Конечно, я помню, каким образом попала ко мне эта открытка, кто ее отправитель и кто адресат. Но фамилии указывать не буду, хотя и его, и ее уже давно нет в живых. Ушедшие из жизни тоже имеют право на личные тайны.

Вот текст, на посторонние глаза не рассчитанный: «Огромное счастье хочу я тебе. С новым 1961 годом, Анютины глазки! Желаю цвести Вам в хрустальном сосуде! В общем! Я твой верный друг, не поэт и не супруг, но люблю тебя, моя маленькая, вечно желанная Аннушка. В.»

На открытке букетик анютиных глазок в простом стакане. Я думала – акварель хорошего мастера, но прочла: «Цветное фото А. Шерстнева.» Выпущена открытка Министерством связи СССР на фабрике Гознака в 1960 году. Штемпелей на почтовой карточке нет, ее отправляли в конверте, как и все письма и поздравительные открытки в течении семнадцати лет.

Мужчина и женщина познакомились на автобусной остановке, возвращаясь из командировок, каждый из своей. Три с лишним часа, пока автобус шел до Челябинска, изменили их жизнь. По крайней мере на семнадцать лет.

Ей сорок шесть. Полтора года назад овдовела – муж умер от последствий фронтовых ранений. Служащая: средний руководящий состав областного уровня. На руках старая мать и сын-студент.

Он моложе. Инженер, мотающийся между своим проектным институтом, заводами-изготовителями и полигонами. Типовой семьянин: жена, двое сыновей-школьников.

И вот – любовь, на которую оба не рассчитывали. Думали – увлечение, легкий романчик. А оказалось вон как – на долгие годы. Он даже собрался было уходить из семьи. Но она сказала, что не намерена делать сиротами двух мальчиков.

Так и существовали по своим семьям, встречаясь тайно. Впрочем, затеряться, сохранить в тайне амурные отношения в большом городе ничуть не легче, чем в маленьком поселке. Как пелось в популярной тогда песне из кинофильма «Дело было в Пенькове»: «От людей на деревне не спрятаться, нет секретов в деревне у нас. Не сойтись-разойтись, не посвататься в стороне от придирчивых глаз».

Оба жили в коммунальных квартирах да еще и в ведомственных домах. С первых же встреч полетели анонимные письма его жене, в партком учреждения, где работала героиня «преступной связи», поступило заявление соседки-сослуживицы, требующей, чтобы было создано и рассмотрено на партсобрании персональное дело, дабы прекратить «этот разврат».

Но жена почему-то не среагировала так, как от нее ждали, и партком не счел нужным раздувать дело. Повезло. Могли бы и жизнь людям поломать.

Так продолжалось, повторяю, семнадцать лет и закончилось тогда, когда ему пришлось, чтобы помочь жильем одному из уже взрослых сыновей, переехать в другой, очень далекий город. Впрочем, оба были уже не здоровы…

А открытка с анютиными глазками попала ко мне так. Где-то в первой половине восьмидесятых мне надо было сделать материал по поводу юбилея той системы, в которую входило управление, где когда-то работала наша героиня. В управлении мне посоветовали обратиться к ветерану. Но придется посетить эту женщину на дому, поскольку весьма стара, больна. «Не беспокойтесь, – заверили меня, – она в трезвом уме и здравой памяти. Она знает про нас все, начиная с сорок первого года, помнит всех.»

То, что мне требовалось, она сообщила четко, понятно даже для такой невежды в этой специфике, как я, вспомнила наиболее интересных людей отрасли, причем с яркими деталями.

Я уже закрыла блокнот, собираясь уходить, но – не тут-то было. Старушке очень хотелось поговорить, причем не о месте ее бывшей работы. Она была очень одинокой: мать умерла, сын жил отдельно, да и вряд ли ему надо было рассказывать о том, чему он ребенком был свидетелем. А говорить ей невыносимо хотелось именно о тех семнадцати годах.

На ее прикроватной тумбочке лежала эта открытка. Думаю, она приготовила ее заранее, как повод начать этот разговор.

Очередной профессиональный кошмар! Так бывает часто: встречаешься с человеком по конкретному делу, автоматически стараешься расположить собеседника к себе, вызвать на откровенность… Если это получалось, надо быть готовым, что доверят и то, что тебе лично знать совершенно ни к чему: историю жизни человека, сидящего напротив. Даже, если это интересно, у журналиста зачастую просто нет времени выслушивать лишнюю информацию. А как избежать этого, не обидев человека, доверившего тебе заветное?

Вот в тот раз мне было очень не до чьих-то любовных историй. Срочно сдавать материал об учреждении – юбиляре. Дома маленький сын и больная мать.

Записать «про запас»? Для газетной страницы тех лет вряд ли что-то можно «выжать». «Сюжет для небольшого рассказа»? Но я не писатель.

К тому же, каюсь, я отнеслась к воспоминаниям, что обрушились на меня, с некоторой иронией. Вспомнила слова Ахматовой о паре ее знакомых, людей «в годах», демонстрировавших всем свою вдруг вспыхнувшую страсть: «Любовь – дело молодое.»

Короче, я, слушала, но как можно вежливее постаралась убыстрить рассказ старой больной женщины, отмечая про себя: «В магазин забежать уже не успею, а дома – шаром покати…»

Я нетерпеливо: «Спасибо!» И – бегом. По дороге заскочила в магазин. А там – сосиски! Повезло.

Накануне нынешнего года я искала какой-то вдруг понадобившийся документ. И наткнулась на открытку с анютиными глазками. Тут же вспомнилась та, что мне ее навязала с самыми добрыми намерениями.

Посмотрела я открытку повнимательнее. А там год, с которым поздравляет неизвестный мне «В.» свою вечно желанную Аннушку: 1961. То есть было это как раз полвека назад. Я совершенно чужда всяческой мистике, но в появлении открытки ровно через 50 лет после того, как была написана и отослана, право же есть что-то инфернальное.

Принесла ли она мне счастье, как того пожелала Аннушка? Не знаю. Трудно понять, что из состоявшегося было счастьем, а что так: поблазнило и – все.

Из всех грехов самым страшным я считаю зависть. От нее все остальные грехи отпочковались. Но женщине этой, которой уже давно нет в живых, завидую запоздалой завистью.