каждом доме, но разглядеть мужчина не мог абсолютно ничего. Фонаря не было, спички с собой он тоже не привык носить. И, устав зря напрягать глаза, Арнольд решил попросить помощи.

Он подошёл к двери ближайшего дома и, за неимением звонка, постучал. Мужчина рассчитывал, что сейчас в окнах зажжётся свет, раздадутся кряхтение и шаркающие шаги, и дверь откроет миловидная на вид бабуля, согласен Арнольд был и на старика, бранящего его на чём свет стоит за нежданный поздний визит. Но за стуком ничего не последовало – он прогремел в тишине и затих, разнёсшись эхом по улице.

Арнольд постучал ещё раз, уже настойчивей. И получил тот же результат. Возможно, жильцы спят так крепко, что попросту не услышали ничего? Возможно, этот дом вообще пустует? И самой неприятной была мысль: со старым человеком внутри что-то случилось, и там, внутри лежит теперь окоченевший зловонный труп. Держа это в голове, Арнольд положил ладонь на ручку, нажал. Дверь щёлкнула и со скрипом отворилась. Внутрь хлынул воздух, разворошив толстый слой пыли – она взвилась вверх и начала, плавно танцуя в серебряных лучах, опускаться вниз. Прямо на груду посеревших костей, завёрнутых в длинный, изъеденный молью халат. В нос Арнольду сразу ударила сырость и затхлость помещения, и среди них чётко ощущалась вонь – приторная, гнилая, отвратительная. Мужчина отшатнулся от дверного проёма и бросился к другому дому. Ему больше всего сейчас хотелось увидеть человека, пусть это будет хотя бы тот странный гробовщик. Главное, чтоб он был живой.

Арнольд подбежал к следующему дому и, не церемонясь, дёрнул ручку – дверь поддалась. Изнутри сразу потянуло гнилью, и мужчина не стал всматриваться в силуэт, неподвижно сидящий за столом. Арнольд проверял каждый дом и видел внутри одно и то же, пока улица не вывела его к кладбищу. Небольшой деревянный сруб, похожий больше на собачью конуру, уместился у самых кладбищенских ворот. Кажется, внутри теплился слабый огонёк. Арнольд кинулся туда, не раздумывая. Он уже и думать забыл о письме в кармане пиджака, о мёртвом дяде (может он даже был в числе увиденных только что трупов) и о причитающемуся ему имуществе умершего – мужчине хотелось найти убежище, переждать ночь и утром, когда заря поглотит все страхи, уплыть восвояси. Всё представлялось ему не так, всё не так пошло с самого начала.

В конуре было пусто: ни живых людей, ни трупов. Но не было и пыли, и проклятого мёртвого запаха. Лишь кровать, а рядом с ней – письменный стол, на котором стояла тускло горящая свеча. Взгляд Арнольда мгновенно зацепился за стопочку пожелтевших от времени конвертов. Мужчина подошёл ближе. Место на столе, свободное от подсвечника и стопки, занимала груда документов: это были паспорта, старые и новые, свидетельства о рождении, хрупкие листочки, некоторые из которых были озаглавлены как «Завещание» и заготовлены явно специально, некоторые являлись грубо вырванными страницами документов покрупнее. Но было у этого всего одно сходство: на всех бумагах стояли разные подписи, почерк также отличался, а значит принадлежали документы точно не одному человеку.

Арнольд взял в руки лист, лежащий на самом верху груды. Тот датировался ещё началом позапрошлого года. Мужчина поднёс бумагу ближе к свету и стал читать, сразу поняв, что это отрывок из личного дневника: «…жить здесь становится невыносимо. Так тихо, аж давит на мозг. Вся зелень медленно редеет и вянет. Думал, спокой найду на старости лет в тихой деревушке на берегу речки, а она уже в печёнках сидит. Смотреть в окно тошно. Ещё гробовщик чёртов каждую ночь на кладбище орёт. То ли песни это, то ли молитвы, не знаю, да и знать не хочу. Лишь бы заткнулся, старый хрен. Совсем крыша поехала. Нет, я так не могу больше. Может Арни письмо послать, чтоб забрал? Хотя б на время, а то ж свихнусь здесь. Помню ведь ещё адрес племяша. Запишу здесь, кабы не забыть…» Дочитать Арнольд уже не смог – листок вывалился из дрожащих пальцев. Ноги подкосились, и мужчина рухнул на стул. Он едва не вскрикнул, когда носки ботинок упёрлись во что-то твёрдое. Арнольд вскочил, сдвинул стол и увидел стальное кольцо, выпирающее из пола. Он схватился за него обеими руками и потянул, сразу обнажив вырезанный прямо в трухлявых досках пола, квадратный люк. Под этой крышкой было тёмное пространство, из которого повеяло знакомым запахом. Арнольд вынул свечу из подсвечника, опустил пониже и сразу пожалел о своём поступке: подвал был небольшим и, пожалуй, использовался для хранения покойников, заколоченных в гробу и ожидающих погребения, сейчас он был забит до отказа. Плотно спрессованные тела (те, которые можно было разглядеть в вязкой темноте) под действием холода разлагались медленно – у некоторых даже сохранились глаза, и в них читался неподдельный ужас. Большинство мертвецов были молодыми людьми, так что Арнольд догадался, почему никто уже давно не пользовался услугами парнишки Джека.

Арнольд затворил люк и, пытаясь унять крупную дрожь, принялся думать. Либо это какой-то странный, нелепый розыгрыш с поддельными письмами, костями и трупами, либо всё взаправду, и ему грозит страшная опасность. Теперь и тишина, и отсутствие света в окнах, и странное поведение деда-гробов… Гробовщик! Получается, что он единственный живой обитатель этой деревни. Джек видел его ещё утром. Выходит, старик где-то здесь, рядом, и остаётся только надеяться, что он не заметил незванного гостя. Ведь встречаться с ним Арнольд был не намерен: слишком ужасно правдивыми теперь кажутся сплетни людей, рассказанные юным кормчим.

Арнольд подошёл к столу, пытаясь избегать взглядом злополучный люк, и взял в руки конверты. Их было больше десятка, старомодных, источенных временем. В своё время мужчина не обратил на это внимания и теперь жалел об этом. Он разложил конверты на ладони и ужаснулся: каждое уже было заполнено знакомым кривоватым почерком и запечатано. Адресаты находились в разных городах, а вот адрес отправителя совпадал, вплоть до улицы и дома. А когда Арнольд увидел, что фамилия одного из адресатов полностью совпадает с фамилией хозяина одного из новых паспортов, то выпустил всю стопку из рук – не хотел больше касаться мерзости. Всё это дико напоминало приманки, расставляемые вслепую, но оттого не менее смертоносные. Стопка упала в груду документов и свалила часть на пол, обнажив краешек книги в чёрном переплёте. Арнольд нахмурился, но потянул за него. Все бумаги слетели на пол, и взору мужчины предстал странный фолиант с едва заметным оглавлением «de subordination animae». Обложка его была пыльной и перемазанной в грязи настолько, что казалось: книгу выкопали из-под земли и принесли пылиться сюда. Но в остальном обложка была целой и крепкой. Арнольд открыл книгу в середине и не смог прочесть ни единого слова: велась книга на другом, неизвестном ему языке. Некоторые угловатые буквы были даже знакомы, но слова никак не хотели составляться. И эта часть фразы из оглавления – «animae» – мелькала везде, даже на следующих страницах.

Арнольд хотел ещё порыться в таинственном фолианте, но вдруг услышал пение. Хриплое, глухое, но в немой тишине оно разносилось далеко и, казалось, звучало отовсюду. Арнольд пытался высмотреть источник звука, вслушивался в слова и даже успел представить, как прекрасно бы они звучали в исполнении хора чистых, глубоких голосов, пока не приметил тень, зависшую над кладбищем, хорошо видную в серебряном свете полной луны. Арнольд пригнулся и изредка посматривал на неё из окна. Была это вовсе не тень, а человек, паривший над крестами и могильными плитами, и он двигался! Двигался в сторону конуры, не останавливая своё пение ни на секунду. В висках стучало, а сердце билось бешено, стремясь вырваться из груди. А человек всё пел и пел. Арнольд хотел сорваться с места и бежать так быстро, как только можно, только ноги не двигались с места, будто окаменевшие. Арнольд слушал непонятную песню и ждал.

Гробовщик, а это точно был он (чёртов плащ с заплатками, огромные, источающие ненависть глаза и безобразное лицо – всё было на месте), в конце концов, завис прямо за грязным стеклом и заслонил собой луну. Он смотрел прямо на Арнольда. Вдруг старик затих. Окаменелость мышц вмиг исчезла, мужчина бросился прочь. Он ещё услышал, как гробовщик сказал что-то не непонятном языке, и только прибавил ходу.

Пока Арнольд нёсся через деревню, населённую одними лишь мертвецами, старался смотреть лишь себе под ноги и ничего не слушать. Но хруст костей был таким громким, что его невозможно было не слышать; хруст, треск, будто кто-то разминает затёкшие конечности, пробудившись от глубокого сна. Арнольд достиг своей грани – один шаг разделял его здравый рассудок и безумие.

Мужчина добрался до реки. На той стороне горели огни в окнах, светились фонари. И мальчишки Джека не было. Конечно, он ведь спит – луна лишь немного перевалила за центр небосвода, и спасительный рассвет ещё так далеко. Арнольд обернулся. Тени показались ещё более чернильными и густыми, чем до этого. И все они были неправильными – луна, она светит с другой стороны! Слуха мужчины достигло ещё одно слово, прилетевшее со стороны кладбища и прогрохотавшее на всю округу. Эхом оно прозвучало у него в голове, и Арнольд сразу понял: это его приговор.

Чернильные тени дрогнули и медленно, страшно медленно двинулись к нему…

История эта произошла еще в 80-х, в не большом поселке. Девушка Катя ждала из армии своего парня, Степана, письма писали друг другу. Но, демобилизовавшись, Степан расстался с девушкой, и через время женился на ее однокласснице, Тане.

Катя, не привыкшая к не удачам в любви, очень тяжело переживала расставание и свадьбу Степана. Больше всего ее злило то, что на фоне ее, красивой девушки, Таня смотрелась серой мышкой, да к тому же еще имела маленького ребенка, имя отца которого не называла. Катерина недоумевала, что же нашел бывший парень в ее однокласснице, может, она со временем примирилась бы, нашла себе другого, но окончательно ее вывело из себя то, что Степан усыновил сына Тани, и Катя решила прибегнуть к магии, что бы отвернуть Степана от жены.

Девушка отправилась к местной колдунье Марине. Марина была женщиной средних лет, несколько лет назад обосновавшейся в их поселке. О ней ходили слухи, что знается она на травах, умеет ворожить. Поговаривали, что ее бабка была сильной колдуньей, обучила внучку своему ремеслу, и передала старинные книги по колдовству. Местные женщины часто бегали тайком к Марине.

Дом у Марины был самый обычный, никаких веничков из сушеных трав, хрустального шара, склянок с не понятной жидкостью, и Катя даже засомневалась, что Марина поможет ей. Хозяйка выслушала пламенную речь гостьи, потом помолчала, и сказала:

-Дело твое, но не советовала бы. У парня своя дорога, а у тебя своя, и они лишь пересеклись на время. Нельзя вмешиваться в судьбу, что предначертано, то предначертано.

-Я не хочу, что бы он ей достался! Пусть не достанется!— Затопала ногами Катя, впадая в истерику. Потом начала уговаривать колдунью помочь ей.

-Хорошо, будь по-твоему.— Сдалась Марина.— Но я тебя предупреждала.

Затем хозяйка принесла смесь каких-то трав, что-то пошептала на не понятном языке, потом завернула все в не большой узелок, и вручила Кате, растолковав, что ей нужно делать:

-Сядешь на электричку последнюю, выйдешь на полустанке, через три станции от нашего поселка. Только езжай последней, что бы в полночь быть уже на платформе полустанка. Поедешь, когда ночь будет безлунной.

-И что дальше?— Поежилась Катя.

-Пойдешь прямо по дорожке от остановки, двести шагов, потом влево еще пятьдесят до перекрестка. Там, под вязом холм есть, узелок зароешь, и назад. Только два условия: никто не должен знать, сама едешь, никаких подруг. И что туда, что обратно, по сторонам не глазеть, и назад не оборачиваться.

Кате было страшновато ночью одной ехать на полустанок, но иного варианта отвернуть Степана от жены, у нее не было. Пришлось, умирая от ужаса, ехать на полустанок, искать вяз и не большой холмик под ним. Благо что туда, что обратно обошлось без приключений, ничего мистического не сопровождало поездку. Разве что потом несколько ночей снились не ясные кошмары.

Прошла неделя, вторая. Но ничего не происходило. Степан с Татьяной были вполне счастливы вместе, и уходить из семьи Степан явно не собирался. Катя решила, что колдунья ее обманула. Небось стрижет денежки с таких же дур, и живет себе припеваючи. Не успела Катя обозлиться, как поселок облетела новость – Степан покончил с собой, повесился в сарае у себя во дворе. О причинах не знал никто – мужчина не оставил записки, с женой жили душа в душу, повода для того, что бы свести счеты с жизнью не было.

Испуганная Катя вместе с другими жителями поселка сходила на похороны, ей даже немного жаль стало Таню, которая тихо плакала у гроба, смутную мысль, что ее поход к колдунье как-то связан с трагедией, Катя гнала от себя.

После погребения, по дороге с кладбища, Катю нагнала Марина. Поравнявшись с ней, колдунья, ухмыляясь, спросила:

-Ну, как, довольна?

-Чем?— Спросила Катя.— Степа умер.

-Ну так, ты ж этого хотела – что бы Татьяне он не достался. Вот и не достался, ты же по заговору правильно все сделала.

-Что – «правильно»?— Холодея уточнила Катерина. Теперь она вспомнила свой ночной кошмар – в нем был зловещий смех Марины и бледный Степан с темной полосой на шее.— О чем вы? Я не хотела этого!

-Ага. Только узелок заговоренный где зарыла? У могилы висельника на перекрестке, вот висельник Степку и забрал!— Марина сверкнула темными глазами, и ушла.

У девушки случился нервный срыв, и она попала в больницу, где через несколько месяцев покончила с собой – повесилась в больничном саду.

Глава 30.

Сказка седьмая.

Блудница и ведьма.

Алиса Гринбург очень старалась не грешить лишнего, особенно не убивать без нужды. Что, надо сказать, получалось у нее не очень хорошо. Тем более после того, как она встретила Томочку Сопегину. Кто же знал, что из-за этой соплюхи ей придется завалить полтора десятка здоровых мужиков?

Мать Штриха, как звали Алису в определенных кругах, приехала в Никосию с четко определенной целью – тихонько порыться в запасниках кипрского археологического музея. Работа кропотливая и неспешная. Хаотичные насечки на керамике меднокаменного века, которые казались ученым лишь следами неумелой отделки, были первым человеческим алфавитом, и ведьма узнавала очень много интересного для себя.

После беготни между мирами, общения с демонами, богинями и превращениями в дерево, подобная спокойная работа была приятным и расслабляющим занятием. Сотрудники музея уже привыкли к миниатюрной девушке с огромным черным котом. Алиса приходила в музей ранним прохладным утром, а уходила вечером. Потому была бледновата даже для туристки.

На закате она ходила поплескаться в море, причем фамильяр составлял ей компанию и вовсе не боялся воды. Ополоснувшись в душе, чтобы смыть соль, они отправлялись ужинать. В кафе сначала попробовали возмутиться тому, что кот ест со стола, но парочка так рыкнула на менеджера, что грубое нарушение санитарных норм решили не замечать.

Рий, так звали фамильяра, отожрался и лоснился прекрасной шерстью. Да и Алиса набрала пару килограмм в самых стратегических местах. Монашеского образа жизни ведьма не вела, красивые юноши иногда разделяли ее кровать, но дольше одной-двух ночей общение не затягивалось.

Ведьма уже набрала материалов на солидную монографию, которую собиралась назвать «Трактат о кипро-минойской магии Аласии эпохи халколита». Мечтания о том, как она представит этот труд в Зеленом Ковене, были прерваны скандалом в противоположной части кафе. Хозяин кафе Стефанос и его брат Ноэль, оба толстые и громоздкие, нависли над зареванной девчонкой, которая повторяла раз за разом:

— Sorry! No money… — видимо это все из иностранных языков, что засело в юной головушке.

— Не лезь, — прошипел Рий ведьме, но не удивился, когда она пошла к ругающимся.

Девочка лет пятнадцати решила, что может поесть нахаляву, что было страшным преступлением против частной собственности. Алиса угомонила братьев купюрой в двадцать евро, так что четвертование девчонки отложили. Не надо было обладать сверхъестественными дедуктивными способностями, чтобы определить, что девчонка русская. Во-всяком случае из бывшего Союза.

— Ну и как тебя зовут? – спросила ведьма на великом и могучем.

— Тома, — шмыгнула носом девочка.

— И какого лешего ты забыла одна на Кипре? – поинтересовалась Алиса.

История оказалась обыденной и мерзкой. Тома с матерью жила в украинском селе неподалеку от Днепропетровска. Дочь от первого брака постоянно напоминала женщине о бывшем муже и этим бесила. Ну а когда она родила второго ребенка, Томочка стала бесплатной прислугой и нянькой.

Победившая после нацистского переворота незалежность и гидность, крепко ударила по карману даже щирых патриотов. Украинский стартап был найден и мать, подделав разрешение бывшего мужа на вывоз ребенка за рубеж, повезла Томочку в Европы. Девочке бы задуматься, почему прижимистая маман взяла с собой не расово правильных членов семьи, а только ее русскую, но она была всего лишь ребенком.

Любящая мамочка продала дочку в бордель на Кипре. И это девочке еще повезло – в Турции за малолеток платили больше, но турецкая полиция отлавливала подобных торгашей куда тщательнее сонного Кипра. Конечно, девочку такой поворот событий не устроил. За неделю «работы» с ней делали такое, что не каждая женщина переживает за всю жизнь. К тому же сейчас пошла мода на «стройных» девушек и питание было трехразовым, то есть три раза в неделю.

Улучив момент, Томочка сбежала из борделя. Взрослый человек тут же бы пошел искать посольство или консульство, а девочка пошла в кафе, потому что очень хотела есть.

— Думаю, — фыркнул Рий – ее «работодатели» уже ищут принцессу и нам надо валить отсюда.

— Ой! – вскрикнула девочка – Он говорящий?!

— Ага, — рассеяно кивнула ведьма – не заткнешь. Но он прав.

К счастью, Никосия не Киев. Поэтому просто накинуться на них и повязать, местные уголовники не решались. Вместо этого подослали подкупленного полицейского, которые, к сожалению, есть в любой стране мира.

Они почти успели, даже свернули в тихую подворотню, откуда можно было через забор рвануть в сторону отеля напрямую. К сожалению, Томочка не слишком часто подтягивалась и замешкалась на этом самом заборе. В подворотню зашел толстый полицейский, а следом шесть уголовников. Оценив ситуацию, полицейский что-то сказал на киприотском и поспешил уйти. Видимо не хотел быть свидетелем и соучастником преступления.

Тома испугалась, что Алиса ее бросит. Даже те немногие силы, что остались у девочки, покинули ее. Ведьма наоборот, легко перескочила забор обратно и встала между бандой и ребенком. Это вызвало громкий смех у бандитов. Им бы подумать, с чего миниатюрная брюнетка без боязни выступает против них, но в этой среде ценилась наглость, жестокость, изворотливость и отсутствие совести. Особого ума бандитам не требовалось. Главный рявкнул на своих дружков:

— Эта девка тоже симпатичная, так что не калечить! А, главное, морду не попортите!

Физика очень скучный предмет, который ни одного из присутствующих уголовников не интересовал. Они знали, что каждый из них сильнее обеих девок вместе взятых. Да и весит почти вдвое больше. Пара бандитов неторопливо пошли вперед, намереваясь всласть порезвится. И только физика могла дать ответ, почему эти двое с воплями отлетели в стороны, а через пару минут перестали дышать Ведьма двигалась куда быстрее, чем доступно даже самому быстрому человеку, а скорость решала все. Чтобы не попортить изящные ручки, девушка всегда таскала с собой парочку траншейных ножей, гибридов стилета и кастета, благо досматривать сумочку изящной и интеллигентной кандидатки исторических наук никто не спешил.

Времени на обдумывание ситуации у бандитов не было. Сзади на спину главарю прыгнул огромный черный кот и за доли секунды превратил его голову в кровавый фарш. Банда уполовинилась в составе еще до того, как оставшиеся поняли, что что-то пошло не так. Темный переулок окрасился багровыми тонами. Мать штриха и Рий прекрасно видели в темноте, так что и остальным уйти не удалось.

Оборотень в погонах слышал шум в подворотне, но логично решил, что «мальчики» забавляются с девками. От этого он хмурился, ведь договаривались же, что шухера на улице устраивать не будут. Спеленали бы сучек и развлекались с ними в борделе, раздраженно думал он. Так же он подумывал о том, чтобы по-тихому сбежать, но оставался риск, что на банду набредут настоящие, честные полицейские, а терять солидный куш, что приплачивали ему уголовники тоже не хотелось.

Тома толком ничего не видела, что было хорошо, потому что зрелище было не из приятных. Как только последний бандит закончил трепыхаться, ведьма подскочила к девочке и чуть не перебросила ее через забор. Надо было бежать. Возможно, у них была бы хорошая фора, но Рий увлекся и оторвал одному из бандитов голову. Сначала продажный полицейский не понял, что выкатилось из подворотни, а когда на него уставились мертвые глаза работодателя икнул от ужаса.

— Откуда ты взялась на нашу голову? – бурчал Рий – Жили не тужили… Курятинка, соседские кошки, тишь да гладь… Нет, блин, опять моя совестливая хозяйка нашла себе приключений на упругую задницу!

— Захлопни пасть, Рий! – резко оборвала кота ведьма – Не видишь, она сейчас в истерику впадет?

— Тома! Тома! – Алиса встряхнула оцепеневшую, едва передвигающую ноги девочку – Слышишь меня?

— Простите, я… — девочка всхлипнула.

— Потом! — Алиса старалась говорить, как строгая учительница, чтобы не допустить истерики – Будем плакать потом! Сейчас нам всем надо успокоиться и свалить с этого острова к чертовой матери.

Алиса убедилась, что Тома не расклеится прямо сейчас и повернула от побережья к отелю. Рий громко и нецензурно выругался, после чего плюхнулся на мохнатую задницу.

— Ты куда собралась, дорогуша? – спросил он ведьму.

— В отель, разумеется, — пожала плечами Алиса – хрен я уеду без ноутбука и почти дописанной монографии. Зря я что ли полгода тут торчала?

— Хорошая идея, но сейчас не маскарад, — ехидно заметил фамильяр.

Мать штриха осмотрела себя и поняла, о чем говорит кот. Они оба были с ног до головы в крови и прочих жидкостях бандитов. Чертыхаясь она пошла к морю. Мокрая русская девушка вызовет вопросы у местных, но окровавленная русская девушка вызовет очень большие вопросы. На этом они потеряли драгоценные минуты.

Оборотень в погонах успел немного прийти в себя и решить, что делать дальше. В кафе он выяснил, кто и откуда была брюнетка, ведь Алиса не делала из своего местонахождения секрета. Тут же он послал бандитов в отель. А уже к подворотне вызвал опергруппу. Его расчет был прост: уголовники сумеют прикончить эту бешенную девку, а остальные трупы можно будет списать на что угодно, ведь мертвые не говорят.

В отеле Алису поджидали еще десяток бойцов. Никто не понимал, что сделала русская девка, но шесть трупов вполне убедительный аргумент и каждый был вооружен до зубов. Персонал и туристы, увидев подобную компанию, решили не геройствовать, так что в вестибюле кроме бандитов никого не было. Мать штриха предполагала нечто подобное, потому и не поперлась через главный вход. Ажурные перила балкончиков, как будто специально создали для скалолазания. Легко и изящно она поднялась к себе на третий этаж, лишь на секунду притормозив на балконе второго, уж очень интересные затеи вытворял на кровати парень с пухленькой женой, а с виду чопорные и даже за ручки на людях не держались.

Конечно, волочить ноутбук целиком Алиса не собиралась, но скачала все файлы на флешку и выглянула во двор отеля, проверяя обстановку. Позади послышался шорох, но ведьма не шелохнулась, она узнала своего фамильяра.

— Я тебе приказала, — прошипела она злобно – присмотреть за девчонкой. Какого хрена ты сюда приперся?

— Да чего с ней станется? – мяукнул Рий – Это ты вечно в узкие места лезешь, тебе и прикрытие нужно…

— Чего станется? – Алиса схватила кота за шиворот и ткнула носом в оконное стекло – Вот чего!

Один из бандитов решил осмотреть окрестности и нашел притаившуюся в кустах Тому. Перепуганная девочка даже не сопротивлялась, когда уголовник выволок ее к крыльцу. От бессилия ведьме захотелось заорать.

— Я ей сказал не шевелиться, а еще лучше отползти подальше – виновато оправдывался фамильяр.

Мать штриха молча достала из чемодана странную серебристо-серую шашку, которую ей подарил когда-то Левша. Рий понял, что шутки закончились и притаился в уголке. В подобном настроении Алиса Гринбург была очень опасной, причем для всех, кто попытается встать у нее на дороге.

Первый портал Алиса открыла аккурат позади группы уголовников и с разворота полоснула легкой, колдовской сталью по плоти. Первый бандит погиб мгновенно, шашка перерубила позвоночник, и голова свесилась на грудь на трахее и мышцах. Второй начал разворачиваться и попытался поднять древний, потертый обрез охотничьего карабина. Косой удар снизу распорол брюшину от берцовой кости до ребер.

Благородная война, а защита девочки от насилия очень благородное действие, очень отличалась в реальности от песен и книг. Смерть есть смерть, даже если она заслужена. И кровь есть кровь. Алиса возникала то там, то тут, разбрызгивая справедливость и боль.

Томочка сообразила закрыть глаза и это было одно из лучших решений в ее короткой жизни. Когда она почувствовала на запястье руку ведьмы, то инстинктивно сжала ее пальцами.

— Не открывай глаза, — виновато и грустно сказала Алиса – я тебя так проведу.

Руки ведьмы были мокрыми и скользкими. Девочка не хотела думать от чего они стали такими. Теплый, мерзкий запах еще сочащейся, но уже мертвой плоти забивался в ноздри. Тома шла, уговаривая себя не смотреть…

ХХХ

Марена так и не закончила фразы. Бледная, она упала набок и застонала. Невесть откуда взявшаяся Карина подбежала к ней и села рядом. Голову подруги она положила себе на колени. Денис попытался было подойти, но Карина вскинула руку, останавливая его:

— Не подходи! – воскликнула она – Если ты случайно прикоснешься ко мне сейчас, то умрешь. Ей ты можешь помочь только одним – закончи сказку!

Денис хотел возмутиться. Мало того, орать матом о том, что эти бабы вообще свихнулись. Хотел. Но вместо этого сел, уже не соблюдая сторон, а просто чуть поодаль. Марена смотрела на него взглядом полным боли и мольбы. Говорить она уже не могла, но глаза просили того же – закончить историю. Слова сами пришли на ум, родившись глубоко внутри души, куда люди боятся заглядывать, потому что там что-то огромное и бесконечное.

ХХХ

— Томочка – начал он и легкий намек на улыбку, на искаженном болью лице Марены был ему наградой – прикипела к Матери штриха душой. Долгое время она не понимала, кем является для нее. Однажды даже предложила единственное, что у нее было, то есть себя. Алиса мягко дала понять, что ценит в этом смысле исключительно мальчиков. Но при этом ведьма приняла девочку, дала ей то, чего у нее никогда не было. Дом. И любовь. Без условностей и табу, без выгоды и выискивания интересов. Семью.

Как ведьма, Томочка была слабовата, потому Алиса схитрила и сделала девочке колдовскую татуировку, впервые оправдав своей прозвище в аду – Мать штриха. У ведьмы появилась ученица и дочь, то есть то, что будет жить вечно – будущее. Не в аду или в раю, а в детях.

Глава 31.

Люди не видят мира, только его отражение. Свет падает на материальные объекты, и мы видим не их, а лишь ту часть фотонов, что летят обратно и попадают нам в глаза. Звук тоже всего-навсего колебания, добирающиеся до наших ушей. Человечество счастливо в этом неведении. Мы можем видеть свет уже мертвых звезд, слышать песни уже умолкших птиц. Закончив сказку, Денис на мгновение увидел мир таким, каким его видит Марена – ярким и конечным.

Планета оказалась огромной каменной глыбой, по которой лишь слегка распространилась жизнь. Наша звезда, перестала быть ревущим огненным гигантом, дарующим тепло, а стала лишь крошечной искоркой тепла в холоде космоса.

Как будто этого мало, к этой крохе жизни подбиралась иная Пустота, абсолютная и безбрежная. Неразумный бесконечный Порядок пустоты и холода надвигался на мироздание. Марена и подобные ей пытались остановить холод, удержать хаос и движение жизни, но борьба эта была обречена на поражение. Вот зачем ей понадобились люди. Только человек никогда не смирится с поражением. Даже на краю гибели люди сохраняют надежду, пусть тщетную и безумную, но нужную. Ведь пока есть жизнь, пока есть хаос, остается и вероятность. Только в могильном холоде не остается ничего.

Именно Жизнь будет бороться до конца, создавая вероятности и шансы. С того самого момента, как первая бактерия раздумывала делиться ей или нет, мироздание получило два конечных финала. В первом, где бактерия погибла в гордом одиночестве — Пустота забрала все и мир перестал существовать. Второй вариант привел к тому же, но… Но была еще одна бактерия у которой тоже был выбор. Потом еще одна и еще… Каждый раз финал мира был одинаков – Пустота.

Пока одна хитрая и перепуганная обезьяна, не схватила камень и не проломила череп доисторической гиене. С этого момента вероятности стали множится и накладываться друг на друга в безумном танце. Разум оказался той переменной, что могла перевесить чашу весов в сторону бытия.

Разум разделил хаос бытия на две части: Жизнь и Смерть. Одно не могло существовать без другого, сплетаясь и проникая друг в друга, переходя из одного состояния в другое. Этот безумный танец остановил наступление Пустоты. Пусть не развернул, но затормозил и дал время для развития самого мощного оружия Жизни и Смерти против Пустоты – человека.

Денис оторопело помотал головой, но все равно продолжал видеть мир таким, каков он есть на самом деле. Видел он и умирающую Марену на коленях у Карины. Они были вовсе не ведьмами. Жизнь умирала на руках у Смерти, чтобы закончить этот безумный танец. Дряхлая, едва дышащая Жизнь и нежно ее обнимающая Смерть.

Карина бережно и ласково поцеловала Марену в сморщенные старческие губы, прощаясь с сестрой. Никто бы не поверил Денису, реши он рассказать, что видел, как Смерть плачет. Марена через силу улыбнулась сестре, потом прошептала:

— Давай! Мочи уж нет терпеть…

Смерть на мгновение прикрыла глаза, а затем рывком засунула руку в грудь сестры. Денис внутренне сжался, ожидая увидеть кровь, но всю кровь Марена использовала для того, чтобы латать наш древний мир. Тело старушки стремительно высыхало, а Карина достала из груди крупную, размером с сердце, жемчужину.

Из жемчужного сердца, которое Карина подняла над головой, полился свет. Тысячи тысяч трещин в мироздании затягивались под этим последним даром Марены. Склеивались судьбы, рождались дети, росли деревья, сияли глаза влюбленных.

Ничто не длится вечно и свет Жизни иссяк в ладонях Смерти. Осталось только иссохшее тело на коленях Карины. Очень бережно, она подняла тело и положила его в серебряный щит. Сухая оболочка скользнула по полированному металлу к центру щита. На несколько минут Карина застыла, прощаясь с любимой сестрой.

— Мы ее похороним? – Денис сам удивился своему голосу, настолько неуместно он тут звучал.

— Что? – Карина не сразу обратила внимания на его слова – Нет.

Внутри Дениса боролся страх и горе. Совершенно безумное сочетание, если подумать. Вот только с логическим мышлением он сейчас не особо дружил. За полгода, что они провели вместе, мужчина полюбил Марену. Не как женщину, нет. Скорее, как родственницу. Пусть с прибабахами, но свою.

Карину же он и до сегодняшнего дня побаивался. Раньше это был неосознанный страх. Сейчас причин бояться у него было выше крыши. Причем теперь между ними не было Марены. Денис остался со Смертью один на один.

Бочком и по полшажочка, мужчина стал пробираться к выходу из Расписной комнаты. Карина вообще не обращала на него внимания, даже когда скрипнула дверь. Дом устроил очередную подлянку и вместо двух пролетов вниз, вообще совместил выход из Расписной комнаты и входную дверь. Ожидавший деревянных ступенек Денис смачно плюхнулся в подтаявшую снежную кашу у порога дома, что в «костюме адама», мягко говоря, удовольствие ниже среднего.

Холод заставил Дениса бросится обратно в дом. Забежав в свою комнату, он принялся лихорадочно одеваться. Больше всего ему хотелось сбежать от этого безумия и забыть навсегда о произошедшем. Джинсы упорно не желали натягиваться на мокрые ноги. Мужчина подпрыгивал, проклиная моду на узкие штаны.

— Осторожно, — послышался за спиной голос Карины – причиндалы застежкой не прищеми.

— Мать-перемать… — вздохнул Денис и сел на диван.

Он понял, что Карина ни на секунду не упускала его из виду, просто не считала нужным устраивать разборки над телом сестры.

— И что теперь? – спросил он у женщины.

В голове Дениса крутились некоторые древние погребальные обычаи, например, хоронить слуг вместе с господами. Он любил Марену, но не настолько, чтобы оказаться с ней в одной могиле.

— Ничего, — горько усмехнулась Карина – я не собираюсь тебя удерживать. Хотя ты и отслужил всего половину обещанного срока. Ты волен уйти, если хочешь. Я не буду тебя преследовать.

— Ты же Смерть, — Денису было зябко не только от снежной ванной.

— Ну, разумеется, — пожала плечами Карина – я приду в твой срок и к тебе. Но специально за тобой гоняться не буду. Живи.

Денис настороженно накинул куртку на голый торс и пошел к выходу. Карина отодвинулась, давая ему место для прохода. В коридоре мужчина остановился. Прямо была лестница наверх в Расписную комнату, направо – гостиная и выход. Почему-то ему казалось, что он предает Марену. Хотя какая польза мертвецу от слуги, он не понимал.

— Ладно, — развернулся он к Карине – в чем подвох?

— Нет подвоха, — спокойно ответила Смерть – но я тебя прошу остаться и закончить срок службы. Хотя выбор за тобой.

Сейчас Карина выглядела вполне по-человечески. Немного холодная и высокомерная, но такой она казалась всегда. Денис сделал шаг направо. Внутри его рвали на части ощущение предательства и инстинкт самосохранения. Он снова остановился.

Конечно, Карина и Марена делали важное дело. Куда там «важное»? Невероятное! Они чинили наш мир. Без фанфар, без поклонников, без материальной выгоды. Просто потому, что это было правильно. Но что мог сделать обычный человек? Денис ни на секунду не считал себя особенным, просто так сложились обстоятельства. Зачем ему ставать в строй, когда падают колоссы? Да и что он может? Разве что героически сдохнуть.

Нет, решил Денис, на мне свет клином не сошелся. После чего сделал еще один шаг. Сзади тяжело вздохнула Карина, но не попыталась его остановить. Следующий шаг дался легче. Пусть краска стыда заливала лицо, но остаться было слишком страшно.

— Она мертва, — сказал мужчина Карине, не оборачиваясь – я тут уже не нужен. Прощай.

Карина могла напомнить ему, что так же уходил, хотя нет – сбегал, в свое время Хайдар Гирей. И это бы сработало, мужчина колебался. Но она промолчала. Свобода выбора есть не всегда, но иногда она важнее всего. Сейчас Денис выбирал, и он выбирал бегство.

Он уже взялся за медную потертую ручку двери, но все еще медлил, не решаясь. В этот момент он услышал странный звук сверху. Невозможный звук. Во-всяком случае не для этого дома. На пару секунд он застыл, а потом как сумасшедший бросился наверх. Оттуда слышался плачь младенца.

Шипованная рукоять двери не желала активироваться и пускать человека. Денис просто вышиб обнаглевшую дверь и влетел внутрь. В щите, невесть откуда набиралась прозрачная вода, а в центре вместо тела Марены лежал младенец. Вода почти захлестнула ребенка, и мужчина едва успел подхватить ее прежде, чем она захлебнулась.

Торопливо, пока дитя не простудилось, он снял с нее мокрые тряпки и завернул в куртку, после чего прижал к себе. Девочка согрелась и успокоилась, только с любопытством поглядывала на мужчину.

Вода в щите все прибывала и через минуту заполнила его до краев. Карина как всегда появилась из ниоткуда. Она видела, как держит ребенка Денис и позволила себе улыбку, теперь он никуда не уйдет, в этом она была уверена.

— Разрешите вас представить друг другу – насмешливо сказала она – Марена – это Денис. Денис – это Марена.

Конец второй части.

Хочу рассказать реально страшную историю про зеркало, которая случилась со мной и женой.

Все началось с того, что мы с женой купили новую квартиру. Около пяти лет копили, во всем себе отказывали и вот, наконец, после продажи комнаты в коммуналке смогли взять однушку. Получилось относительно дешево, да и было из-за чего – наша новая обитель была убитая. Ремонт напрашивался сам собой. Но самым страшным местом стала ванная. Коричневая эмаль, полуотколовшаяся мелкая плитка, потрескавшаяся раковина, десять раз перекрашенные батареи, с постоянно проступавшей ржавчиной. Там было страшно находиться, не говоря уже о том, чтобы мыться или нежиться в ванне.

Мы заранее подгадали. Отправились к родителям жены в Уфу, обратившись в крупную фирму, занимающуюся ремонтом. Ее посоветовал брат, вроде как сам несколько раз с ними работал – все понравилось. Те пообещали управиться в две недели, хотя деньги, конечно, заплатили за это немалые. Мы все равно немного дергались, когда уезжали, но по приезду, все оказалось выше всяких похвал.

Нас встретила чистенькая белая ванная, свежая, красивая. Новые смесители, батарея, раковина, шкафчик для шампуней с утопленным в него зеркалом. Действительно сделано было все на совесть и без косяков. На следующий день я сходил в компанию, забрал ключи от квартиры и полностью расплатился. По-хорошему, тут должен был быть конец истории, но все только начиналось.

Дня через два я сидел перед телеком, а жена, тем временем, пошла в ванную. Мне даже посчастливилось немного задремать, как супруга неожиданно закричала. После она выскочила голая в комнату с обезумевшими от ужаса глазами, показывая пальцем в сторону ванной. Я сходил туда, но ничего не обнаружил. Жена сказала, что, когда мылась, увидела в зеркале боковым зрением старуху, зло глядящую на нее.

Я списал все это на просмотренный накануне фильм ужасов. Мало ли чего покажется. Но утром следующего дня сам пошел в душ. Включил горячую воду, и ванная моментально заполнилась паром. Помывшись, я намазал щеки пеной, чтобы побриться. Вытер запотевшее стекло и остолбенел. Оттуда на меня сердито смотрела неопрятная старуха. Мы буквально замерли, почти не шевелясь, двигались только глаза.

Неожиданно старуха ударила по зеркалу, будто пытаясь разбить его с той стороны. Шкафчик чуть покачнулся. Она взмахивала кулаками еще и еще, яростно открыв беззубый рот, из которого потекла слюна. Я схватил большое полотенце и накинул на шкафчик с зеркалом. Удары прекратились. Дрожащими руками вытер пену, побриться в тот день мне так и не удалось, а потом рассказал все жене.

Долго думали, что же делать. Видели много всяких фильмов, но всегда считали подобное выдумкой. И уж никак не думали, что это может случиться с нами. Жена решила, что это призрак кого-то из тех, кто жил в этой квартире. Я должен был проверить.

Я два дня угробил, пробивая всех жильцов этой квартиры со времени постройки дома. Никакая старуха тут не жила. Была пожилая женщина с семьей, но и она съехала «своими ногами», а не умирала. Тогда мы решили просто снять это зеркало. Конечно, сказать это было легче, чем сделать.

Наклеено оно было на жидкие гвозди, от которых и пришлось отдирать. Старуха, молча смотрящая на это все, в тот момент, когда я, наконец, отодрал его от шкафчика, резко ударила руками по поверхности. Зеркало вылетело у меня из рук и упало плашмя на кафельный пол. К моему удивлению, оно не разбилось. Мало того, и старуху видно не было.

Только теперь мы увидели, какое зеркало старое. С лицевой части оно находилось в прекрасном состоянии, но с оборотной было видно – ему лет сорок, не меньше. В довершении всего, по какой-то причине, я не смоге его поднять. Зеркало вдруг стало невероятно тяжелым.

В тот же день я направился в компанию, которая делала ремонт, с вполне понятными претензиями – почему и откуда у меня старое зеркало. Менеджер тут же позвал Старшего, а тот, выслушав все, тяжело опустился на стул. Оказалось все просто. Работает у них один Коля, мужчина лет сорока. Руки золотые, все делает быстро, на совесть, но пьет. Поэтому и стал подшаманивать. Ему выделяют деньги на хорошие материалы, он покупает дешевые. Разницы не видно, но ребята пару раз это замечали.

Вызвали этого Колю. Он сначала все отпирался, что не знает ничего. Я с ним поговорил немного, дал денег, рабочий сразу все рассказал. Это зеркало принадлежало его умершей соседке. Ее в собственном доме забил сын. Причем забил именно об это зеркало. Стоял в прихожей и метелил об него головой мамашу. Когда обнаружили ее, все вокруг в крови было. Самое страшное, зеркало даже не треснуло. Коля его и забрал. Отмыл, отполировал, если не вглядываться, как новое. А тут и случай с ремонтом подвернулся, где зеркало нужно было.

Коля пришел к нам домой, спокойно схватил зеркало (хотя я его поднять не мог) и больше мы его не видели. Несколько дней мы отходили, до сих пор не веря в то, что случилось, а потом как-то все выровнялись. Заказали зеркало, повесили. Это оказалось уже нормальным.

Самое смешное, когда дело дошло до ремонта остальной квартиры, я позвонил в ту же компанию. Они пообещали нехилую скидку, после того идиотской истории. Страшно, конечно, было немного, но жадность в итоге победила. Встретился с тем же сотрудником, договорились, что и как. Пошутил, чтобы ремонт в этот раз Коля не делал. А он сказал, что тот больше и не будет.

Выяснилось, что Коля умер. В собственной квартире. Напился, шел по коридору, поскользнулся и упал виском на угол того самого зеркала, которое сам и поставил. Вот так для него все и закончилось…

Часть третья.

Зеленый взрыв.

Глава 32.

Хотя кондиционер работал, в обширном офисном помещении было душно. Перегородки между столами были низкими и ему было очень хорошо видно каждого сотрудника. Потому никто не ленился, все кропотливо и однообразно колотили по клавишам компьютеров.

Иногда он задерживал взгляд на каком-нибудь клерке и тот испуганно вздрагивал, поднимал голову и заискивающее улыбался. После чего тут же возвращался к работе. В компании «Silver eye» умели требовать и выколачивать из работников все до остатка.

Будучи по сути, пролетариями, эти люди считали себя «креативным классом», то есть теми, кто принципиально отличается от «быдла» вроде сантехников и дворников. Еще бы! Ведь они зарабатывали мозгами. Ни одному не приходило в голову, что обыкновенному токарю надо шурупать головой, куда чаще и сильнее. Святая вера в то, что, выучив пару десятков офисных приложений и читая либеральные сайты ты воспаряешь интеллектом над «биомассой» и попадаешь в категорию «тонкой мыслящей прослойки». Эту веру начальство поддерживало и всячески поощряло. Именно эти странные заблуждения позволяли противопоставить одних наемных рабочих, другим наемным рабочим. Что было прекрасно, потому что отодвигало в туманную дымку образ комиссара с наганом и веревочную петлю на фонарном столбе.

Обычно офисный планктон довольно ленивое сообщество. Посиделки с кофе, перекуры, тайный просмотр порносайтов со служебных компьютеров, занимали большую часть времени «креативного класса». Но только не в корпорации «Silver eye». С виду казалось, что тут платят больше, вот только чтобы это «больше» наступило, надо было вкалывать. Сверхурочные, потому что данные задания заведомо не выполнимы за указанный начальством срок. Пять минут в день, на посещение туалета, а иначе штрафы. Крайне «здоровая» политика компании, запрещающая перекуры и перерывы на «вредную» еду. А еще система «аквариума», когда все работники находятся под постоянным наблюдением старшего менеджера или замдиректора.

От своего старшего менеджера большинство сотрудников услышали за все время работы лишь две фразы: «Вы приняты», в самом начале работы и «Вы плохо работаете и это последнее предупреждение». Третья фраза относилась уже к бывшим сотрудникам «Вы уволены». Компания не стеснялась увольнять ленивых.

В итоге, при в полтора раза большей зарплате у конкурентов, из работников выжимали труд почти троих обычных сотрудников. Что очень нравилось главному акционеру корпорации и совету директоров.

Место старшего менеджера или замдиректора всегда было на возвышении, а над креслом, на все четыре стороны, сверкал серебряный глаз – символ компании. Мелкие сошки считали, что это хитрый ход начальства, чтобы внушить еще больший трепет и извращенную гордость затюканным работягам. Все это должно было дать иллюзию единой семьи и, пусть и диктаторской, но единой команды. Вроде фасций Бенито Муссолини.

И только немногие, в основном входящие в совет директоров, знали, что это не бутафория. Возвышение, символ, даже странный орнамент на стойках стеклянных стен кабинета, были настоящими признаками алтаря. А вся эта братия, своей выматывающей и бессмысленной работой молилась, сама того не понимая, Пыльному Дракону, которого еще называли Серый Ростовщик. Самому древнему темному богу, известному человечеству.

Юрий Львович Костюк знал истинное назначение этих возвышений. Как и знал, чем на самом деле занимается корпорация «Silver eye». Что было неудивительно, ведь после смерти Полохи, именно он занял пост генерального директора и верховного жреца культа. Сейчас он сидел на месте старшего менеджера пятого этажа и наблюдал за потеющими от усердия клерками. Вроде, как и не по чину этим заниматься, все же он любил видеть эти случайные и перепуганные взгляды, которыми награждали его подчиненные.

На жирном лице генерального директора застыло все тоже брезгливо-высокомерное выражение, но внутри он тащился от ощущения власти. Где-то в глубине складок жира, стояло то, что осталось от его мужского естества. Впрочем, приглядываться к ширинке гендиректора никто бы не стал.

Входная дверь распахнулась и в офис вбежал красный и потный старший менеджер. Работа в корпорации поглощала людей полностью. На спорт и прочие «глупости» у персонала не хватало сил, особенно у тех, кто рвался в начальственные должности. Старший менеджер был олимпийским чемпионом по лизанию задниц начальства, но после пяти лет сидения в кресле, даже быстрая ходьба вызывала отдышку. Он прижимал к груди папку с бумагами и странно подволакивая ноги пытался бежать к начальнику.

Костюк демонстративно посмотрел на свои золотые часы и недовольно покачал головой. Менеджер справился минут на десять-пятнадцать раньше, чем рассчитывал Юрий Львович, но ужас отразившийся на лице подчиненного был просто восхитителен. Похоже тот даже чуток обмочился.

— Где ты шляешься, Говномедов? – спросил он и кто-то из клерков тихо хихикнул.

У Костюка была почти идеальная память на имена, он точно помнил, что фамилия старшего менеджера – Ганимедов. Менеджер злобно зыркнул на подчиненных, но не выявил источник смеха. Похоже, довольно подумал гендиректор, у офисного планктона начнется совсем веселая жизнь. Это хорошо, потому что этот смешок принесет на алтарь Пыльного Дракона еще больше отчаяния и страха.

— Простите, я сегодня же наведу порядок в отделе кадров, — Ганимедов торопливо напяливал на лицо маску подобострастия и желания угодить, только ненависть в глазах была неподдельной.

И это тоже было хорошо, решил Костюк, Серому Ростовщику не нужна любовь, ему нужна покорность и страх, а чем их приправят, обожанием или ненавистью, старому богу было безразлично. Его жрецу тем более.

Менеджер начал извиняться, долго и витиевато. Костюк оборвал его речь ленивым жестом и принялся изучать данные. Задача Ганимедова была в том, чтобы выбрать из сотрудников кого-то без семьи и желательно одиночку. Таковых в отделе было семь. За каким чертом начальству это понадобилось, он не интересовался. Юрий Львович бегло просматривал фотографии и досье тех, кто приехал искать огромного счастья в Москву, не обременённый семейными узами. Две девушки сразу отпадали, потому что были слишком молоды, очевидно, что просто поссорились с мамками-папками, потому их заметят раньше или позже. Нужный экземпляр оказался третьим. Гринев, Сергей Андреевич, тридцати девяти лет. Приехал с небратской Украины, разведен, детей нет. Получил гражданство в прошлом году, но никаких отношений не зарегистрировал.

Но главное Юрий Львович увидел в глазах этого самого Гринева. Мужик смертельно устал от бесконечной «сантабарбары» в прошлой жизни и однообразная работа в офисе, где никто к нему не лез с чувствами на словах и в кошелек на деле, ему нравилась. Подойдет, решил гендиректор.

— Зови этого, — ткнул пальцами в фотографию Юрий Львович.

— Гринев! – взвизгнул менеджер – Гринев, иди сюда!

Гринев оказался высоким, мосластым и неуклюже выглядящем в костюме мужиком. Такой естественнее смотрелся бы в промасленной робе где-нибудь на СТО. Но подобные мужики всегда были способны делать что угодно, лишь бы достичь своей цели. Например, заработать на квартиру в Москве, что на зарплату автослесаря нереально. Вот он и переступил через себя, пойдя в офис.

— Сергей? – переспросил гендиректор и работник кивнул – Поздравляю, тебя повысили до сорок девятого этажа. Пошли.

— Сейчас? – растерялся Гринев.

— Конечно сейчас, — удивился вопросу Костюк и направился к выходу.

— Поздравляю! Поздравляю! – Ганимедов тряс широкую руку бывшего подчиненного, а его улыбку при этом можно было показывать, как образец фальши.

На пятидесятом этаже располагались офисы совета директоров, там принимали самых важных гостей и открывался потрясающий вид на Москву. Сорок восьмой и сорок девятый этаж были самыми закрытыми помещениями в здании. Но поскольку в корпорации «Silver eye» работал принцип курятника и карьерная лестница и вправду поднимала над землей, то переход на этаж выше, считался огромным достижением. Так что зависть бывшего начальника была понятна.

Скоростной лифт доставил Костюка и Гринева наверх мягко и быстро. Толстый Костюк вытолкнул обалдевшего работника из кабины и выкатился следом сам. Для начала, на этаже не было окон. Все, что видели мойщики-высотники, было искусными ширмами, призванными скрыть реальность. Если остальные этажи небоскреба были поделены на большие отделы, то здесь вообще не было перегородок, только несущие балки. Голые мощные лампы освещали непонятно что, потому что на этаже не было вообще ничего. Только пол был исчерчен какими-то странными узорами, почему-то вызывающими ассоциации с математическими формулами.

От дверей лифта шла черная дорожка, которая изгибалась спиралью и позволяла пройти до конца помещения. Остальной пол был покрыт снежно-белой краской, поверх которой шли те самые символы или узоры. Сначала Гринев подумал, что узоры неподвижны, но вдруг закорюка возле его левой ноги выгнулась и стала своим зеркальным отражением. С испугу работник отшатнулся.

— Не сходи с тропы! – окрикнул его Костюк, потом брезгливо добавил – У тебя обувь грязная.

Сергей проглотил оскорбление и молчал. Гендиректор достал из кармана крохотные, как будто из детского конструктора, кубик и конус. Потом сунул их в руки работника. Судя по весу и внешнему виду, сделаны они были из свинца и довольно сильно оттягивали руки.

— Руки разведи вот так, — Костюк показал, как нужно.

Гринев хмыкнул и послушался. Генеральный директор облегченно вздохнул. На свой пост он попал не благодаря своим бойцовским качествам и, если бы Гринев принялся бузить, пришлось бы стрелять, а это могло попортить узор, что вообще недопустимо. Оставалось ждать, пока упростители заработают полностью. Отказывать себе в удовольствии поиздеваться над обреченным, Костюк не стал и принялся рассказывать, что происходит на самом деле:

— Тут такое дело, Сережа, — глумливо улыбнулся он – ты сейчас сдохнешь. Не переживай, я знаю, что никто о тебе плакать не будет.

Работник дернулся, но упростители уже работали, так что он едва мог вращать глазами, не то что говорить или бегать.

— Нехорошо тебя отправлять на тот свет, не объяснив зачем это нужно, — откровенничать Костюк мог только с обреченными, так что не упускал шанс – Вот сдох мой предшественник. Вроде как случайно, судьба такая. В лифтовую шахту свалился, дурачок.

Но перед этим получил по роже от одного работяги тупорылого, вроде тебя. Тоже бывает. Хотя уже тогда надо было заподозрить неладное. Принимаю я дела, и решаю проверить нашу корпоративную гауптвахту. И тут же выясняется, что из нее бегут. К счастью усложнится, чтобы хоть что-то помнить, заключенные не могут, но уже неприятно.

Полоха, предыдущий генеральный, оказывается это покрывал. Хотел, баран, выслужиться перед Пыльным Драконом. Даже сумел убедить беглецов, что это дело рук одной бессмертной мрази из Вологды. Ну зачем этот детский сад? —

Костюк достал мобильный телефон и принялся искать нужный аудиофайл с заклинанием. Ломать язык, как какой-нибудь некромант, он не собирался. Из глаз Гринева текли слезы боли, но пошевелиться он не мог, возможно даже не слушал или не слышал своего убийцу. Он еще не просвечивал, но процесс упрощения уже шел полным ходом.

— Ну и чего он добился? Ничего! Есть же план, как прикончить и Марену, и Карину одним, ети мать, ударом. А этот дурак даже будущего Рыцаря призрения распознать не сумел. Ишак косорукий! Ладно, Сережа, давай прощаться. Тебе пора умирать, а мне нужно вытащить того, кто хоть что-то знает об этой ублюдочной компашке и о том, что там произошло.

Скорость прочтения заклинания не имела значения, лишь бы ноты и звуки были на своих местах и попадали в нужные такты. Потому вместо странной, но все же человеческой речи, из телефона донесся какой-то жуткий электронный визг, а получасовое заклинание уложилось в минуту. Костюк внимательно отсчитывал секунды и на сорок шестой пнул застывшего Гриневича с тропы на белоснежный пол. Узоры тут же сгруппировались вокруг него, а сам Сергей проваливался в плоский, двухмерный мир. Через пару минут от него не осталось и следа, только новые формулы и узоры на полу.

Костюк взял специальный длинный багор и неуклюже выкатил на тропинку свинцовые упростители. Поставив конус на кубик, он включил на телефоне другое заклинание. Формулы двухмерного мира слиплись в странный ком и из него, надсадно крича, вылезла призрачная фигура голого человека. Его била крупная дрожь, а крик сменился каким-то скулением. Верховный жрец Серого Ростовщика, тем же багром подтащил к себе человека и спросил:

— Ну что, Точка, расскажешь, чего вы начудили в Вологде?

История эта совершенно реальна. Рассказала мне её моя мама.

Дело было давно, в 70-ые годы уже прошлого века. Двоюродная сестра моей мамы старше её на 10 лет. В то время она была уже взрослой девушкой, училась в медицинском институте и приехала с подругами на выходные в гости к родителям моей мамы (к своему дяде, то есть, они в деревне жили). Надо сказать, что дом родителей моей мамы находится рядом со старым кладбищем, но они привыкли к этому соседству и вполне спокойно к нему относятся. В конце семидесятых там ещё хоронили, а потом за деревней разбили новое кладбище. Я сама девчонкой не раз вместе с подружкой гуляла по кладбищу (тому, что по соседству), искали самые старые захоронения.

Так вот, самый старый крест, обнаруженный там, датирован 1792 годом. Но это кладбище не самое старое в деревне, есть более древнее, правда, нынче туда добраться не представляется возможным — настолько всё заросло деревьями и кустами. Вот тётя Галя (мамина двоюродная сестра) решила доказать подружкам, что не верит в мистику и прочую дребедень и ровно в полночь пойдёт на старое кладбище, и сосчитает 12 могил. Надо полагать, что 30 с лишним лет назад туда можно было добраться, раз спор имел место быть.

И вот в полночь, как и было оговорено, тетя Галя пошла на кладбище. Подружки пошли с ней, но на территорию самого кладбища зайти не решились, остались смотреть издалека (если в темноте можно было что-то рассмотреть). Как им потом рассказала тётя Галя, она начала считать могилы и так дошла до 12. Вдруг, откуда не возьмись, словно из-под земли, возникла большая белая лошадь и начала бить её копытами. Тётя Галя стала убегать. Лошадь оставила её в покое только у черты кладбища. Что интересно, ее подружки тоже видели лошадь.

В подтверждение реальности произошедшего у тёти осталось множество синяков в виде подков на спине и на боках, которые видела и моя мама, и моя бабушка…

В конце 70-х годов я жил в небольшой деревне недалеко от областного центра. Все жители деревни были заняты в местном совхозе. Позже, с развалом Союза, совхоз был практически распущен, и сейчас деревушка представляет собой жалкое зрелище.

Было мне тогда лет десять, я дружил с соседским мальчиком Васей. Однажды утром проснулся и, как всегда, пошёл к нему домой поиграть, а его мать мне сказала, мол, Вася заболел, поэтому играть не будет. Я воспринял это спокойно — никаких мыслей о том, что болезнь друга может быть серьёзной, не было, всё-таки я тогда был ребёнком. Пошёл к себе домой, а на следующее утром моя мать сообщила, что Вася умер…

Я не знаю, что у него была за хворь, но, как мне рассказали, у мальчика вдруг появилась страшная боль в голове. Родители Васи целый день пытались заниматься самолечением и лишь вечером послали за врачом в областной центр (в деревне была лишь одна женщина-врач, да и та могла заниматься только простудой и производственными травмами). К тому времени ребёнок уже был тяжёлом состоянии, местный врач запретила его в таком положении куда бы то ни было перевозить. Поэтому отец Васи выехал на своём «Жигули» в город, чтобы быстро привезти врача на своей машине, не дожидаясь, пока в областном центре освободится «скорая».

Приехали они поздно ночью — оба белые, как мел. Оказалось, что когда ехали обратно через лес (километрах в пяти от нашей деревни), то заметили в зеркале заднего вида в лунном свете, как в ста метрах от «Жигулей» за ними гонится человек без головы. Увидели его оба: и отец Васи, и врач. С такого расстояния, да ещё ночью, никаких особенных деталей, конечно, разглядеть не могли, только оба утверждали, что он был ненормально высоким — даже без головы его рост достигал двух с половиной метров. Отец Васи дал по газам, и жуткий преследователь (человек без головы) вскоре отстал.

Успокоившись, врач поставил Васе какие-то уколы, капельницу, приказал соорудить носилки и на них очень осторожно отвезти его в областной центр. По пути мальчик скончался. Говорили, что на полпути к городу, перед тем, как умереть, он ненадолго пришёл в себя. Говорить не мог, но постоянно поднимал правую руку и указывал пальцем куда-то назад. Помня о недавнем видении, взрослые с опаской вглядывались в ночную дорогу за машиной, но ничего не увидели. Спустя несколько минут мой друг умер.

Дэн Генон стоял, прислонившись лицом к окну своей квартиры. За пыльным стеклом догорал закат; опустив взгляд, можно было увидеть одну лишь черноту вместо сияющего огнями города. Монолитные многоэтажки превратились в невнятные очертания, потухшие фонари – в лезущие из-под земли когти, а толпы людей – в копошащихся созданий, блуждающих по залитым слабым лунным светом улицам. Дэн не смог устоять перед накатившей волной омерзения и отскочил от окна.

— Опять бродят! Слышишь, Анна?.. Стервятники опять бродят, чёрт бы их побрал!

Из подвала послышалось рычание и лязг чего-то металлического. Дэн улыбнулся и, проговорив шёпотом: «Да-а, и я не в восторге…», отправился заниматься ужином.

Дэн вошёл в свою грязную кухоньку, переступил через кучу битой посуды, поднял и поставил на ножки опрокинутый стул и первым делом решил проверить кран. Он покрутил правый вентиль – и ничего: не зашумел работающий механизм, вода не полилась, затем принялся за левый – тот же результат. Со вздохом Дэн отошёл от раковины и приблизился к плите. Он нажимал, вертел и щёлкал всем, чем только можно было, утыкался носом чуть ли не в крышечки конфорок, дабы учуять запах газа. Но опять, как всегда, ничего. Дэн закатил глаза и, распахнув висящий на стене ящик, вытянул из него чёрный мусорный пакет. Бережно придерживая снизу, Дэн перенёс пакет на стол и запустил внутрь руку. Достав три толстых свечи, он поставил их в широкое блюдце, намертво скреплённое с поверхностью стола застывшим воском, и, чиркнув спичкой, зажёг у каждой фитиль. После осторожно засунул пакет обратно и, захлопнув дверцу, подошёл к холодильнику.

Дэн приложил ладонь к белой гладкой поверхности, прислушался. Он точно помнил, что холодильник должен шуметь и вибрировать, хоть надоедающе, мешая спать с отрытой кухонной дверью, но подавая признаки своей механической жизни. Должен гудеть и порой завывать по неведомым для обычных людей причинам. Но уж точно не стоять склизким, безмолвным прямоугольником. Хотя Дэн не был в этом полностью уверен.

Он потянул за краешек белой дверцы – та распахнулась.

Дэн сразу скривился и сжал ноздри пальцами: из тёмного нутра ему в лицо дыхнуло гнилью – сладко-приторно-противным запахом глубин городских канализаций и забытой на солнце фруктовой либо овощной мякоти. Дэн поднимал и протягивал руку так медленно и тяжело, будто его и небольшой целлофановый пакет внутри холодильника разделяла стена из плотного желе. Дэн с силой выдохнул и, за одно мгновение вытащив пакет и захлопнув дверцу, швырнул его на стол. И тут же Дэна пробрал смех. От небольшой ли сегодняшней победы над врождённой брезгливостью? От весёлого настроения Анны, сопение которой доносился из подвала? Или от того, что в голове всё путалось и двоилось? Пожалуй, он и сам не знал точно.

— Скоро ужин будет готов, милая!.. Заждалась уже небось!

Дэн любил делать милости, подобные этой. Казалось бы, обычное приготовление еды, но сколько радости это приносило Анне, а значит это грело Дэну сердце и растягивало улыбку на лице. Он дрожащими руками схватил целлофановый пакет и вывалил содержимое в сковороду, добавил капельку подсолнечного масла и от души сыпанул молотого перца – Анна любила поострее, – и поднял потяжелевшую сковороду над пламенем трёх свечей.

Скоро нагревшееся масло зашипело, и отлетевшие горячие брызги несколько раз куснули Дэна в руки и шею. А он лишь смотрел, как румянится большой кусок свинины месячной давности, весь покрытый пятнами гнили, облеплённый мерзкой желчью, и думал: всё ли правильно в его жизни?

Не дождавшись нормальной прожарки, Дэн отправился в подвал, продолжая удерживать сковородку в руках.

Приоткрытая дверь подвала пронзительно заскрипела, раскрываясь настежь. Щёлкнул старенький переключатель – и небольшое помещение залил тусклый жёлтый свет. Из угла донеслось рычание.

— Ну всё-всё, милая… Ужин готов…

Дэн вывалил мясо в стальную миску и пододвинул её ближе к углу.

— Кушай… А у меня… что-то совсем аппетита нет…

Дэн повернулся и направился к креслу у противоположного угла. За его спиной раздался топот, звон, а затем чавканье.

Дэн уселся в кресло, вытянул ноги и машинально схватил бутылку, всегда стоявшую в одном месте – какое-то дешёвое, горькое пойло. Но его много, оно доступно, а в последнее время эти критерии стали определяющими в выборе чего бы то ни было.

Крышка слетела с горлышка, ударилась об пол. Желтоватая жидкость полилась в глотку. Дэн не чувствовал вкуса, будто его рецепторы атрофировались, единственными ощущениями стали муть в голове и слабость в ногах.

Обжигающая жидкость лилась и лилась, не думая заканчиваться, – она забивала уши, закрывала глаза, постепенно уносила сознание далеко. Но Дэн слышал хруст хрящей и чавкающий звук пережёвываемого мяса отчётливо, и это отрезвляло его получше холода, лучше любых лекарств.

Отрезвляло хорошо. Но медленно.

— Знаешь, Анна, — проговорил Дэн, выпуская из рук опустевшую бутылку – та, упав на пол, звякнула, но не разбилась. — Мне запомнился один выпуск новостей. По-моему, последний из вообще мной просмотренных. Он был… особенным. Я ведь телик не смотрю, ты знаешь. А этот выпуск был вообще везде. Кажется, даже с улиц гремел, и мне на мобильник смс-ки приходили с содержанием выпуска. Причём, сразу от нескольких операторов. Так вот…

Дэн осёкся, заметив, что Анна смотрит прямо на него. Лицо её перепачкано бурым, светлые волосы сбились в комья, спутались и слиплись, а глаза подобны двух кругляшкам мутного стекла – они замерли недвижимо и лишь сверкают, отражая свет ламп.

— М… милая? Ты… покушала? Хорошо.

Дэн глубоко вздохнул, посидел с закрытыми глазами – голова ужасно кружилась. Даже удивительно: язык не заплетался совсем, голова, несмотря ни на что, хорошо работала.

— Выпуск тот был особенным, потому что в нём не было лжи: ни сокрытия фактов, ни ложных надежд, ни надуманных слухов и подмены понятий. Диктор просто сидел и говорил… Он говорил, что все мы умрём. Ты помнишь этот выпуск, Анна?

Она не ответила.

— Мы вместе его смотрели. Ты ещё не поверила тогда, побежала звонить подружкам, родне… Стала рыться в смартфоне… А потом вернулась в слезах, потому что никто не отвечал и не брал трубку. Ты помнишь?

Она молча смотрела. Дэн не слышал её дыхания.

— Мы хотели выйти наружу, но эти крики за входной дверью… нас переубедили. Мы приникли к окнам. О да, там не было такого спокойствия, как сейчас. Стервятники не бродили по улицам, они бегали и ели… Ели мясо, кричащее, свежее мясо. Ты тоже хотела его отведать, ты помнишь?

Дэн отрезвел. Резко. И едва сдержал рвоту: запах в подвале оказался невыносимым, а смотреть на Анну было истязанием для его чувствительных глаз. Стянутая складками, иссохшая кожа, чёрные гнойники и струпья, сочащийся слизью провал носа и безгубый рот – Анна, любимая, родная Анна, за мгновение превратилась в чудовище. Монстра со стеклянным, мёртвым взглядом. Но она жила, она двигалась, она рычала и она… ела.

Дэн заплакал. Он не хлюпал носом и не рыдал. Слёзы просто хлынули из глаз неостановимым потоком, они текли по щекам и капали с подбородка.

Рука сама потянулась вниз, под кресло – туда, где лежал «глок». Дэн схватил холодный пластик и, вскинув оружие, положив палец на спусковой крючок, прицелился. Ствол был направлен Анне прямо между глаз.

Она даже не шелохнулась: стояла недвижимо, глядя куда-то Дэну за спину.

— Это… не ты, Анна. Но что ты за существо? Что ты за грёбаное, уродливое существо?! А? Я не понимаю… Почему ты живёшь?

Рука дрожала, палец не мог надавить на крючок.

— Проклятый выпуск новостей… Я помню каждое слово, так он вклинился в мою память. «Эпидемия распространяется с катастрофической скоростью…», «…вакцин нет, лекарств нет…», «…убедительная просьба: не выходите из домов…», «…всему виной – вирус, что уготовил заболевшим участь хуже смерти…» Вирус. Вирус… Ты больна, Анна, я должен избавить тебя от страданий.

Она открыла рот, вместе со слизью, слюной и чёрной кровью из него вырвалось:

— Д-дэ-э-э-э-эн…

«Глок» вывалился из пальцев. Запах исчез, перед ним снова была Анна с гладкой кожей, красивыми волосами и задумчивым взглядом.

Дэн утёр слёзы. Он встал с кресла, нетвёрдой походкой подошёл к любимой и протянул руку, дабы погладить светлые локоны. Её зубы клацнули у самых пальцев. Дэн грустно улыбнулся.

— Ты ведь проголодалась, милая. Я сейчас… Сейчас всё принесу!

Он живо поднял оружие с пола, выбежал из подвала, оделся и, разобрав баррикаду у входной двери, выскочил наружу.

Поверженный невидимым врагом город встретил Дэна темнотой, тихим рычанием и множеством бликов, создаваемых отражением лунного света в тысячах кругляшков мутного стекла.

Я освободился в четыре. Попался какой-то зануда. Обругал меня за опоздание, не слушая, что у него спешат часы. Выпер, не заплатив, а доставленные мной документы забрал! Нет, ну не скотина?

Покинув девятиэтажку, где жил мой приятель, я философски задумался над лежащим на тротуаре безвременно погибшим кактусом. То есть, сначала, споткнувшись и упав на него щекой, я воспел его нелицеприятной эпитафией, а потом задумался…. Ника дома не было. Его совет, к которому я с неохотой обратился, эффекта не возымел. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия пи-пи-пи-эр-тьфу», — выплюнул почти ставший родным телефон и сел. Нет, ну не скотина?

Я всё также продолжал стоять, рассуждая, что всегда было «два-пи-эр», а телефон выплюнул мне в ухо «три-пи-эр». Или в математике что-то поменялось, а меня не предупредили?

Но продолжались мои размышления недолго: от утренней хорошей погоды сейчас не осталось и следа. Прохладный ветер усилился, поднимая пылевые тучи, пакеты и листья в воздух. Он принёс с собой грозовой фронт. Я ретировался под козырек Никиного подъезда. По небу растекалась чернильная клякса. Она заполнила всю восточную сторону, как разверзнутая громадная пасть, и внутри ярко сверкнуло несколько раз. В воздухе закружился белый пух. Закрапал мелкий противный дождик. Он был безвреден, но раздражал меня едва ли не больше ноющих ног. Чтобы вымокнуть под таким, надо постараться. Однако он усиливался, грозя перерасти в ливень. И грянул гром!

Ветер дул уже непонятно откуда и к появлению первой торопливой женщины под зонтиком, которая запустила меня в подъезд, я порядочно вымок.

Я поднялся по лестнице на площадку первого этажа и стал смотреть в окно, скоро зашторенное с той стороны сплошным потоком. Дверь хлопнула. Вошли двое. Оба они были одинаково мокрые. Это были Ник и Рита. В одной руке Рита держала бренные останки зонтика. Впрочем, сейчас я выглядел едва ли лучше этих останков…
— Ку-ку.

Вошедшие почувствовали на себе мрачный взгляд. Старая многоэтажка содрогнулась от неистового хохота.

— Какой ты красивый сегодня, Слав, — смеясь, сказала Рита.

— Спасибо. Это от нервов, да? – спросил я, задумчиво поглядел на них. – Ники, у вас лифт не работает…

Почти успокоившегося парня разобрало.

— Его нет. Совсем.

— Как?

— Шахта пустая.

— Весело вы живете…

***

Когда мы вошли в квартиру, я ужаснулся, едва увидев себя в зеркале. Подбородок был расцарапан, в волосах запутался кактус, а щека покраснела и вспухла. Завершал эту ужасную картину шип, торчащий из вспухшей щеки.

Из моей груди вырвался сдавленный хрип. Я вдохнул, с ужасом глядя в зеркало.

— Помнишь, я говорил, что подпорчу твою физиономию? Видишь, какой я хороший человек – слов на ветер не бросаю!

— Это сделал не ты, а твое отсутствие, ветер и кактус!

— …который выпал из незакрытого мной окна. Точнее, я точно помню, что окно закрывал, но оно, видимо, как-то открылось…

— Никит, не дуй мне в уши. Твои окна были закрыты!

— Сейчас посмотрим.

Они пошли на кухню вдвоем – я пошел в ванную вытаскивать из себя шипы. Когда с этим было покончено, я вышел к ним. Никита казался удивленным. Я был прав: окна были закрыты.

— Ну, что я говорил? Так, где у тебя кастрюля? – поинтересовался я, уже шарясь в подвесном ящике.

— В правом…. Знаете, когда я уходил, это окно открылось. Меня ещё чуть тем кактусом не пришибло…. У него ведь горшок был довольно увесистый…

— Никит, мы же видели, что оно было закрыто. Я вообще думала, что ты шутишь.

— Да я тоже так думал сутра. Что кто-то шутит…

Я поставил кастрюлю на плиту. Чайника нет, но, однако же, чая хочется:

— Давайте, юноша, рассказывайте, как это вас угораздило…

«Привет, Ники. Я тут в город собираюсь. Может, заскочу на чай. Только я с пластиком не люблю…»

Это сообщение я отправлял уже с вокзала.

Был первый по-настоящему летний день. Солнечно, но всё-таки прохладно. Ветер, раздражавший всех в последние дни, теперь пришелся очень кстати. Всю платформу трясло, предрекая появление электрички. Минутой раньше я листал стену ВКонтакте и наткнулся на странную фотографию: чайник в состоянии эскимо в знойный полдень. Электрический. Знаете, из тех, что сами выключаются. Это у кого? У Савушкина? А я напросился у него ночевать…. Вот так всегда – моя невезучесть шагает впереди меня!

Зато мне сейчас мне будет весело. Если кто-то скажет, что шутить над кем-то в таких обстоятельствах неприлично, то я отвечу, что выставлять эти обстоятельства на всеобщее обозрение, не ожидая реакции, в равной степени неприлично.

«Привет, мелкий придурок. Ты прямо ясновидящий: у меня чайник сгорел».

Я представил Никитино обиженное лицо – это довольно милая картина. Он на четыре года меня старше, но лицо его продолжает быть лицом ребенка. Что ему, естественно, не очень нравится. Все мальчики хотят казаться старше, а взрослые мужчины моложе. И это хорошо. Скучно ставить себе в цели то, чем уже обладаешь, не правда ли?

Впрочем, я отвлекаюсь…

Всё его лицо сейчас недовольное: нижняя губа изжевана; глаза смотр, а лоб нависает над всем лицом, покрытый не стриженной лохматой чёлкой. Видно, день не задался с утра и он в подавленном настроении. Иначе бы не ругался. Но не мог же он так рассердится из-за чайника?

«Да, я ясновидящий, яснослышащий и яснопомнящий! Но то, что у меня минус пять не говорит, что я не разгляжу фото расплавленного чайника. И обзываться необязательно».

Нецензурный ответ из семи слов я приводить не буду. Переводился он примерно так:

«Меня взломали».

Далее он так и написал:

«Меня взломали. Рите с Тимкой гадостей написали…. Меня чуть на кусочки не порвали…»

«Взломщики?» — тупо спросил я.

«Ритка!!!»

«А, ясно. Извини».

«Всё путём», — это он меня обмануть пытается или себя успокаивает?

«Угу. Часам к трём жди. И ни кипятись вместо чайника!!!»

«Не наглей! Позвони. Меня дома может не быть».

Учитывая, что сегодня выходной…

«Ты не боишься быть расплющенным каблуком? Твою смазливую физиономию это сильно подпортит!»

«Я щас чью-то физиономию подпорчу и ночевать не пущу!»

«Это не гуманно!»

P.S. Рассказ получился длинный, так что, как все вкусное, решил поделить на кусочки. Рассказ попытка к шутке. Но если хотите узнать, почему эта категория, нужно чуть подождать…

Глава 33.

Наивный Денис считал, что раз дети маленькие, то им и надо мало. Его всегда удивляло, что молодые родители бредут из магазина с нереальными по размеру баулами. Сейчас он понял, насколько ошибался. Памперсы, присыпка, кремы, пеленки, распашонки, увлажняющее масло, сухая смесь, бутылочки, погремушки, молоко, подогреватель молока, соки, пюре… Его скромный килограмм куриной грудки и овощи в аджике, попросту терялись в этом младенческом хаосе.

Наконец он добрел домой и принялся разбирать принесенное. Марена, судя по отсутствию плача, спала. Мужчина вздохнул, сам мечтая подрыхнуть. В гостиную вошли Карина и Вереск. С минуту понаблюдали за растерянными попытками Дениса разобраться что к чему и стали помогать. Куст был, как всегда, раздражен:

— Я же говорил, — бурчало растение – что не надо брать такое детское питание! В нем пальмовое масло.

— Из этических соображений, — огрызнулся Денис – мол, это кровь твоих павших сородичей?

— Идиот!

— Мальчики! – строго окрикнула их Карина – Нам еще перегрызться не хватало. Спокойнее.

— С мелкой Диззи сидит? – спросил после паузы Денис – Ее от Марены калачом не отвадишь. Я думал у мертвецов инстинкты атрофируются.

Карина жестом приказала Вереску заткнуться, и очередная колкость запуталась в его зеленых ветках. Ответила сама:

— Во-первых, не атрофируются, просто в некоторых нет особой нужды. Например, она дышит только потому, что привыкла. Ее обмен веществ не так зависим от атмосферного кислорода, как наш. Во-вторых, у нее есть чисто меркантильные соображения. Марена плескает Жизнью во все стороны. Для нее полезно находится рядом с ней.

— Это кто тут меркантильный? – спросила Диззи, заходя в гостиную.

Карина проигнорировала вопрос и стала раскладывать на полках яблочное пюре. Королева мертвецов решила не заострять отношения со Смертью. Тем более она была права. На бледных щеках мертвой красавицы появилась тень румянца, а сегодня даже четыре раза стукнуло сердце, в почти человеческом ритме. Ну, если человек в коме.

По сути у Дениса был личный педиатр в лице Вереска и две охотно сидящие с ребенком женщины. При этом он не имел и секунды свободного времени. В этом была извечная загадка того, как младенец способен распространиться на всю жизнь без остатков. Все в доме было подчинено одной цели – Марене.

К счастью, ребенок рос буквально на глазах. Денис с нетерпением ждал того момента, когда она заговорит. Потому что бесконечная игра в «угадай-ка чего она хочет» его приводила в тихое бешенство. Даже плач обыкновенного дитя режет человеческий слух. Чтобы взрослые не забивали на отпрыска, тональность плача ребенка такова, что сразу обращает на себя внимание. У ведьм, как и в других случаях, все было куда круче.

Марена плакала вроде негромко, но даже в окрестных домах люди начинали беспокоиться и усердно искать о ком бы позаботиться. За месяц были вычесаны все собаки, забраны родители из богаделен, обласканы детишки и даже мужьям иногда перепадало непривычной ласки.

Здесь же Денис лез на стенку, пытаясь понять, что ее колдовскому величеству хочется. Игрушку? Водички? Покушать? Немного помогало пение. Хотя у мужчины на ушах медведи плясали, но его хрипловатые завывания успокаивали крошку. Были перепеты все хиты «Сектора Газа», «Наутилуса», «Арии», «Ковчега» и «Канцлера Ги».

Диззи как-то раз заскочила после заката и услышала вокальные упражнения Дениса. Королева мертвецов изволила долго и заливисто хохотать. Смущенный и раздраженный Рыцарь всучил ей снова заплакавшую Марену и отправился спать в единственное место, где магия младенческого рева не действовала – в Расписную комнату.

Против ожидания, зомби и ведьма отлично поладили, а Денис наконец-то выспался. Вереск наблюдал за пациенткой как врач, давал советы. Карина приходила раз в день и корчила из себя начальницу Дениса и только от мертвой девушки была реальная польза.

От размышлений Дениса отвлекла Карина:

— Ты выводишь ее гулять?

— Очень интересно послушать как это сделать, — ответил Денис и добавил – она игрушки левитирует и швыряется бутылочками, если смесь слишком холодная или горячая. Уверен, мамочка на детской площадке будут просто в восторге от такого соседства.

— Ах, да! – воскликнула Карина и достала из сумочки алую шелковую ленточку – Вот оберег, который будет сдерживать ее магические способности. А гулять ее выводи, это очень полезно для здоровья.

— Я три недели живу в «доме с приведениями», а ты вспомнила об этом обереге только сейчас? – сиплым голосом переспросил Денис.

— Но все же нормально, — пожала плечами Карина – ты справился.

Денис сдерживался изо всех сил, чтобы ее не придушить. Впрочем, вряд ли бы у него получилось укокошить Смерть. Карина вообще не обращала внимания на его перекошенное лицо и активно колдовала. В гостиной появилась детская коляска-трансформер, три комбинезона для разной температуры, шапочки, одеяльца и прочие вещи, для прогулок на свежем воздухе.

Одновременно она бесцеремонно вторгалась в разум Рыцаря и запихивала необходимые знания о том, как правильно и безопасно гулять с ребенком на улице. Сверху это было щедро сдобрено розовой волной эмоций мамаш — «ути-пути, какая прелесть-прелесть». Денис почувствовал себя извращенцем. Остро захотелось: платьишко, шоколада и принца на белом коне. Кое-как мужчина справился с этими чужеродными эмоциями.

Последним на столе появился предмет крайне далекий от рюшечек и бантиков – тусклый, покрытый матовой черной краской пистолет. Денис вопросительно взглянул на Карину.

— Надеюсь не понадобится, — ответила ведьма – но лучше пусть будет. Колдун из тебя никакой, а пуля в башке почти всех наших врагов приведет в миролюбивое состояние.

Денис мысленно отметил для себя это «почти». Значит есть враги, для которых пуля лишь мелкая неприятность. Рукоятка оружия удобно легла в руку. Как и к шмотью, к пистолету было прикреплено заклинание познания. Вот только оно было холодным, без эмоциональным и отрешенным:

Самозарядный пистолет Сердюкова, сокращенно СПС. Калибр девять миллиметров, восемнадцать патронов в обойме. Отличное армейское оружие, но требующего тщательного ухода. Мощный, дальнобойный, смертельный. В подсумке было с десяток снаряженных обойм и коробка патронов, бронебойных. Значит до ста шагов можно прошибить армейскую каску. Пули странно поблескивали. Денис присмотрелся и решил, что они покрыты слоем серебра. Видимо некоторым предполагаемым нападающим, бронебойного заряда было мало.

На СПС можно было навесить кучу всякого барахла: фонарик, лазерный целеуказатель, глушитель и даже оптический прицел. Все это было в наличии, включая плечевую кобуру для скрытого ношения. Хмыкнув, Денис ловко, заклинание познания вложило даже это, надел кобуру и сунул пистолет в нее.

Из коридора послышалось торопливое шлепанье босых ножек. Марена решила, что хватит с нее трех недель младенчества и пошла. Неуклюже, но в нужном ей направлении. Дети редко бывают некрасивыми. Ведьма же была эталоном. Хоть сейчас ее фотографируй и посылай в журнал для мамочек – прекраснее ляльки не найти.

Задумчиво она осмотрела всю компанию, пососала палец и глубокомысленно изрекла первое слово после обращения в ребенка:

— Гулять?

Глава 34.

Свежий воздух, нагрузки и ребенок, у которого в заду не то что шило или двести грамм взрывчатки, а ядерный реактор, обладают прекрасным снотворным эффектом. Денис заснул еще до того, как уронил голову на подушку. Мужчина предпочел бы глубокий сон без сновидений, но его желанию не суждено было сбыться. Ему приснилась Тоня. Денис застонал, проваливаясь в пучину кошмара. Он снова отмахивался от любимой и у нее под подбородком открывается жуткий, зияющий рот-рана. Девушка опять превращается в какого-то ублюдка и отчаяние захлестывает волной, превращая сон в ад.

Ему показалось, что он закричал. Но нет, он всего лишь вздрогнул и проснулся. На стуле рядом с кроватью кто-то сидел. Денис сунул руку под подушку, нащупывая пистолет.

— Это ищешь? – хрипло спросил незнакомец, вертя в руках СПС.

От гостя ощутимо несло помойкой. Денис решил, что убивать его гость не будет, иначе сделал бы это пока он спал. Удивительно было то, как гость сумел пройти в дом, минуя все охранные обереги Карины.

— Вали отсюда, — пробурчал Денис, садясь на кровати.

— И никакого любопытства на тему, кто я и зачем пришел? – хохотнул гость.

— Никакого, — кивнул Денис – я спать хочу. А за незваные визиты Карина тебя грохнет. Вали пока можешь.

Гость щелкнул выключателем настольной лампы. Денис прикрыл глаза от света и не сразу смог рассмотреть вторженца. Впрочем, когда глаза привыкли, ничего особенного он не заметил. На стуле сидел человек. Старый и сильно потрепанный. Скорее всего бомж. Возраст накладывался на застарелый алкоголизм, так что ему могло быть пятьдесят и девяносто одновременно. Кого-то этот бомж напоминал Денису, но он не мог вспомнить. Бомж ощерился гнилыми остатками зубов. Почему-то его веселила растерянность Дениса.

— Что, никаких ассоциаций? – спросил незваный гость, потом показал на старый шрам в форме неровной звезды у себя на шее.

Дениса прошиб холодный пот, точно такой шрам был у него самого. Последствия детской травмы, когда он неудачно прыгал на заброшенной стройке.

— Очередной колдовской трюк, — Денис успокоился и взял себя в руки – и нахрена этот балаган…

— …Устраивать и меня будить? – закончил за него предложение бомж.

— Телепат, тоже мне достижение! – бомж повторял слова Дениса в унисон, копируя даже интонацию.

— Задрал! – рявкнул Денис.

— Я не телепат, — покачал головой бомж – просто я очень хорошо помню эту ночь. За тридцать лет многое стерлось из памяти, но этот разговор я запомнил до последних мелочей. Ах, — спохватился он и швырнул Денису пистолет – держи, сейчас самое время.

Денис повертел в руках СПС и положил его на кровать. Бомж довольно кивнул, достал из засаленного пиджака аптечную бутылочку настойки боярышника и выпил. Единственной реакцией на дрянной и крепкий напиток были слегка заслезившиеся глаза. В вопросах выпивки гость был профессионалом, во всех смыслах этого слова

— И чего ты хочешь? – спросил Денис после минутного молчания.

— Я пришел тебя предупредить.

— О чем?

— А ты, мать твою, не видишь?! – бомж яростно хлопнул себя по бокам – Думаешь я в восторге от такой жизни? Помойка – твое будущее. И мое настоящее.

— Дай угадаю, — холодно ответил Денис – я должен сбежать от Марены и Карины, чтобы не сбомжеваться в будущем? Хорошая попытка, но тупая.

Бомж молча рассматривал его. Потом достал из кармана мятую пачку сигарет и закурил. Денис молчал, ожидая реакции гостя.

— Ты не сможешь, да и не захочешь уйти от Марены, — тоскливо сказал бомж – Уж я-то знаю. Они сделают из тебя слишком доброго, мягкого человека. Никакого эгоизма, никакой мысли о себе. Дебила, короче говоря. Как только ты потеряешь способность работать, родственнички выкинут тебя на улицу. Но ты-то, едить-колотить, хороший, беззубый мудак! Ты не станешь бороться за жилплощадь. Будешь стоически снимать конуру за безумные деньги, но итог будет закономерным – ты окажешься на помойке. Старый, больной и всеми забытый.

— И чтобы это предотвратить, — уточнил Денис – я должен бросить Марену на произвол судьбы?

— Нет, дебил! – рявкнул бомж – Ты должен вспомнить, что тебя наняли и требовать свою плату. Когда в последний раз Карина тебе давала деньги?

Денис задумался. Со всей этой беготней и сверхъестественными закидонами, он даже забыл спрашивать про деньги.

— Она меня вытащила из тюряги, — ответил Денис – уже за это можно годик поработать бесплатно. Тем более особой жадности у нее я не замечал. Для нее деньги не имеют особого значения.

— Для нее нет, а вот для тебя?

— Для меня тоже, — пожал плечами Денис.

— Дурак! Дурак! – закричал бомж – Ты же своим идиотским благородством сливаешь жизнь в унитаз! Деньги – главное! Иначе ты окажешься на моем месте.

В ярости бомж швырнул окурок на пол и затоптал его мыском расползающегося ботинка. Денис взялся было за пистолет, но гость выместил свою злобу на бычке и успокоился.

— Короче, — спокойно сказал Рыцарь – ты хочешь меня убедить, что ты способен пронзать время и пространство, но не можешь при этом заработать на жратву и крышу над головой? Извини, но в это слабо верится.

— А я и не могу, — пробурчал бомж – мне помогли. Нам, идиот ты тупой, помогли. Дали шанс все изменить. Так что завязывай быковать. Спроси у Карины за деньги, а потом мы еще поговорим.

Гость не исчез. Просто в следующее мгновение Денис проснулся. Это был самый странный сон в его жизни. В чем-то его бомжеватая будущая версия была права, нехотя признался сам себе Денис. Слишком мягкий характер не позволил ему стать барыгой, а совесть мешала выхватывать куски изо рта других. Рыцарь хмыкнул, удивляясь сновидению.

За стенкой захныкала Марена. Денис встал с кровати и пошел к ребенку. Возле стула он увидел раздавленный бычок, а в воздухе уловил мерзкий запах настойки боярышника.

— Значит не сон, — пробормотал Денис – или не совсем сон.

Пожав плечами, мужчина поспешил к ребенку. Марена вымахала за месяц почти с пятилетнего ребенка. Трудно было сказать, что она помнит, а что нет, из своей прошлой жизни. Девочка просто не желала концентрироваться на этом, предпочитая игры и мультфильмы. Она иногда боялась темноты и Денису приходилось вскакивать и идти ее обнимать, чтобы ребенок успокоился.

— Денис, — всхлипывала она, вцепившись в него – тут кто-то старый ходил и страшный. Я боюсь.

— Все хорошо, милая, — мужчина гладил ее по голове – я рядом. Все хорошо.

Марена вроде успокоилась. Целый день она вела себя, как и положено ребенку: носилась, играла с куклами и соседским котом, капризничала за обедом, мол, каша это «бее», а вот конфеты самая полезная еда на свете.

К вечеру девочка стала вялой и угрюмой. Денис пощупал ее лоб и, хотя повышенной температуры не обнаружил, вызвал на всякий случай Вереска. Зеленый эскулап пророс быстро и осмотрел Марену. Заявив, что она в порядке, так же быстро исчез. Диззи и Карина не появлялись и в доме воцарилась странная и непривычная тишина. Подопечная лежала на диване, положив голову на колени Дениса и молчала. На закате девочка попросила Дениса:

— Расскажи мне сказку.

Денис посмотрел в ее глаза, которые засветились знакомым колдовским светом и понял, что она не удовлетворится «Незнайкой» или «Винни Пухом».

— Хорошо, — кивнул он, поднимаясь и подхватывая ее на руки – пойдем в Расписную комнату.
Конечно, раздеваться они не стали, просто сели возле серебряного щита. Денис понятия не имел с чего начать, но стоило ему коснуться воды, как слова сами полились изо рта:

— В Небесной Канцелярии что-то напутали, и Людмыла Мыкытишна Ломако оказалась в затруднительном положении. Вместо того, чтобы проследовать, как положено, по темному тоннелю к свету, она угодила в самое гадкое посмертие, которое только можно было придумать. Право слово, она бы предпочла ад…

Однажды родители девочки Тани уезжали в командировку. И Таня осталась одна. Она сомотрела телевизор. Когда началась реклама, ее заинтересовало окно. Девочка посмотрела, и увидела маньяка с ножом. Он страшно пропел «Гро-бик на ко-ле-си-ках». Таня испугалась и позвонила в полицию. Они никого не увидели. Сказали что голлюцинация. Та почувствовала что ей в плече кто то дышит. Таня обернулась… Оказывается, что маньяк был все это время сзади. И он ее зарезал. Но потом он осознал, что зря убил девочку, и маньяк засунул нож в голову и по дох.

Через месяц приехали родители Тани. Те увидели мертвую дочь с каким то мужиком, и силно разочаровались. Хоронить пришлось их вместе. Мать была против, папаша (дибил) согласился. Этот гроб не закапывали, а приделали колеса. Через несколько дней родители забыли о такой смерти дочери. Ночью этот гроб приехал в квартиру родителей Тани. Гроб открылся. Те услышали скрип «гробика на колесиках» и проснулись. Из гроба вылезла расчлененная Таня.

Таня: узнаете меня?

Мать: ттты ккто ттакая?

Таня: да из-за папы вы похоронили меня в одном гробе с этим придурком!!! Даже не узнаете родную дочь!!!

Девочка легла в гроб, гроб закрылся и уехал. Родители девочки умерли. Мать от заикания, а отец от вины. В итоге в том гробу лежали не девочка с маньяком, а мама с папой.