Я всегда знал, что во мне есть несколько капель грузинской крови: иногда мне хотелось съесть килограмм перца или лечь посередине лекции спать, ну или просто напиться и спеть. Мой прадедушка по материнской линии был грузин, жили они с прабабушкой в далеком грузинском селе, но все их потомки разъехались по разным странам и в село никогда не возвращались.

Мне было 24 года, когда через одну соцсеть на меня вышла девушка Мака и сообщила, что мы, возможно, родственники. Я сразу вспомнил, что люблю хинкали. Перебрали всех, вспомнили все фамилии, даты — и правда, она была моей десяти-юродной сестрой.

Мака сообщила, что дедушка Арчил, самый близкий мне по крови, очень плох и очень хочет меня увидеть перед смертью. Я проинформировал свою молодую жену Катю о надвигающемся слиянии. Родители мои умерли, детьми мы еще не успели обзавестись, 5-й курс нашего института начинался через 2 месяца, нас ничего не держало — и мы решили ехать. Было решено лететь в Тбилиси, ночевать одну ночь в гостинице, а наутро за нами приедет дальний родственник Тамаз и отвезет нас в мое родовое гнездо.

Утром мы вышли из гостиницы на улицу в ожидании машины с Тамазом. Он тоже приходился мне троюродным братом двоюродной бабушки, но все равно самым близким по грузинским меркам. Практически мать.Подъехала машина. Это была смесь танка с древнеегипетской колесницей. Цвета не было видно из-за толстого слоя сочного грузинского чернозема даже на крыше — оно и понятно, человек рабочий, вымывать некогда. Тамаз тоже был похожего цвета, только загара. Шапка иссиня-черных волос, густые брови к переносице, грозный вид, суровое выражение лица. Катя сжала мою руку, что означало «может не надо, а?». Он вышел из машины и с тем же лицом сказал: «Как я рад тебя видеть, мой дорогой брат», — хотя с таким лицом обычно спрашивают: «Тебя повесить или разорвать лошадьми?».

Я откашлялся, и мы обнялись. Когда мои ребра выгнулись обратно, мы сели в машину и поехали в деревню. Ехали 4 часа. По всем стандартам голливудских фильмов, Халки должны всю дорогу молчать, пить пинты пива и убивать пролетающих драконов. Тамаз рассказывал анекдоты, пел песни и виртуально расписал все мое семейное древо. Я оказался если не Багратиони, то почти рядом с ними. Он выразил искреннее удивление, почему я еще без герба, гимна и фамильного скипетра. Катя держала челюсть и практически уже была готова к непонятно почему не случившейся до сих пор коронации.

В 5 часов мы подъехали к воротам дома моего троюродного деда. Калитка распахнулась немедленно, и вышел мощный старик с ружьем в руках. «Все-таки не надо было..» — прочел я в глазах вылезающей из колесницы Кати. Дед поднял ружье одной рукой и трижды выстрелил в воздух. Умирал он очень нестандартно. «Мой мальчик вернулся», — сказал он и обнял меня. Это был мой дед Арчил.Потом началось неописуемое. Со двора, с соседних дворов, со всех дворов села стали выбегать люди и нестись к нам. Меня и Катю облепили человек 100 и что-то радостно кричали на грузинском. Дома последний раз меня так обнимали, когда я шел в армию служить на границу и мог не вернуться. Меня трясли, хлопали по плечам, чмокали в щеки кучи незнакомых людей, а у меня что-то сжималось внутри, и я держался как мог.

Оказалось, что все это мои родственники. Шурины, золовки, внучатые племянники и крестные сватов. Кто-то кому-то здесь обязательно кем-то приходился, и им всем я приходился тоже кем-то родным и кровным. Катю увели женщины, я последовал за мужчинами. Халк Тамаз довольно улыбался.

Во дворе готовились к войне или голодовке. По периметру горели костры с кипящими чанами, оттуда торчали бараньи и коровьи ноги, огромные куски теста разминались для хачапури, головки сыра размером с телячью голову нарезались толстыми ломтями. Десяток женщин что-то резали, мешали, солили и накладывали. Там было на троянскую армию, но никак не на двоих полудохлых студентов. Две огромные собаки с уважением лежали под тутовым деревом и были особенно рады, что я нашелся.Нас завели в дом и посадили в центре. По одному ко мне подходили мужчины, и дед рассказывал, кто есть кто. Кто-то представлялся на грузинском, кто-то — на русском, кто не знал языка, пытался сказать хотя бы пару слов на моем языке, чтобы выразить уважение. Не знаю как, но я понимал все.

После сорокового дяди я понял, что уже не в состоянии запомнить имена. Дед сказал: «Ничего, мы тебе запишем». Катя тихо всхлипывала из глубины кресла. Женщины терли глаза платками. Фразу «мужчины не плачут» я дополнил теперь окончанием «потому что они не встречались в Грузии».

Сели за стол. Сначала его поставили буквой П, потом добавили букву Т, потом весь грузинский алфавит — и под конец заполнили и террасу. Люди шли и шли. Я только и слышал «это Васикоиной Жужуны сестры внук» или «Гиорги носатый его шурина двоюродный дядя». И все понимающе кивали: конечно, он это, наш мальчик. Все входящие что-то заносили. Таким дарам позавидовал бы арабский полководец Ибн-Маслама, в VII веке заставивший платить грузин нечеловеческий оброк. Несли картины, рога, пояса, чувяки, кувшины и глиняные пиалы. Вина и чачи несли до полного отказа печени 6 000 человек. Перевес был уже на $ 1 820.

Обедали мы как в последний раз. На наших тарелках каждые 5 минут вырастали новые горы мяса, бадриджан, мчади, пхали и сыра. Всем хотелось восполнить упущенные годы и откормить меня до человеческих размеров грузинского мужчины. Глядя на Катю с ее 49 кг, крепкие сельские женщины откровенно плакали. Тосты шли один за другим. Тамада был неумолим. Он понимал: тот небольшой процент грузинской крови во мне будить надо яростно и до утра.

В 11 вечера выяснилось, что есть родственники, которые по состоянию здоровья не смогли лично нас поприветствовать. А они все близкие, надо сходить, тут недалеко, всего лишь обойти деревню полностью.Вышли мы половиной населения. Со стороны могло показаться, что это митинг и село хочет одним единым мнением что-то сказать государству за их правление. Шли с песней. В дома входили как на свадьбу. Меня вносили как торт. Дедушка Васико 94 лет подарил нам метровый рог доисторического барана, тетя Мэри вручила антикварный кинжал. Бабушка Этери подарила Кате старинное грузинское платье, оно было явно недешевое, и Катя тихо прошептала: «Может, надо дать денег за него». Но, видимо, слово «деньги» такое международное даже шепотом, что дедушка сдвинул брови и покосился на кинжал. Я увидел себя с простреленной полугрузинской ногой. Катя подумала что-то на местном диалекте и начала натягивать платье прямо на сарафан, всем своим видом показывая готовность к коронованию прямо сейчас.

Дядя Иракли презентовал нам кувшин размером с Катю. Но так как увезти его не представлялось возможным, то решением сельсовета мы оставлялись в Грузии навсегда. Отказ не принимался. Стадо баранов жалобно смотрело в нашу сторону. Внесли еще 50 л вина.

Потом я говорил тосты, впервые поняв, что это не просто «будем». Танцевал, пел на грузинском и хором. Дедушка Арчил сказал, что больше не умрет. Когда под утро я сказал Кате: «Женщина, принеси мне воды», — Халк Тамаз уважительно протянул мне сигарету.

На следующее утро нам было плохо и хорошо одновременно. На кухне гремели тарелками. Голова раскалывалась совсем не по-европейски. По телевизору шел «Аватар» на грузинском, как будто на телевидении знали, что синим людям в это солнечное воскресное утро легче смотреть именно на синих людей.

— Ваш кофе готов, идите пить, — крикнул дед с террасы.

— Что это вчера было? — спросила меня Катя. — Я знала, что ты латентный грузин, но не знала, что это так быстро проявляется. Как думаешь, нам дадут академический в институте?

— Это был зов крови, дорогая. А академический если не дадут, то мы привезем весь ректорат сюда».

© Valentina Semilet